Демократия в медийном бульоне

В Украине в результате президентских выборов победил шоумен Владимир Зеленский - человек без предыдущего политического опыта. В течение всей избирательной кампании он фактически избегал общения с представителями традиционных медиа, несколько изменив тенденцию разве что в последние недели перед вторым туром. Отчасти из-за плохой игры актера в пинг-понг. Но, в отличие от других кандидатов (не говоря уж о его предшественнике Петра Порошенко), публичные заявления Зеленского звучали преимущественно через страницы в соцсетях - его собственные или же его команды и приверженцев.

В тот же день на Шри-Ланке произошла серия ужасных терактов, вследствие которых погибли более 300 человек и более полутысячи пострадали. Правительство страны почти сразу ограничило доступ к соцсетям и мессенджерам, обосновав это необходимостью блокировать распространение панических настроений и сохранить общественный порядок. После того, как волна шока немного спала, блокировку сняли.

Впрочем, блокирование соцмедиа - это не только способ сохранить общественный порядок. После обострения антиправительственных протестов в Венесуэле к подобному шагу прибег и Николас Мадуро. Мотивы этого решения вряд ли нужно объяснять, хотя, вероятно, официальная позиция тоже в той или иной степени может быть вложена в формулировку "сохранение общественного порядка".

Взаимоотношения между медиа и политикой всегда были неоднозначны. Лишь в начале прошлого века появились первые научно обоснованные теории их влияния на общественное мнение и, соответственно, на обеспечение поддержки со стороны населения действующих политических элит. Но интуитивное понимание того, что какая-то модель коммуникации власти с общественностью влияет на легитимность этой власти, прослеживается, по меньшей мере, несколькими столетиями ранее. Вспомним по крайней мере "четыре теории прессы" американских исследователей Фреда Зиберта, Теодора Петерсона и Уилбура Шрамма: авторитарную модель (где ожидаемо пресса выполняет лишь функцию одностороннего сообщения воли власти) они датируют еще XVI в., или временем появления первых печатных медиа.

Ныне ситуация меняется не только коренным образом (с появлением новых медиа и интернет-технологий), но и чрезвычайно быстрыми темпами. Исследователи и обозреватели едва успевают выхватить актуальные тенденции и осмыслить их, по крайней мере, в краткосрочной перспективе. И эти попытки обычно сводятся к старанию объяснить, почему так произошло. Почему традиционные медиа приходят в упадок? Почему снижается доверие к медиа (в 2018 г. оно лишь немного возросло)? Почему ширятся популистское и экстремистское движения - даже в постоянных демократиях? Почему, наконец, побеждают Трамп и Зеленский?

Но важнее сосредоточиться и на последствиях этих событий - пусть даже краткосрочных, но дающих понимание: к чему в будущем нам нужно готовиться? Каких последствий ожидать от изменения взаимоотношений медиа и демократии в современном мире? И что это означает для Украины?

Медиа поглотили суть

Наше будущее непостоянно, неуверенно, сложно и неоднозначно. В английском языке для этого даже есть особая аббревиатура - VUCA (volatile, uncertain, complex, ambiguous, соответственно). Развитие предусматривает наличие точек бифуркации, после которых либо дальнейшая трансформация, либо гибель.Мир очутился перед, по меньшей мере, тремя вызовами: кризисом либерального нарратива, фрагментацией мира и ускорением научно-технического прогресса.

Либеральный нарратив определял развитие человечества со времен буржуазных революций в Европе, географических открытий, Реформации и продолжался в течение всего XX в. Упрощенно - это промоушен демократии и рыночной экономики в глобальном масштабе. Слова Черчилля о том, что демократия - худшая система управления, но наилучшая по сравнению с другими, обрели еще большую актуальность. В течение прошлого века у либерального нарратива были убедительные антагонисты в виде фашизма и коммунизма. По утверждению автора бестселлера "21 урок для ХХІ века" израильского историка Ювала Ноя Харари, либеральный нарратив пришел в упадок из-за отсутствия именно этого противостояния.

Парадоксальным может показаться тот факт, что центры, в которых именно и начался либеральный нарратив - США и Европа, ныне становятся местом едва ли не самого жесткого его испытания на прочность. Масштабный рост поддержки популистских и радикальных сил, которые критикуют либеральное, глобализованное видение мира, острее всего оказывается именно в Соединенных Штатах и странах ЕС.

Как следствие, архитекторы послевоенного мирового порядка, построенного на институтах глобального управления (ООН, МВФ, ВТО и т.п.), либо самоустраняются от них поддержки, либо (из-за внутриполитических и экономических проблем) неспособны предоставлять ее в достаточной степени. Это приводит к фрагментации мира - утрате потенциала международного сотрудничества, постепенной локализации и регионализации международной политики. Исследователи современного мирового порядка характеризуют его как внеполярный (non-polar), в отличие от монополярного или многополярного (биполярность холодной войны канула в прошлое), когда существуют некие четко определенные центры силы. Термин "внеполярный", кстати, принадлежит президенту Совета по международным отношениям Ричарду Хаасу, который в своей работе "Всемирный беспорядок" (A World in Disarray) утверждает, что наш мир - это "мир распределенной силы, и все большая сила в разных ее проявлениях сосредоточивается в негосударственных а́кторах". Среди них и медиа.

