ЭРНСТ НЕИЗВЕСТНЫЙ: НОВЫЙ ВИТОК

Оглядываясь на уходящий год, принято подбивать итоги. Для скульптора-монументалиста Эрнста Неизвестного это был год напряженного труда - впрочем, как и все предшествующие годы. Работоспособность и творческая энергия Мастера, приближающегося к своему семидесятилетию, поражает. Восемнадцать лет жизни на Западе, в обстановке демократии и свободы, не дались ему легко. Он - самый, быть может, знаменитый скульптор Советского Союза, завоевавший международное признание своим «Лотосом», сооруженным на Асуанской плотине, - в Америке вынужден был начать с нуля. Однако он был к этому готов и не только создал себе на Западе имя, но с успехом вышел на мировой рынок. Его работы украшают улицы, площади и общественные здания многих городов Европы и Америки. В Швеции открыт его мемориальный музей. Он избран действительным членом Шведской академии наук и искусств и действительным членом Европейской академии наук и искусств (Париж).

Сейчас творчество российского скульптора Эрнста Неизвестного возвращается на родину, которую он под нажимом властей покинул в 1976 году. В стадии осуществления находится давным-давно задуманный проект - мемориал жертвам сталинских репрессий в Екатеринбурге, Магадане и Воркуте, так называемый «трагический треугольник». Продолжается работа над гигантским проектом «Древо жизни», пятиметровую модель которого решено установить в здании Организации Объединенных Наций. И хотя полномасштабное строительство этого фантастического 120-метрового сооружения, которое художник рассчитывает увидеть в готовом состоянии в 2000 году, проблематично, но отдельные скульптуры и их двойники, входящие в этот архитектурно-скульптурный комплекс, уже обрели свое постоянное место под крышами и в скульптурных садах разных музеев мира. Закончена и готова к установке пятиметровая скульптура, которую Неизвестный задумал к 200-летию Одессы, - «Золотое дитя». Проходят выставки, вернисажи: в Вашингтоне, Калифорнии, Европе. Скульптор много времени проводит в пути. Особенно частыми стали его полеты в Россию. В Санкт-Петербурге одобрен проект его памятника Анне Ахматовой, который предполагается установить напротив здания бывшего ленинградского КГБ. В Москве он обсуждает в верхах вопрос о субсидиях для завершения магаданского мемориала.

Мне удалось застать Неизвестного во время одного из его непродолжительных пребываний в Нью-Йорке - городе, который стал для него местом постоянного жительства, в котором находится его мастерская и близ которого расположен недавно выстроенный элегантный современный дом-музей с прилегающим к нему парком скульптуры.

Наша беседа состоялась в мастерской Мастера на Гранд-стрит и началась она с обсуждения скульптуры «Золотое дитя» - не только потому, что эта работа предназначена для Одессы, но и потому, что она как бы «выпадает» из стиля, в котором работает скульптор, - напряженного, динамичного, мускулистого и трагичного по своей сути. «Золотое дитя» - нежное, мягкое, округлое, каким и положено быть дитяти, но вместе с тем здесь ощущается мощь будущего гиганта.

- «Золотое дитя», - сказал Неизвестный, - по замыслу изначально предназначалось именно для Одессы. Должны же, думал я, где-то в России сохраниться элементы оптимизма. Не говорю исторического, но хотя бы метаисторического, на уровне мифа.

- Между прочим, Одесса сейчас существует в плане больше мифологическом, нежели реальном. Она сама творит свой собственный миф. И сама, по сути, им является. И, может быть, это помогает ей выжить.

- Как ни странно, здесь есть какая-то истина: то, что является мифом, через некоторое время воплощается в реальность. Возьмите хотя бы Новгород, символ вольности в древней Руси: это сейчас наиболее демократический город в России. Каким-то образом через литературу, через предания, через нечто миф возрождается и становится реальностью.

- Что означает ваш одесский монумент в плане философском?

