Богдан Жолдак: «В каждой газете есть несколько сюжетов, которых хватило бы на «Войну и мир»!»

Кажется, Богдан Жолдак всюду. А может, он слишком уж заметен всюду, где бы ни появлялся. «Крупнейший писатель украинской литературы» — по габаритам тела, но отнюдь не по толщине книг с короткими рассказами; впрочем, разве их ценность измеряется количеством страниц? Да и вообще непонятно, когда и как он успевает писать прозу: ведь монументальная фигура Жолдака выныривает то на телевидении (едва вмещаясь в экран), то на художественных акциях (при условии его присутствия обреченных на резонанс) и конкурсах (где главное, разумеется, участие — хотя бы арбитром, но и побед на его счету немало), голос слышен на наших и «вражеских» радиоволнах, а еще пан Богдан преподает студентам кинодраматургию, пишет киносценарии и статьи, переводит, фотографирует, рисует карикатуры и так далее и тому подобное...

Больше же всего в общении с этим человеком поражает его оптимизм, для нашего времени ошеломляющий и парадоксальный. Каким, собственно, и есть сам Богдан Жолдак.

— Пан Богдан, вы очень мобильный человек — постоянно выныриваете в каком-то другом качестве, в очень разнообразных проектах из различных сфер культурной жизни. За вами трудно уследить. Итак, чем занимаетесь сегодня?

— Готовлю сценарий на конкурс, объявленный Министерством культуры, конкурс игровых и документальных фильмов для молодежи и о молодежи, направленных на борьбу со СПИДом и наркотиками. Вторая моя работа — на радио «Культура». Третья начнется с сентября, когда пойду преподавать на свой любимый кинофакультет при Театральном университете им. Карпенко-Карого. Еще у меня есть рубрика в газете «Наш час»… Ну и, конечно, пишу разные «дурные» рассказы.

Если бы у нас нормально работали печатные станки, я бы занимался только прозой. Писал бы в месяц один рассказ и жил бы очень хорошо. Но поскольку такой возможности нет, пользуюсь любым способом зарабатывать с помощью слова: или перевод, или перепев, или статьи... Не хочется же работать, как некоторые коллеги: кто-то ремонтирует квартиры, кто-то перегоняет автомобили, кто-то подался в сельское хозяйство, чтобы иметь несколько мешков картофеля на зиму. Поэтому я такой и разнообразный — это не от добра.

— А почему вы нигде не задерживаетесь надолго? Быстро теряете интерес или успеваете со всеми поссориться?

— Нет, я ни с кем не ссорюсь, по крайней мере пытаюсь, но еще в советские времена я выработал следующую тактику: работал сразу на нескольких работах на полставки. Тебя не дергают, тобой не затыкают дырку, тебя не пытаются использовать, послать в колхоз или подальше, чем колхоз... К тебе относятся осторожно, поскольку знают: в случае чего ты можешь стукнуть дверью. На каждой работе наступает такой момент, когда нужно бороться, прибегать к каким-то дипломатическим мерам, чтобы там задержаться. Периодически у каждого возникает подобная ситуация. Я никогда не напрягаюсь, не борюсь за свое рабочее место. Тихонько убегаю, вот и все.

— Не возникает ли ощущение, что вы таким образом распыляетесь, ведь вам, говорите, хотелось бы сосредоточиться именно на литературе?

— Да, иногда становится страшно. Очень этого хочется, и я выдумал замечательную методу: когда бы ни лег спать, просыпаюсь в шесть-семь и первые несколько святых часов тихонечко что-то родное прозаическое кропаю. А потом начинаются телефонные звонки, беготня, какие-то идеи, прожекты... Я хотел бы этим секретом поделиться со всеми писателями: пока семья еще спит, а ты себе вылез на кухню, взял листок и, как Шевченко на Кос-Арале, в «захалявну» книжечку записал несколько абзацев.

— О вас говорят, что вы пишете много и легко. Насколько это соответствует действительности?

— Да. Особенно легко мне стало писать в последнее время. Поскольку я теперь не успеваю за действительностью, она такая пестрая! Посмотрите: в каждом газетном номере есть несколько сюжетов, которых хватило бы Толстому на «Войну и мир». Эпические, колоссальные, сногсшибательные, дикие, неистовые! На любой жанр есть история в любой газете. А истории, которые не попадают в газеты, еще интереснее. Это сокровенные, настоящие истории, передающиеся из уст в уста, их очень много, это рай для писателя.

Сейчас пишу рассказ о том, как Сталин влюбился в балерину, от чего и умер. Известно, что за день до своей агонии он посетил Большой театр. В зале, кроме вождя, никого не было, шел спектакль, как всегда в таких случаях, «Лебединое озеро». Из театра Сталин вышел только в 23.30. Почему он вышел так поздно, а на следующий день у него случился приступ? Вот я и пишу об этой неизвестной балерине...

— После громкой акции «Суд над суржиком» за вами закрепилось реноме рьяного «суржикофила». Вы еще не изменили этому кредо?

— Да просто проклятые организаторы назначили меня на ту эпопею адвокатом суржика. Прокурором стал Юрий Покальчук, ему было намного легче, а меня поставили на защиту, поскольку это труднее. Благодаря моей адвокатской защите удалось осветить такие аспекты суржика, о которых даже научные работники, сидевшие в зале, не догадывались. На этом «процессе» мы в конце концов вычленили такое мнение: тот русский язык, которого мы очень боимся и суржикуем с нашим, на самом деле сам является суржиком от древнеукраинского языка! Да, это финско-древнерусский суржик. И нам нечего комплексовать.

