Вторая река. Писатель Александр Денисенко: «И бандеровец, и коммунист — живет в каждом украинце»

Новых украинских книг издается сегодня немало. Иногда даже рецензенты не успевают за активными писателями. Но я не о них. Передо мной — только что из печати — книга «Душа ріки» (ЛА «Пирамида»), автор которой Александр Денисенко — на все руки мастер. Он и прозаик, и драматург, и актер, и режиссер. А еще он сын известных родителей: его отец, Владимир Денисенко, — украинский кинорежиссер, снявший много популярных лент; мама — актриса Наталья Наум — звезда украинского кино, незабываемая Галя из фильма «За двумя зайцами» (было много и других звездных ролей).

Сам Александр закончил ВГИК (мастерская Сергея Бондарчука). Много играл как актер, немало снял как режиссер, творил как сценарист. Широкую огласку приобрела в Украине его пьеса о личной жизни Тараса Шевченко — «Оксана» (в Национальном театре имени Ивана Франко по ней поставили спектакль под названием «Божественна самотність»).

Разговор корреспондента «ЗН» с Александром Денисенко не ограничился только литературной темой (в связи с новой книгой) — вспомнили и отца, и маму. Поговорили даже о бандеровцах и коммунистах.

«Наша молодая литература — это преимущественно комплексы подростков»

— Александр, как вы считаете, найдет ваша «Душа ріки» своего читателя? Ведь такой поток литературных новинок. Заметят ли?

— «Душа ріки» — моя первая книга. Две трети собранного в ней — то, что уже издавалось в разных журналах, и одна треть — произведения, которые до этого не печатались.

Не могу сказать, что я ориентировался на какого-то определенного читателя. Книжка написана для разных людей. Есть повесть «…Літо любив», в которой использую сленг. Наверное, она для молодежи, потому что, когда писал, ходил по разным тусовкам. Кстати, многое в манере письма я позаимствовал у Сергея Бондарчука... В том смысле, что, учась на его курсе во ВГИКе, хорошо запомнил установку мастера — чтобы сыграть роль, «нужно проникнуть в человека, даже надеть то, что он любит носить, потереть руки одеколоном или другими духами, которые ему нравятся».

Я пишу «свою» литературу. Своего стиля, жанра. Современная украинская литература, по моему мнению, довольно однотипна. А это значит, что люди не мыслят концептами действий, они вообще не знают, что это такое. Они думают, что литература — только красивое слово. Но не понимают, что такое действие в литературе.

— Собственно говоря, каждый писатель ориентируется на своего читателя.

— Нужно наконец-то определиться, кто он, какой он — украинский читатель... Ведь Донцова или Маринина — это российская литература. А для меня русский язык так же близок, как и украинский. Многие наши украинские классики получали знания в российских гимназиях. А кое-кто — в польских. Поэтому в нашем языке много польских и русских заимствований.

Быть может, моя позиция не очень украинская, но уверен: если не будем вбирать в себя то лучшее, что есть у наших братьев, — никогда не вырастем как нация. Когда нация отстраняется от развитых культур — это комплекс.

То же происходит и в украинском кино. Оно словно пребывает в летаргическом сне — то денег нет, то снимают что-то «не то». Поэтому и чисто украинского зрителя и читателя — крайне мало.

— Тогда кто же из прозаиков молодого поколения интересен вам сегодня — возможно, Сергей Жадан, Ирэна Карпа?

— Да, несколько их книг я прочел. И мне почему-то не нравится этот заранее заданный мессидж — мол, «я — гениальный». В это не очень верится. Главное в любом художественном произведении — достоверность. А теперь пишут для того, чтобы кому-то понравиться, а не потому, что ты живешь и горишь этим.

Это, по-моему, душевная проституция. Попытка поразить какими-то нелепыми концептами, шутками, банальными заимствованными вещами... Поэтому, когда читаю книгу и вижу, что писателю не болит то, о чем он пишет, я ему не верю!

Бывает, что уровень драматургической культуры и умение выстраивать фабулу и сюжет настолько слабы, что писателю приходится подменивать все это своими неуместными эмоциями.

— Вы считаете, что в новой эпатажной литературе душа подменена «низом» человеческого существования?

— А человек и не может быть только духовно высоким. И если говорить о красивом слоге, то человек пишет тогда, когда имеет душевное влечение к этому. А если такового нет, то и писать не нужно. Автор пишет, когда болит не собственная мозоль и не собственное тщеславие. Но это — совершенно иная культура, а не попса.

У нас слишком низкий уровень культуры в обществе. Поэтому попсовики и будут норовить каким-то образом стать вровень с великим, ведь постичь великое они не в силах, вот и насмехаются, иронизируют над ним. Это комплексы подростков, пытающихся проникнуть в сферу высокого. Именно это сегодня и происходит с нашей молодой литературой.

— Может ли литература, в частности и ваша книга, что-то изменить в этом смысле?

— Быть попсовым — самое дешевое и простое. Другое дело, насколько часто я это использую. Все, что написал в книжке «Душа ріки», — об Украине. И, конечно, написано это не совсем традиционно. У меня есть образ «мертвой», «неживой» Украины. Есть сакральные тексты, которые с удовольствием пишу — они приходят ко мне на энергетическом уровне и в какой-то степени не принадлежат мне.

В своих произведениях пытаюсь объяснить, что для меня главное, — а это украинскость идеи. Не только речь, хотя очень ее люблю. Это и воссоздание разных эпох, состояний.

Вообще есть много поворотов, клубков противоречий, из которых и разматывается драматургическая нить. А из нее уже выстраиваю сюжет.

