Без канонов, или о чем умолчали биографы Мыколы Бажана из будущей книги «РОЛИТ и его славные жители»

Поделиться
Мыколе Бажану — 100. Если бы эта круглая дата пришлась на советские времена, ей непременно сопутствовало бы немало пышных торжеств, юбилейных мероприятий и многолюдных собраний...
Мыкола Бажан в Ролите (вторая половина 1930-х годов)

Мыколе Бажану — 100. Если бы эта круглая дата пришлась на советские времена, ей непременно сопутствовало бы немало пышных торжеств, юбилейных мероприятий и многолюдных собраний. Многочисленные ораторы помянули бы неутомимого борца за мир, пламенного коммуниста, патриота-интернационалиста и т. п. Очевидно, Мыкола Платонович и в самом деле имел незаурядные заслуги перед советской властью. Не зря же она так щедро увенчала его всеми возможными должностями, отличиями и наградами: вице-премьер правительства, член ЦК КПУ, академик, лауреат, депутат...

Сейчас, к счастью, другое время. Можно спокойно рассказать о классике за рамками сложившихся канонов. Поэтому мы не будем напоминать о том, что каждый знает со школьной скамьи. Расскажем лучше о тех эпизодах, которые в официальных биографиях раньше деликатно замалчивались. Помимо прочего они засвидетельствуют, какой ценой на самом деле обошлась человеку искусства показная сторона своей внешне счастливой судьбы.

Гаина Коваленко — первая жена поэта. Публикуется впервые

«Все уговаривали меня оставить мечты
о Киеве. А я все не мог»

Со второй половины 1950-х и до последних дней своих Мыкола Платонович работал в главной редакции Украинской советской энциклопедии — теперь она носит имя своего основателя. С 1959 года редакция находилась на ул. Ленина (сейчас — Хмельницкого), 51, и когда поэт-академик выходил из своей городской квартиры на Репина (сейчас — Терещенковская), 5, его путь непременно пролегал мимо славного киевского Ролита — жилого дома писателей (или, точнее, работников литературы), расположенного рядом, на Хмельницкого, 68.

Дом этот, вероятно, неоднократно пробуждал у старого мастера целую вереницу воспоминаний. Ведь когда в далеком 1934-м из Харькова в новую столицу УССР, Киев, вместе с правительством переехал и Союз писателей, тридцатилетний Мыкола Бажан стал его жильцом.

М.Бажан. Портрет З.Толкачева (из архива семьи художника). Публикуется впервые

Впрочем, это был уже третий раз, когда поэт становился киевлянином, и второй, когда он становился жителем этой улицы.

Впервые это произошло осенью 1921 года: 17-летний юноша приехал из Умани учиться в Киевском кооперативном институте. «Поездка в Киев была поступком просто дерзким, — вспоминал он. — Из придорожных рощ и лесов набегали бандиты, обстреливая железнодорожные составы, подкладывая гранаты, срывая рельсы. Начинался тиф. Трупы горами вывозили со станций. А мы, молодежь, закончившая кооперативный техникум, все-таки решили ехать. Мать безутешно рыдала, отец немедленно примчался из Вороного, где работал заведующим мельницей, — все уговаривали меня оставить мечты о Киеве. А я все не мог».

Студент поселился в небольшом домике на Ленина, 94, на пересечении с улицей Гершуни (в настоящее время — О.Гончара). Именно тогда он начал активно печататься, относя стихи и статьи, написанные в комнатке этого дома, в редакцию киевской газеты «Большевик». Тогда юноша только мечтал состояться в литературе.

Во второй раз Бажан прибыл в город своей юности в 1929 году, когда кинофотоуправление, в котором он тогда работал, перенесли из столичного Харькова в Киев, где построили большую кинофабрику. Проработав здесь три года, будущий академик снова вернулся в пролетарскую столицу Украины, тогдашний центр литературной и художественной жизни. «В то время мы знали Николая Платоновича как тихого и скромного молодого человека в очках и с намечающейся лысиной. Высокий, стройный, очень приятных манер», — таким запомнил Бажана его сосед по харьковскому дому писателей «Слово» Владимир Кулиш, сын известного драматурга.