- Это могучий ребенок, что-то вроде маленького Гаргантюа. Он, как надежда, появляется из цветка. Или, может быть, вылупляется из яйца. Словом, он символизирует нечто новое, нарождающееся, чему принадлежит будущее. На это, во всяком случае, мне хочется надеяться.

Проект понравился мэру Одессы Гурвицу, он одобрил его, я получил официальный заказ и начал работать. На скульптурную работу пятиметровой высоты мне отпустили гигантскую сумму, но из-за инфляции эти деньги превратились в ничто.

Можно считать, что я сделал «Золотое дитя» бесплатно, как мой дар Одессе. Сейчас эта скульптура отлита в бронзе, и к 50-летию Победы ее собираются установить. Дай-то, Бог.

Со мной работал Миша Рёва - молодой, очень талантливый одесский скульптор. Он разрабатывает окружение: монеты, «ветра» - там по моему проекту должно быть четыре «ветра». Недавно приезжал из Одессы замечательный одессит Борис Литвак, один из энтузиастов моего «дитяти», и показывал мне эскизы «ветров». Чрезвычайно интересно сделано. Он сказал, что они подыскали очень хорошее место, напротив Морского вокзала.

- Да, об этом были разговоры. А в какой стадии находится сейчас ваш грандиозный проект мемориала жертвам сталинизма?

- Я задумал этот мемориал еще до смерти Сталина, а работу над ним начал в 1954 году. Я ведь родился в семье «бывших», мне «прозревать» не нужно было. Это было самое время: он умер, и я знал, что делаю. Более того, я написал тезисы, которые потом частично вошли в политическую платформу общества «Мемориал». Я писал там, помимо всего прочего, что монумент должен быть местом манифестаций, митингов, местом Памяти.

- Что-то вроде общественного форума...

- Да. С самого начала я рассматривал этот монумент не как политический, а как философский. Памятник жертвам. Я против всяких разделений. Он должен не разъединять, а объединять. Он выходит за рамки всяких политических распрей.

- Но рожден-то он политическим террором!

- Потому и называется монументом жертвам тоталитаризма. Я бы сказал даже, что это монумент жертвам утопического сознания. Так вот, со мной заключили контракт. А потом времена «оттепели» кончились, о памятнике забыли. Приехав в 1976 году на Запад, я начал кампанию в западной и эмигрантской прессе за установку этого монумента. Когда был учрежден Сахаровский комитет, членом которого я являлся, немецкий магнат Шпринглер предложил мне шесть с половиной миллионов марок за то, чтобы этот монумент был воздвигнут в Германии. Это было еще в брежневские времена. Но... мне не хотелось ставить памятник в Германии. Не знаю, почему... Может быть, потому, что я воевал с Германией. Конечно, это вызвало гнев моих друзей по комитету, которые очень много сделали, чтобы я получил такой заказ. Но в самый последний момент я все же отказался. Может быть, этому имеется чисто психологическое объяснение: бороться хотелось тогда, когда получение заказа казалось безнадежным. Тогда это воспринималось как некая провокация, «дразнилка» по отношению к советскому руководству. А когда заказ был получен, мне что-то помешало - и я отказался. И вот в 1988 году, когда я впервые после долгого отсутствия приехал в Россию (в составе делегации Республиканской партии), власти неожиданно очень тепло меня приняли. Конечно, я отношу это на счет того, что входил в американскую правительственную делегацию, но вместе с тем...

- Но вместе с тем они вас выдворили в свое время из страны. Вы же политический изгнанник. Они вас «простили». Простили ли вы их?

- Да, они себя чувствовали виноватыми, хотели вернуть мне паспорт. Я отверг это предложение, конечно. Но они приняли мой «трагический треугольник» к осуществлению, и это решило многое. Я начал работу. Тому лет шесть уже. Какая же ситуация на сегодняшний день? А вот какая.