Ускорение развития информационно-коммуникационных технологий заложило основу для качественно нового этапа эволюции глобального общества - информационного. Информация стала заметным средством влияния на международных а́кторов. Информационная составляющая внешней политики государств проявляется в использовании внешнеполитических коммуникативных технологий (публичной дипломатии, культурной дипломатии, медиадипломатии, Government Relations, Investment Relations, государственном брендинге, стратегических коммуникациях и т.п.) и информационных вооружений (кибервойнах, информационных, когнитивных, или смысловых, и гибридных войнах, специальных информационных и психологических операциях и т.п.). Негосударственные а́кторы (от неправительственных организаций до преступных и террористических группировок) получают возможность влиять на государства, чего в таком масштабе, как сейчас, не было в течение истории международных отношений.

Меняются подход к формированию политики и цикл существования политических систем. Доступность источников и каналов распространения информации приводит к явлению "информационного кризиса", то есть осложнению поиска релевантных сведений для принятия решений на высшем уровне. Безусловно, это влияет на действия международных Зкторов, создает риски внезапного роста нестабильности на глобальном уровне.

Политика окончательно медиатизируется - подстраивается под требования и формат медиа, которые ее транслируют. Вспомним хотя бы долгожданные дебаты между кандидатами в президенты Украины на НСК "Олимпийский" - сугубо медийное явление, предназначенное, прежде всего, для просмотра с телеэкранов или гаджетов. Можно ли было представить, что там состоится рациональная, взвешенная дискуссия с использованием классических моделей аргументации? Форма, а не суть того, что транслируется, окончательно становится главным.

Примат формы

Впрочем, первые в мире телевизионные дебаты 1960 г. между Ричардом Никсоном и Джоном Кеннеди тоже были борьбой формы, а не сути. Следует лишь напомнить, что Никсон перед камерой чувствовал себя неуверенно, выглядел нервным, а к тому же еще и повредил накануне ногу. Его неудачный формат в значительной степени стал причиной победы Кеннеди на тогдашних президентских выборах.

Другой кейс: в фильме "Экзамен" 2009 г. десять претендентов соревнуются за должность руководителя крупной компании, при этом выполняя довольно странные условия. Но ключевое в этой ленте происходит в конце, когда нам показывают, что один из участников, который выбыл одним из первых, и был настоящим руководителем, но из-за своей природной стеснительности нуждался в более представительном лице.

Объединяет эти два примера один тезис: публичный дискурс сейчас отдает предпочтение прежде всего форме. И только позже может возникнуть желание погрузиться в содержание. Это утверждение справедливо и для политики. Распространение медиа - как традиционных, так и новых - преодолевает разрыв в пространстве и времени между политиками и гражданами. И времени обдумать содержание тех или иных политических решений часто нет, так что приходится компенсировать его формой, за которой может вообще не быть ничего (хотя иногда случается и наоборот).

Британский исследователь Эндрю Чедвик предлагает называть современную медийную реальность "гибридной" - в том смысле, что она является конгломератом: преимущества новейших медиа соединяются с влиянием традиционных СМИ. То есть она не исключает влияние традиционных медиа на преимущество современных, а, наоборот, объединяет их. То есть традиционные медиа не исчезнут, меняется их роль в информационном пространстве.

Еще год назад можно было всерьез говорить о бесперспективном будущем традиционных медиа. Уровень доверия к ним падал несколько лет подряд (по данным Edelman Trust Barometer), а нашествие "лживых новостей" (fake news) и приход эпохи "постправды" ("постистины") словно подводили черту под целой эпохой. Однако ситуация меняется. Доверие к традиционным медиа начинает укрепляться (хотя до сих пор находится на отметке чуть ниже 50%). Исследователи вводят все больше способов борьбы с дезинформацией и fake news. Возрастает осознание необходимости распространять медиаграмотность и прививать критическое мышление. Наблюдается закономерная тенденция: новые медиа как более оперативные источники информации сообщают новости, а традиционные медиа (как институт с продолжительной историей и собственными редакционными стандартами) берут на себя роль проверки, осмысления и даже толкования информации. И не просто традиционные медиа: речь идет, прежде всего, о конкретных журналистах, лидерах мнений, общественных авторитетах.

Медиатизированная демократия

У классической либеральной демократии есть два базовых инструмента народного волеизъявления: выборы и референдум - события точечные как во времени, так и в пространстве. Медиатизированная демократия зато следит за политиками в режиме реального времени и где бы то ни было. Транспарентность политики приобретает неслыханные масштабы, возлагая дополнительную ответственность на политический класс: сейчас невозможно игнорировать ни один голос, даже голос меньшинства. Ведь через медиа это меньшинство вполне способно резонировать. Ультрамодная, но не растолкованная даже ее апологетами концепция "государство в смартфоне" находит отклик и у политиков, и у граждан.