И вот, в 1934-м, судьба снова привела нашего героя на ту же улицу, даже в тот же квартал, но на сей раз в элитный новопостроенный Ролит — резиденцию для известнейших мастеров пера. В воспоминаниях, написанных уже на склоне лет, Бажан об этом переезде упомянул лишь несколькими предложениями: «Постановлением правительства из Харькова в Киев перенесена столица Советской Украины. В Киеве спешно строились дома и для учреждений, и для новоприбывших. Второпях возводили дом, предназначенный для проживания писателей. Квартир было немного».

В этих стенах поэту было суждено прожить недолго — всего шесть лет. Но это был едва ли не самый напряженный период его жизни. И не только в плане творческого труда...

Уже «олимпиец», еще не классик

Вот он, четвертый подъезд, первый этаж, дверь справа — квартира №31. С одной стороны, это удобно, ведь в Ролите тогда еще не построили лифтов, и жильцы первого этажа были единственными, кому не приходилось топать вверх пешком. С другой же стороны, летней ночью не оставишь открытыми окна: могут забраться воры.

В уже цитированных воспоминаниях Бажан деликатно не упоминает, понравилось ли ему новое киевское жилье. Впрочем, можно предположить, что после просторных четырехкомнатных апартаментов в харьковском «Слове» трехкомнатная ролитовская квартирка с куцей кухонькой вряд ли вызывала у него большой восторг. Скорее, наоборот.

Вот какой вид, по воспоминаниям того же В.Кулиша, имела харьковская квартира поэта: «Никогда не забуду, какое впечатление на меня произвела пышная обстановка его четырехкомнатного жилья. Все комнаты были обставлены мебелью из самого дорогого красного дерева, дорогие ковры, картины и, главное, огромная библиотека отличали его от других, пусть и не убогих, но более скромных жилищ писателей».

Однако Бажан не случайно упомянул, что Ролит возводили второпях. Ведь строители не довели квартиры до ума, переложив отделочные работы на плечи самих жильцов. Так что пришлось Мыколе Платоновичу и его жене Гаине Симоновне Коваленко, въехав в новую квартиру, еще несколько месяцев приспосабливать ее для проживания. Именно поэтому пятилетнюю дочь Майю супруги пока оставили в Харькове. Она переедет в Ролит только летом 1935 года.

Этот эпизод — вынужденная смена роскошной четырехкомнатной харьковской квартиры на трехкомнатную киевскую — только на первый взгляд кажется сугубо бытовым и не стоящим внимания. На самом же деле в нем четко отразилось положение Бажана в литературном процессе того времени.

Несмотря на бытовые трудности, поэт имел все основания радоваться, что попал в число счастливцев, которых тогдашний председатель Союза писателей Иван Кулик «перевез» в новую столицу. А он брал лишь тех, кто, по его мнению, относился к литературному олимпу. Не все известные мастера пера были удостоены такой высокой чести. Например, Ю.Яновский, В.Сосюра, И.Сенченко, Ю.Смолич в заветные списки не попали и остались в Харькове (все они со временем станут киевлянами, но при других обстоятельствах).

Но вместе с тем статус Бажана еще не был настолько высок, чтобы он и в Ролите получил четырехкомнатную квартиру, — их количество, в отличие от «Слова», было ограниченным. В элитные квартиры въехало литературное начальство: И.Микитенко, П.Панч, С.Щупак, И.Кириленко, ну и, конечно же, сам И.Кулик. А М.Бажан, хоть и был уже известным поэтом, к ведущим литераторам в то время не принадлежал, его творчество, в отличие от некоторых соседей по Ролиту, тогда еще в школе не изучали.

Если остановятся — это за ним

В Ролите до сих пор вспоминают самых первых жителей квартиры №31. В памяти соседей сохранились преимущественно оригинальные эпизоды. Вот, скажем, играют детишки в ролитовском дворе, и вдруг — вот так чудо! — во двор заходит высокий чернокожий красавец. Это в наше время неграми на киевских улицах никого не удивишь, а тогда, в середине 1930-х, дети впервые собственными глазами увидели небелого человека. И что потрясло больше всего — рядом с ним спокойно шла, что-то обсуждая, тетя Гаина. Все замерли, не растерялась только егоза Талочка — маленькая дочка поэта И.Гончаренко. Она быстро подбежала к темнокожему великану и шутки ради попросила: «Дяденька негр, подбрось меня вверх!» Незнакомец улыбнулся, подбросил девочку, осторожно поставил на землю и скрылся за дверью четвертого подъезда.