Огромное количество людей жертвует средства на эти монументы. Это представители разных профессий, разных социальных групп: рабочие и домохозяйки, ученые и студенты, актеры и служащие. Никогда не думал, что этот проект вызовет такой энтузиазм в народе. Все дают деньги - при таком-то обнищании! Но беда в том, что из-за инфляции деньги превращаются в ничто, тают. Даже Ельцин дал сумму из собственного гонорара за книгу. Я его поблагодарил, но при этом заметил, что он жертвует как частное лицо, а не как президент. Я же жду поддержки государства! Если Россия взяла на себя бывшие финансовые долги Советского Союза, то и моральный должок она должна была бы взять на себя. И Ельцин согласился. Мой архитектор Казаев, он из Магадана, сейчас находится в Москве. Многие обещали помочь: Филатов, Яковлев, Карякин. Посмотрим, что будет.

- Речь идет о трех памятниках или только о магаданском?

- О трех. Екатеринбург, который долгое время носил название Свердловск, - мой родной город - это перевалочный пункт, ворота в ГУЛАГ; Воркута и Магадан - символы сталинских концлагерей, так же, как Освенцим и Бухенвальд - символы гитлеровских лагерей в Европе. Мы с архитектором Камилем Казаевым приложили огромные усилия, чтоб этот проект осуществился. Мой гонорар - миллион долларов, но я его не взял. Такая сумма только кажется огромной, а на самом деле объем работ настолько грандиозен, что по американским масштабам это очень скромное вознаграждение для скульптора средней руки.

- Вы отказались от гонорара за свой труд. А оплата труда архитектора, рабочих? Стоимость материала, наконец?

- Я внес свои собственные деньги - 120 тысяч долларов, и дело сдвинулось с мертвой точки. В Магадане уже построено две трети - комплекс как таковой. Осталось сделать подъездные пути и еще кое-что. Нужно 200 тысяч, чтобы полностью закончить проект, и об этом я тоже говорил с Ельциным. Сейчас я создал свою собственную корпорацию и фонд. Мы написали письмо Шумейко о том, что фонд берет строительство мемориала на себя, но нуждается в содействии. Ну, это все детали. Я надеюсь, что монумент в Магадане все-таки будет завершен. Вы подумайте, о чем идет речь: нам всего-то нужна сумма, на которую в Москве можно купить три двухкомнатные квартиры!

- Вы можете словесно описать магаданский монумент?

- Трудно, но давайте попробуем. Значит так: это скорбная маска 15-метровой высоты. Я ее вылепил сам, своими руками, правда, с помощью двух рабочих. Знаете, у кого-то там, наверху, большое чувство юмора: фамилии этих рабочих Гробов и Грошев. Каково звучит? Монумент жертвам сталинизма создали скульптор Неизвестный и его помощники Гробов и Грошев.

- Нечто из области черного юмора.

- Вот именно!.. Из глаз маски катятся каменные слезы-головы. История плачет головами. Такие же головы на месте волос. В лоб маски вбит крест. Он частично спускается на переносицу и идет по бровям. Далее: внутрь маски через щеку ведет лестница. По ней мы входим в помещение, которое представляет собой не что иное, как одиночную камеру, где установлено все как было: параша, железная койка.

На столе лежит книга - список жертв Магадана, среди которых представители 28 национальностей. Затем мы проходим через камеру на обратную сторону маски и спускаемся по лестнице вниз. Над нами нависает огромный бронзовый пятиметровый крест - так называемый «Магаданский крест». А под крестом - двухметровая «будущая Россия»: девочка, оплакивающая тех, кто погиб. Насчет креста: там, в вечной мерзлоте, лежат люди разных конфессий. Поэтому крест не носит сакрального характера, он не религиозный. Это, кажется, поняли все, в том числе и мусульмане. Крест в данном случае - метафора страдания. Конечно, каждый может вложить в него свой смысл, но я никогда не тщился сделать религиозный крест. Он очень удачно поставлен: на сопке, на фоне невероятно красивой и суровой магаданской природы. Я должен быть благодарен епископу Магадана: он настоял на этом месте, крест первоначально хотели установить в парке, - полное отсутствие культуры...