— Интересная мысль. С возрастом не надоедает ли вам образ эпатажного человека? Не возникает ли желание создать нечто очень серьезное и обстоятельное, на Нобелевскую премию?

— Что бы серьезное я ни написал, Нобелевскую премию мне все равно не дадут, я это знаю точно. Так как нет ни одного переводчика, который бы с украинского мог перевести на шведский достойное произведение. Разве что переведут через русский или английский, и получится ерунда. Посему я и не спешу к тем лаврам. А писать что-то большое... Там, где можно написать повесть, я пишу короткий рассказ. У меня очень много сюжетов, идей, и если я начну писать повести, то мне десяти жизней не хватит. Кратко отстреливаюсь, и совесть моя чиста. И еще, открою, наконец, эту тайну: я пишу то, что пишется само собой. Пусть оно будет легким, пусть будет каким угодно, лишь бы не было скучным, тяжелым, сложным для восприятия.

— Как складываются ваши отношения с театром и кино?

— На Львовском форуме издателей должна засветиться книга из моих двух пьес, она уже в типографии. Эти пьесы хитрые, они написаны скорее для чтения, но, полагаю, после того, как книга выйдет, кто-нибудь из режиссеров-театралов захочет их поставить. Одна пьеса о том, как детки играются в игровые автоматы, не зная, что на самом деле это пульты наведения настоящего оружия где-то в другой стране, таких горячих точек очень много. Ребенок воюет лучше, чем взрослый солдат, над которым довлеет воинский долг, ответственность и т.д. — он играется!

В кино мы сейчас живем с помощью конкурсов. Иногда я бываю членом жюри на «Коронации слова», кроме случаев, когда у меня самого есть сценарий, чтобы туда представить. Теперь еще конкурс Министерства культуры, о котором я говорил. В запуске несколько документальных картин, раскрывающих наши достижения, не известные не только человечеству, но и рядовому украинцу.

— Теперешний кинопроцесс выглядит со стороны чем-то донельзя закостенелым. Что, по вашему мнению, нужно сделать, чтобы взбудоражить его изнутри?

— Вы правильно сказали: нечто закостенелое, заледенелое — почему? Потому что все дебаты, ведущиеся пятнадцать лет, имеют одну цель: не показать главную причину уничтожения и упадка украинского кино. Дело в том, что в начале 90-х Министерство культуры потеряло кинопрокат. Его отдали в Министерство коммунального хозяйства, которое заведует канализациями и всем коммунхозом. И эти деньги не могут вернуться в кино! Пока кинопрокат не будет отдан назад кинематографу, вся эта болтовня о том, должно ли кино быть государственным, или продюсерским, или авторским, или коммерческим, — до печки. Кино должно получить механизм возвращения денег и обогащения.

Украина поставила мировой рекорд, достойный Книги Гиннесса: трое студентов и выпускников вуза, где я преподаю, получили Гран-при на трех престижных кинофестивалях! Если бы этим творцам дать немножечко проката, они легко делали бы шедевральные полнометражные фильмы. А все разговоры о кризисе... Представьте себе: мы с вами сидим в концлагере, нам дают в день миску похлебки, а мы говорим о кризисе питания, проблеме снабжения, недостатке финансирования... Нас паханы держат на этой миске, а мы будем экономически-эстетские теории развивать, поскольку у нас нет другого выхода!

— В одном из интервью после инаугурации президента вы восторженно высказывались и об этом событии, и о новой власти вообще. Тогда это было в русле общей эйфории. А теперь разделяете ли вы всеобщее разочарование: «Разве за это мы стояли на Майдане»?

— Не разделяю. Революционеры получили власть зимой, тогда вся Украина была уже распродана-разворована. Вот когда мы соберем новый урожай, воспользуемся им осенью, когда все проблемы, которые нам оставил кучмизм, начнут наконец решаться... Они уже решаются! Моей маме подняли в два раза пенсию. На радио, где я работаю, режиссерам и редакторам заметно увеличили зарплаты. Другое дело, что режиссеры об этом не кричат. А те, кто не хочет, чтобы о положительных сдвигах узнали другие, кричат, будто бы все плохо.

Конечно, что означает получить в наследство разруху, полностью разворованное, развращенное, оскверненное государство и, к тому же, проклятие вины за сделанное не твоими руками? Но я думаю, уже через полгода-год начнет стабильно работать новый механизм. И в сельском хозяйстве, и в промышленности, и, полагаю, в кинематографе тоже! Поскольку идет новая эпоха кинопроката: DVD, цифровая проекция, которую очень легко наладить в любом кинотеатре за копейки. Можно восстановить прокат за пределами Министерства коммунального хозяйства, вложив в это дело какие-то три-пять тысяч долларов!..

— А по поводу развития литературы и книгоиздания у вас тоже такие оптимистические прогнозы?

— Оптимистические! Эстетический уровень нашей литературы вообще чрезвычайно высок. И обратите внимание, сегодня очень хорошо продаются умные книги. Если лет пять тому назад наше уничтоженное книгоиздание держало курс на попсу, то сейчас, оказывается, подросло поколение очень умных старшеклассников, студентов, выпускников, которые «фуфло» читать не хотят, а читают изысканнейшую литературу. Наши издательства начали переводить, скажем, балканских писателей — хорватов, сербов. Это роскошная литература, которой вообще никто здесь не знал. И мы теперь имеем возможность наблюдать, как коммерция начинает опираться на самую совершенную литературу. Есть спрос. Эта прекрасная молодежь, поколение, которое придет к власти после нынешнего, требует классную прозу и поэзию. Сейчас молодежь осознала: главное — поднять свою душу, расширить свои возможности, а после того получить и весь мир.