Любопытный визит, не так ли? А объясняется просто. Гаина Симоновна работала тогда литературным редактором и переводчиком на «Украинфильме» (сейчас — Национальная киностудия художественных фильмов им. А.Довженко). Там экранизировали классический роман Марка Твена «Приключения Тома Сойера» с участием чернокожего актера Вейланда Родда. Зритель уже знал его по фильму «Большой утешитель», выпущенному на экраны двумя годами ранее. Между прочим, несколько десятков лет спустя сын этого эмигранта из Соединенных Штатов — известный танцор — станет мужем певицы Ирины Понаровской... А во время киевских съемок актер подружился с красивой коллегой и иногда наведывался к Бажанам в гости.

Не остался равнодушным к красоте жены поэта и прославленный летчик Валерий Чкалов. Приехав в 1938 году в Киев, он пришел на встречу с писателями, где увидел стройную и элегантную женщину, которая, мило улыбаясь, беседовала с кем-то. «Кто это?» — изумился покоритель небесных просторов. Ему ответили: жена Мыколы Бажана. По рассказам, В.Чкалов задержался в Киеве еще на три дня...

Майя Бажан дружила с детьми других ролитовцев — Оксанкой Скляренко, Богданом Рыльским, Володей Сосюрой, Любимом Копыленко. В 1937-м девочке было только восемь лет, и события той поры она воспринимала с детской непосредственностью.

Однажды утром она нашла под окнами своей квартиры яркое пресс-папье. Подобрала, принесла домой и радостно показала папе. А тот почему-то ходит как кипятком ошпаренный. То, что случилось потом, Майя запомнила на всю жизнь: вместо того чтобы похвалить, отец ее ударил. Впервые в жизни.

Оказалось, что найденная вещь была изъята прошлой ночью во время ареста в одной из ролитовских квартир — в темноте энкавэдисты не заметили, как она выпала. Одним словом, находку пришлось выбросить...

Всего один эпизод — а как много он говорит о тогдашних невеселых настроениях Мыколы Платоновича. И было отчего: к тому времени из Ролита «черный ворон» уже забрал литераторов Б.Коваленко, Г.Савченко, С.Щупака, Г.Проня, П.Колесника, В.Чигирина, В.Гудима, И.Кулика, Л.Пионтек, А.Патяка. Пропал без вести популярный драматург И.Микитенко. 17 сентября 1937 года арестовали приятеля Бажана — Якова Савченко, поэта, киноведа и теоретика драмы. А десять дней спустя из подъезда, где жил Бажан, рыцари тьмы вывели арестованного прозаика и критика Аврама Абчука.

И вот тогда, в зловещем 1937-м, обнаружилась еще одна отрицательная особенность первого этажа. Когда среди ночи в подъезд стремительно входили бдительные мужи с очередным ордером на арест и обыск, первая квартира, к которой они приближались, была именно Бажана. Поэтому каждый раз поэт с ужасом прислушивался к топоту сапог за дверью — протопочут дальше или остановятся. Если остановятся — это за ним.

Любое упоминание о том мире, куда ночью исчезали люди, вызывала у Бажана панический страх. Но был ли этот страх обоснованным? Разве кто-нибудь мог посягнуть на автора известного стихотворения «Людина стоїть в зореноснім Кремлі...», написанного еще в 1931-м? Имел ли Бажан основания бояться?

Оказывается, имел.

«Был среди тех, кому доставалось больше всех»

Борис Антоненко-Давыдович — один из немногих украинских писателей, которым посчастливилось вырваться живыми из сталинского ада. Обращаясь 15 августа 1955 года к военному прокурору СССР по делу собственной реабилитации, он привел ошеломляющий факт: «Следователь Проскуряков в июле месяце 1935 г. в ходе следствия положил передо мной на столе объемистую папку с надписью «Дело Мыколы Бажана — Украинская военная организация» и тут же начал допрашивать меня о Бажане и читать мне клеветнические показания на Бажана других репрессированных лиц».