- А как обстоят дела в Воркуте? В Екатеринбурге?

- Из Воркуты я получил письмо от главного архитектора о том, что он надеется продолжить эту работу. Он сейчас привлекает иностранных скульпторов для создания небольших монументов вокруг моего, главного. В Екатеринбурге было сопротивление со стороны местного епископа. Я не возражаю, когда владыка вмешивается в церковное строительство, это его право. Но чтобы он вмешивался в светское строительство, исходя из религиозных канонов, - это, извините, даже обсуждать не стоит. Что ж тогда делать с «Медным всадником» и со всей мировой культурой?

Екатеринбургский монумент тоже состоит из двух масок: страдания и слез. Идею масок и слез я продолжаю и тут, это ведь части единого монумента.

- Должна быть сквозная метафора...

- Сквозная метафора, которая объединяла бы все три сооружения. И потом, расположение в разных географических точках - это не для бытового строительства, а для претендующего на некое универсальное значение. Все капища, все пирамиды строились с учетом географического пространства не только Земли, но и Вселенной. Это профессиональный подход к делу. Но во времена советской власти любая попытка широкого мышления рассматривалась как необоснованная претензия.

В мой фонд входят известные люди: Окуджава, Аксенов, бизнесмен Туманов, Гайдар, Лукин - бывший посол. Это гарантия того, что фонд не превратится в «панаму» для махинаций. Именно поэтому я надеюсь, что правительство и частный капитал отнесутся к проекту серьезно, и мы построим все три сооружения. На Западе я руки не подниму, если мне не заплатят, а с Россией так получилось, что почему-то все просят подарить...

* * *

Рассматривая новые работы Неизвестного (за четыре года, прошедших после моего последнего посещения мастерской, там многое изменилось), я обратила внимание на необычную модель, по форме напоминающую лошадиную голову. Приглядевшись, я поняла, что это и есть голова лошади с прижатыми ушами, как бы вытянувшаяся в полете. По словам скульптора, это модель монумента, который посвящен трагедии калмыцкого народа - его экспатриации Сталиным. Модель украшают полевые цветы - декоративный элемент, ранее совершенно невозможный для скульптора. Величие насильственно изгнанного с родной земли маленького степного народа, влюбленного в свою природу, в своих коней; верящего в карму, в перевоплощение душ, причастного древнейшим ритуалам, вступило в непримиримый конфликт с милитаризованной, политизированной машиной социализма. Состязание коней с поездом, в свое время так пронзительно точно описанное Есениным. Безнадежное соперничество живой и вечно прекрасной природы с механистическим монстром цивилизации...

Именно эта небольшая рабочая модель показала мне, что «смягчился» суровый талант Неизвестного, что стал он более земным и человечным, не таким эпическим, скорее лирическим. Сам Мастер объяснил это пересмотром своих прежних идеалов. У меня же своя теория: я объясняю такой поворот присутствием Ани, очаровательной хозяйки мастерской, благодаря которой изящество и доброта привнесены в последние создания Мастера.

Монумент этот заказан президентом Калмыкии Алюмджановым (с которым скульптор находится в очень теплых дружеских отношениях) и, в отличие от российских и украинских заказов, оплачен полностью еще до начала работы.

- У меня сложилось впечатление, что вы, освободившись от противостояния, противоборства, сопротивления властям, обратили свой взор внутрь человека, внутрь его духовной жизни.

- Что ж, возможно. Возможно. Со стороны виднее. Но я бы все-таки не социологизировал: это была борьба не с системой. Страдания всегда были и будут. Если такой поворот и произошел, как вы говорите, то не потому, что в России наступил рай. Напротив, там ужасно. А когда хочется бороться - всегда найдешь врага. Я думаю, что это связано с моими внутренними изменениями. Возможно, я мудрею. Возможно, сказывается возраст. Человек должен меняться. Если он не меняется - это смерть.