Собственно, в новом фильме о выходе Великобритании из ЕС под названием "Брекзит. Негражданская война" (Brexit: The Uncivil War) это и подчеркивается: организаторы кампании за выход попали в аудиторию, которую традиционные инструменты народного волеизъявления просто не охватывали. Они смогли эту аудиторию мобилизовать и побуждать к изменению реальности политической. Политики, которые исповедуют идеологию "брекзита", накануне выборов в Европарламент сформировали партию под одноименным названием, за которую собрали 31,6% голосов. Она проводила свои агитационные встречи под лозунгом "митинги за демократию", а ее твиттер-страница после победы сообщила: "Сегодня демократия победила". Если вспомнить президентские выборы в США в 2016 г., параллели становятся очевидными.

Всеобщая транспарентность политики несет свои риски. Разве можно было бы надеяться, что Карибский кризис 1962 г. разрешился бы так, как разрешился, если бы произошел сейчас? Нужно напомнить, что тогда американская печать почти не сообщала о разворачивании ядерных ракет СССР на Кубе, а переговоры между США и Советским Союзом велись в условиях повышенной секретности. Сейчас любой кризис в любом уголке мира может мгновенно стать известным широкой массе, которая будет требовать от своего правительства "что-то сделать". Кстати, еще в 1997 г. об этом явлении писал британский историк Филип Тейлор, назвав его "политикой чеготоделания" (do-something policy). Тренд укоренился и в Украине, вызванный сползаниям демократических инструментов к популизму и усиленный медийными возможностями соцсетей, которые "Зе-команда" пытается вывести на уровень реальной политики.

Возникает необходимость формировать баланс между публичностью и подотчетностью политики (которую граждане могут и должны контролировать) и вопросами национальной безопасности (которые должны решаться без огласки, поскольку это грозит распространениям панических настроений и опасной эскалацией). Возможно, решение заключается в ограничении работы медиа в такое время, как это было сделано правительством Шри-Ланки? Но тогда возникает другая проблема: не будет ли власть злоупотреблять этим инструментом для подавления демократических свобод, как это делается в Венесуэле?

От условной конфронтации - борьбы за общественное мнение - медиа и политика должны перейти к условному "пакту о балансе", чтобы совместно решить дилемму шаткой грани между свободой слова и мнения и (в общем) национальной безопасностью - конечно, на условиях взаимной ответственности и контроля. Если в "1984" Джорджа Оруэлла контроль государства через медиа выглядел угрожающим, то в современном мире этот акцент заметно сместился в направлении, авторами не предвиденном. А именно: ощущаются изменения, но сформулировать их мы не можем.

Такой баланс установился в свое время между государством и еще одним общественным учреждением - церковью. Именно это произошло в период активного становления национальных государств и либеральной демократии. И фактор станка Гутенберга, новейших в то время медиа, сыграл тогда особую роль катализатора.

Появление "пакта о балансе" сейчас кажется утопией, но время и риски вынужденно будут подталкивать медиа и политику двигаться к его заключению.

Медиа трансформируют демократию

Недавняя президентская кампания в Украине во многом была беспрецедентной. Для страны - количеством кандидатов, активизацией соцмедиа как инструмента политической коммуникации, наконец, демократичностью процесса волеизъявления. Для мира - уникальным форматом дебатов на стадионе. И вернемся к главному вопросу: какие последствия имеют приведенные выше тенденции для Украины - в свете цепочки выборов?

Украина прошла поворотный момент трансформации политико-медийной реальности: старые методы коммуникации с населением бездействуют и в близкой перспективе не возобновятся. Работа на одну-единственную аудиторию (каковой была предвыборная кампания Петра Порошенко) и закрытость политики от медиа окончательно отошли в историю. К человеку без предыдущего политического опыта, каким является Владимир Зеленский, контроль со стороны общественности и медиа будет особенно придирчивым. Так что перед ним возникает чрезвычайно сложная задача: достичь широкого общественного консенсуса в условиях гибридной войны с Российской Федерацией и кризисных явлений в международной системе в целом.

Изменение правил возлагает дополнительные обязанности на граждан. Насколько мы готовы принимать участие в широком диалоге по вопросам политики и взаимодействовать с избранными политическими лидерами? Считаем ли мы себя достаточно компетентными, чтобы быть уверенными, что наше мнение имеет вес по сравнению с другими? Да, новые медиа позволяют высказаться и быть услышанным каждому, но как часто мы берем реальную ответственность за сказанное и/или написанное и готовы воплощать его в жизнь?

Нужно не только требовать изменений от политики и политиков и руководить этими изменениями, но и изменяться самим соответственно новым условиям. Раньше это можно было описать словами "построение подлинного гражданского общества". Сейчас, наверное, этому процессу больше подходит такое описание: видеть реальность того, что происходит вокруг, формировать критическое мышление и осознавать свою ответственность как гражданина демократического государства. Пусть и транзитивной.