Обратите внимание: речь идет о клевете именно от «репрессированных лиц». Это означает, что следователи (не только Проскуряков, но и другие) получили указание выбивать из подследственных компромат на Бажана. Именно выбивать, поскольку в условиях нормального допроса арестованный поэт Марко Вороный вряд ли сказал бы: «В руководстве нашей контрреволюционной националистической организации были Бажан, Яновский, Рыльский», — хотя бы потому, что никакой организации не существовало. Тем не менее его принудили подписать соответствующий протокол. «В беседе со мной, — читаем дальше, — Бажан говорил, что дальше так продолжаться не может — или фашизм, или Союз Советских Республик. Это была открытая ориентация на фашизм».

Свидетельствовать против Бажана — не по собственному желанию — пришлось не только М.Вороному. Вскоре необходимых «материалов» накопилось уже столько, что 8 августа того же 1935 года оперуполномоченный Бондаренко делает вывод: «По делу №1377... установлена принадлежность к контрреволюционной террористической организации Рыльского М.Ф., Бажана М.П., <...> и других».

Следовательно, начиная с 8 августа 1935 года основание для ареста Бажана имеется. С того времени взять его можно когда угодно — месяц, год, пять лет спустя. Когда возникнет необходимость. А точнее, когда поступит соответствующее указание свыше.

Поэт пишет стихи, занимается переводами, выступает на собраниях и в газетах, а НКВД между тем и дальше собирает на него компромат. Вскоре Бажана определят еще и в участники «антисоветской группы писателей». Так, 25 июня 1936 года работник Лубянки, начальник 6-го отделения секретно-политического отдела капитан госбезопасности Стромин составил спецдонесение об антисоветской группе русских литераторов. В этом донесении, однако, упоминаются и жители Ролита: «После первых <...> совещаний членами группы была установлена связь с украинскими писателями Бажаном, Рыльским, Панчем, Копыленко... Со своей стороны Бажан близко связан с рядом националистических поэтов Грузии и лето прошлого года провел в Грузии, работая над переводами грузинских поэтов на украинский язык». Итак, география «сигналов» на Бажана расширяется — Киев, Москва, Тбилиси...

С газетных и журнальных страниц Бажана забрасывают обвинениями в реальных и мифических литературных грехах, а один язвительный критик даже высказался о нем так: «тот с разрешения сказать поэт». «Время было сложное, — вспоминал Савва Голованивский, друг и сосед Бажана по дому, — предвзятая вульгарно-социологическая критика не давала покоя, отчеты о разгромных обсуждениях и статьи, нередко напоминающие судебные приговоры, появлялись постоянно, и Бажан вместе с несколькими другими талантливыми писателями был среди тех, кому доставалось больше всех». Такие критические кампании зачастую становились прелюдией к аресту, и поэт об этом не мог не знать.

Его кошмары усиливали и семейные обстоятельства. Отец поэта, Платон Артемович, — бывший офицер царской армии, затем служил в войске УНР. Человеку с такой подмоченной биографией места в советском обществе не было. Поэтому с началом «большого террора» Платон Артемович скрылся и нелегально находился в Крыму. Брата поэта Валентина Платоновича арестовали и выпытывали, какого цвета были петлицы у его отца — не жандармские ли? Драматично сложилась и судьба сестры. Алла Платоновна встречалась с популярным сатириком Юрием Вухналем, но в ноябре 1936-го его посадили, а летом расстреляли. А когда вышла замуж, взяли ее мужа. Спасаясь от неминуемого ареста, женщина с чужим паспортом также сбежала в Крым.

Вместо ордера — орден

Бажан чувствовал, что и за ним вот-вот должны прийти. На всякий случай собрал вещи и... больше года каждую ночь (!) спал в брюках, поскольку не хотел казаться униженным перед своими экзекуторами — стоять в нижнем белье и беспомощно на ощупь искать в темноте очки (он с детства плохо видел).

В конце лета 1938-го Бажан убедился, что интуиция его не подводит, — он и в самом деле находился всего в шаге от смерти.

В августе поэт вместе с А.Довженко поехал на Подолье на машине. О подробностях путешествия узнаем из донесения начальника 4-го отделения IV отдела НКВД УССР, датированного 10 сентября 1938 г. На документе пометка — «секретно». «В конце месяца (августа. — Авт.) во время одной из поездок машина Довженко внезапно потеряла управление, и он едва не погиб. Шофер, придя в себя, обнаружил, что основная ось рулевого управления была кем-то подпилена кругом так, что уцелел только тонкий слой металла, тотчас же разломившийся при повороте руля. Довженко, Бажан и шофер не сомневаются в наличии злого умысла».

Касательно возможных мотивов этого «дорожно-транспортного происшествия» напомним: именно летом 1938-го Довженко резко и отрицательно высказался о событиях в стране. Очевидно, убрать хотели именно его, тем не менее Бажан неминуемо стал бы второй жертвой в той автокатастрофе...

На этом кошмары не закончились

Майя Николаевна, дочь поэта, рассказала нам, что однажды ночью отцу домой кто-то неожиданно позвонил по телефону, но, услышав его голос, бросил трубку. Бажан слышал от людей, что нередко перед выездом на арест энкавэдисты, чтобы не тратить бензин, практиковали такой прием: вначале звонили по телефону своей жертве, услышав ее голос, убеждались, что она дома, и тогда сразу обрывали связь. Так что поэт покорился судьбе и сел ждать ночных визитеров. Однако те не приехали. Той же ночью позвонили по телефону еще раз и снова так же бросили трубку. После этого хозяин, почувствовав, что начинает сходить с ума от напряжения, сбежал из дома и какое-то время прятался у одноклассницы своей мамы по киевской гимназии. Мамина подруга проживала в двух небольших комнатках на той же ул. Ленина, неподалеку от Ролита.

Потом, убедившись, что его не ищут, он вернулся к себе и снова с ужасом ждал ночного стука... И в конце концов дождался. Открыв входную дверь, поэт увидел перед собой подозрительного молодого человека, который начал молоть чепуху вроде того, что Бажана наградили орденом Ленина (тогда — самая высокая награда СССР) и что он, этот сомнительный тип, хочет взять у орденоносца интервью. Кое-как избавившись от «журналиста», Бажан решил немедленно бежать, поскольку провокация была более чем очевидной. Трое суток будущий академик прятался в кустах на киевском пляже — пока случайно не увидел в песке газету, где сообщалось, что он и в самом деле награжден орденом Ленина...

Эту замечательную в художественном плане историю — о подозрительном молодом человеке, пляжных кустиках и спасительной газете — можно часто встретить на страницах прессы и даже некоторых книг. Однако же... Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении большой группы писателей (среди них и Мыколы Бажана) правительственными наградами вышел в январе 1939-го. Холодновато ночевать в кустиках, не так ли?

Ролитовцы утверждают, что в день награждения видели Бажана во дворе. Вот, например, свидетельство С.Голованивского: «Я встретил его в тот день в нашем дворе, он был бледен и растерян, словно в чем-то провинился. Неудивительно — ведь после всего, что он читал о себе в прессе, можно было ожидать только самого худшего».

Майя Николаевна подтверждает, что отец узнал об ордене не из пляжной газеты, а в Ролите. Было утро, семья чаевничала, и вдруг явился какой-то писатель и сказал об ордене. Дочь это хорошо помнит, поскольку также находилась дома. Вскоре пришел П.Тычина, сосед по подъезду, и поздравил Бажана с высокой наградой (а тот, наверное, поздравил Тычину, ибо, согласно тому же указу, и Павел Григорьевич стал кавалером ордена Ленина), а Майе подарил карандаши для рисования. Тогда же они вместе сфотографировались — этот снимок сохранился в семейном архиве...

Много лет спустя Хрущев рассказал Бажану, что его все-таки должны были арестовать. И непременно сделали бы это, если бы Сталин на заседании политбюро вдруг не произнес: «Есть такой украинский поэт Бажан. Он отлично, говорят, перевел поэму грузинского классика Руставели. Давайте наградим его орденом Ленина». Возражать, конечно, никто не стал, тем более что перевод и в самом деле был хорош — его считают едва ли не лучшим из переводов поэмы.

Так вместо ареста Мыкола Платонович получил орден.

Решительный разговор в квартире №31

Высокая награда дала не только право на жизнь, но и возможность решить определенные проблемы жизни личной.

Еще в 1938 году на творческом вечере известного мхатовца Василия Качалова, состоявшемся в Доме Красной Армии (в настоящее время — Центральный дом офицеров Вооруженных сил Украины), поэт увидел Нину Лауэр, с которой был немного знаком еще в Харькове. На сей раз красавица пленила его сердце, и они начали встречаться. В дело был посвящен Ю.Яновский, с которым Бажана связывали годы искренней дружбы. «Я сказал Юре, что в моей личной жизни наступают решительные перемены, — вспоминал Мыкола Платонович. — Он понял меня. Пришла осень 1938 года. Мы ходили на прогулки втроем. Моя будущая жена Нина, Юра, я».

Еще несколько месяцев спустя Бажан, учитывая свой неминуемый арест, не отважился бы предложить руку и сердце Нине Владимировне. Зачем ломать судьбу красивой женщине? Но теперь, когда он стал кавалером ордена Ленина, то есть получил нечто вроде охранительной грамоты, препятствие для перемен в личной жизни отпало. И наступил день 1939 года, когда в ролитовской квартире №31 состоялся решительный разговор. Поэт признался жене, что полюбил другую, и попросил отпустить его к ней. И она — отпустила...

И здесь на повестке дня появился печально известный квартирный вопрос. Как разъехаться? Помогли все тот же орден Ленина и друг Юрий Яновский. Бажану, как кавалеру высокой награды, выделили большую пятикомнатную квартиру №66 в новопостроенном «господском» корпусе Ролита. В три большие комнаты вселились Гаина Симоновна с Майей и родители Бажана (Платон Артемович уже не прятался). Две другие комнаты благородно согласились занять Яновский с женой Тамарой Жевченко, освободив свое двухкомнатное жилье №76. Именно туда и въехали Мыкола Платонович с Ниной Владимировной. «Юра и Тамара... поселились в двух комнатах квартиры, где жила моя семья, родители, — писал в воспоминаниях Бажан. — Они радовались таким спокойным и приятным соседям, какими были супруги Яновские... Моя мать любила Юру. Заботилась о его здоровье, помогала Тамаре».

Орден Ленина кардинально изменил общественный статус Бажана. Тому, кто еще вчера был «тем с разрешения сказать поэтом», Совнарком УССР поручил дело чрезвычайной идеологической важности — подготовить большую выставку, посвященную жизни и творчеству Тараса Шевченко. В марте того же 1939 года Бажан — беспартийный! — выступил с приветствием от украинского народа в Москве на XVIII съезде ВКП(б). Тогда же его избрали депутатом Киевского облсовета. Вскоре, по рекомендации поэта И.Гончаренко, Бажан стал коммунистом.

В конце 1940 года Мыкола Платонович и Нина Владимировна покинули Ролит и переехали в более уютную квартиру в бывшем доме барона В.Икскуль-Гильденбанда на ул. К.Либкнехта (в настоящее время — Шелковичная), 19. Обычно в те времена жилплощадь — целая квартира! — освобождалась после ареста ее жителей. Похоже, именно такую квартиру и получил поэт. Так что страшная альтернатива, которой он неожиданно избежал, постоянно напоминала ему о себе.

С первой женой Бажан сумел сохранить теплые, дружеские отношения. До конца жизни навещал ее и был в курсе всех текущих дел. «Я не росла без отца», — сказала нам Майя Николаевна. В 1944-м, когда писательские семьи вернулись из эвакуации, Мыкола Платонович позаботился о том, чтобы Гаине Симоновне с Майей предоставили в Ролите отдельную трехкомнатную квартиру. Помогал и материально, благодаря чему его первая жена в голодные послевоенные годы имела возможность устраивать так называемые «субботы» — варила знаменитые вареники, которыми с удовольствием угощались Остап Вишня, М.Рыльский, А.Копыленко, П.Панч, В.Собко, прочие ролитовцы.

Только в начале 1960-х, когда Гаина Симоновна переселилась на нынешнюю ул. Ломоносова, Бажан окончательно перестал бывать в Ролите, с которым его так или иначе связывало три десятилетия.

Подписал, а потом всю жизнь мучился

Лучшим другом Мыколы Бажана был Юрий Яновский. О таких говорят — неразлейвода. Они начали дружить весной 1924-го в Киеве: оба — студенты, оба — начинающие литераторы. Юра на два года старше Мыколы. В Харькове они какое-то время даже жили вместе — Яновский снимал комнату в квартире Бажана. И длилась бы эта дружба еще долго, если бы не... И здесь мы снова затрагиваем тему «творец и власть», но теперь уже с другой стороны: власти больше не преследуют поэта, наоборот, они его превозносят. С 1943 года М.Бажан занимает высокую должность зампреда Совета Министров УССР, то есть становится государственным человеком. А по сути — человеком подневольным.

В 1947 году «людина із зореносного Кремля» присылает в Украину своего наместника Л.Кагановича, который принялся устраивать всяческие идеологические погромы. В сентябре состоялся писательский пленум — тот самый, в Педагогическом музее на ул. Владимирской, на котором Яновского фактически уничтожили как писателя. Юрий Иванович сидел в зале как прокаженный, одинокий, бледный. Места около него пустовали — никто не отважился сесть рядом. Бажан, пряча глаза, заседал в президиуме. И не защитил своего друга. Отдал на растерзание литературным хищникам...

Боялся защищать? Безусловно. Считал, что сам может быть следующим? Возможно. Помнил те ночи, когда спал одетым в ожидании рыцарей тьмы? Все это так. Но — как бы там ни было — друга не защитил. Майя Николаевна, с которой мы разговаривали о тогдашних событиях, только пожала плечами: дескать, самое большее, что угрожало отцу, если бы он заступился за Яновского, — обругали бы в ЦК или даже объявили выговор... Но он не рискнул.

А потом была статья, в которой Бажан «задал перцу» писателям, которых тогда травили, в частности и Яновскому. «Он рассказывал мне, как эта статья появилась, — вспоминал Олесь Гончар. — Очень не хотел писать. Сбежал в Грузию. И там нашли... Привезли эту статью в Грузию: «Нужно подписывать!» Подписал, а потом всю жизнь мучился».

Уже на пороге собственной смерти Бажан публично покаялся — в воспоминаниях, увидевших свет в 1982 году. Тем не менее, мало кто знает, что это было уже второе раскаяние, ибо о первом в печатных источниках еще не упоминалось.

Где-то в начале 1948 года Мыкола Платонович и Юрий Иванович договорились о совместной прогулке. День был слякотный и холодный. Отношения между ними также были прохладными, а точнее — не было никаких. Встретились на улице Тургеневской — той самой, где проживал Яновский во времена студенчества. Там, в подвале небольшого домика, и разыскал его Бажан в далеком 1924 году, исполняя поручение редактора газеты «Большевик» Михайля Семенко. С тех пор и начали дружить. Кто же мог предвидеть, что такое случится?.. Во время той прогулки Мыкола Платонович попросил прощения. И Яновский — деликатный человек — простил. Но восстановить былые отношения уже не получилось. Бажан потерял своего лучшего друга. И остался одиноким сфинксом. Больше близких друзей у него не было.

В своих воспоминаниях, обращаясь к Яновскому, Бажан обмолвился: «И все-таки я... люблю и буду любить тебя, ибо рана, которую я нанес тебе, стала моей раной». Эта рана болела у него до конца жизни. Но исправить что-то было невозможно...

Во второй половине 1950-х именно Бажану как главе Союза писателей Украины поручили заниматься реабилитацией репрессированных литераторов — в частности и соседей-ролитовцев. А потом уже как главный редактор он поместил о них статьи на страницах энциклопедии. Жизнь вновь и вновь как бы напоминала Мыколе Платоновичу о той бездне, в которую он лишь чудом не попал.

Но была ли его жизнь на свободе — свободной? Ощущал ли он себя не скованным цепями, когда под давлением обстоятельств (а возможно, и не только их) отказывался от выдвижения на Нобелевскую премию, которую предложил ему Гарвардский университет? Что стояло за этим отказом? Поэт не был тщеславным? Не хотел лишней мороки в свои 66 лет? Боялся?

Как бы то ни было, но в каждом вопросе, как говорится, заключена часть ответа.

Поделиться
Заметили ошибку?

Пожалуйста, выделите ее мышкой и нажмите Ctrl+Enter или Отправить ошибку

Добавить комментарий
Всего комментариев: 0
Текст содержит недопустимые символы
Осталось символов: 2000
Пожалуйста выберите один или несколько пунктов (до 3 шт.) которые по Вашему мнению определяет этот комментарий.
Пожалуйста выберите один или больше пунктов
Нецензурная лексика, ругань Флуд Нарушение действующего законодательства Украины Оскорбление участников дискуссии Реклама Разжигание розни Признаки троллинга и провокации Другая причина Отмена Отправить жалобу ОК
Оставайтесь в курсе последних событий!
Подписывайтесь на наш канал в Telegram
Следить в Телеграмме