— Какое влияние на ваше художественное мировоззрение оказывали родители? Подсказывали ли они вам сюжеты для будущих произведений?

— С детства я писал стихи. В пять, шесть, семь лет. Писал по-русски и по-украински. В третьем классе начал сочинять пьесы. Кстати, в моей школе №92 учились все «недобитки» украинских националистов и в то же время дети кагебистов, однако жили мы дружно. Некоторые свои пьесы я потом читал Тарасу Ивановичу Франко, который любил играть со мной в шахматы (я плохой шахматист, потому постоянно ему проигрывал). В школе также играл в театральном кружке. Там и начались мои осмысленные шаги. А дальше попал в водоворот кино...

Отец читал мои стихотворения, потом давал на рецензию Дмытру Павлычко. Поэт беспощадно черкал их красным, редактировал, а я переживал.

Незадолго до своей смерти отец привез из Москвы печатную машинку «Эрика» (а мама все ждала, что привезет что-то дефицитное). «Это твой хлеб, — сказал мне. — Не нужно тебе сниматься в кино, не нужно быть режиссером — лучше пиши!» Но мне кино тогда казалось «важнейшим из всех искусств». Только в 87-м начал писать сценарии, рассказы.

«Параджанов побудил меня к поискам шевченковской драмы»

— Ваша пьеса о Тарасе Шевченко «Оксана» по-прежнему в репертуаре театра имени Ивана Франко. Что вы сегодня изменили бы в своей драме о Кобзаре — если бы была возможность ее переписать?

— Ничего бы не изменял. Кстати, к ее идее имеет непосредственное отношение Сергей Параджанов — одна из легенд моей жизни. Мы жили в квартале друг от друга. И Параджанов часто рассказывал мне, «как нужно писать». Он всем говорил, что ничего не читает, а в действительности имел целый шкаф книжек. Был чрезвычайно образованным человеком. Я с ним ездил по Грузии, Армении. Он познакомил меня с Софико Чиаурели, Робертом Стуруа. Однажды, когда в Грузии мы были в одном музее, он поставил меня перед златокудрым ангелом и говорит: «Ты не сойдешь с этого места, пока не научишься понимать прекрасное!»

Я стоял час, потом пошел бродить по залам, ломая голову, куда девался Параджанов. А вахтер говорит: «Сиди здесь, Параджанов купил все билеты до конца работы музея и сказал, что, пока не выполнишь обещанного ему, из музея не выйдешь!»

Вот такая странная история. Параджанов — один из тех, кто формировал меня, кто рассказывал, что именно кроется за строками Коцюбинского, Шевченко.

Светлана Щербатюк передала мне предсмертные слова Параджанова. Великий режиссер сказал: мол, какой большой лирик был Тарас Шевченко, а сделали из него «цепного пса».

В определенной степени именно Параджанов побудил меня к поискам материалов о шевченковской Оксане. Текст пьесы я писал в электричках. Почему-то именно в путешествиях часто вижу своих персонажей. Особенно люблю электричку Мироновка—Триполье, она проходит мимо Девич-горы, небольшого кусочка Днепра. Возможно, именно поэтому и сажусь в эту электричку и еду в Киев околицами.

— А какой еще период жизни Шевченко мог бы вас заинтересовать?

— У меня практически готова новая пьеса — логическое продолжение «Оксаны». Но всего издать не могу. Вообще, у меня только две изданные пьесы — «Травень-вересень» и «Оксана». К кому не обращаюсь, все говорят, что издавать пьесу — очень накладно!

Вообще-то, когда пишу, даже о Шевченко, стараюсь избегать ура-патриотичности, этой шаблонной безумной пафосной традиции. Например, когда снимался американский фильм «Храброе сердце» — он снимался о душе народа. А все наши выдающиеся персонажи — просто богатые люди, они не всегда являются «душой» народа. Например, тот же Иван Мазепа, умирая, попросил принести бочки с золотом, чтобы видеть их рядом с собой. Поэтому некоторые наши фильмы — все-таки о богачах. Это, может, и хорошо, потому что богатым нужно видеть, какими они могут быть.

— А как вы оцениваете спектакль франковцев «Божественна самотність», поставленный по вашей пьесе?

— Сначала у меня были сомнения. Постановка вызывала противоречивые рефлексии. Они совершенно иначе трактовали пьесу, нежели я представлял. Но со временем понял, что франковцы в действительности нашли еще одного «меня».

Ведь я писал о Шевченко как о мифе, о литературном герое, о персонаже украинской истории. Вообще, не понимаю, как можно писать о прошлом и думать, что ты его воссоздаешь. Это уже элементы шизофрении, если представляешь, что ты перевоплотился в реального Шевченко и пытаешься его реанимировать! Иллюзии! В моей пьесе — речь о том, как родные люди не могут понять великого человека и только помогают ему уйти из этого мира.

— Почему сегодня, по вашему мнению, в репертуарах украинских театров отсутствует современная украинская драматургия?

— Неда Неждана ставится. Верещак ставится. А Максим Курочкин вообще пленил Москву. Многие наши драматурги не живут в Киеве, но здесь родились. У них неординарный угол зрения, и они создают драматургическую проблему настолько объемно, что людям становится интересно. А это и есть успешная сценарная или драматургическая основа. Например, не интересно снимать вестерн по тем традициям, которые есть, интересно снять вестерн по-новаторски. Можно посадить этих ковбоев на мотоциклы, сделать из них байкеров и перенести жанр вестерна в современный контекст, взяв за основу прежние правила.

— Предлагали ли вы какие-то свои новые идеи для реализации в киевских театрах?

— Я предлагал поставить свою пьесу «Травень—вересень» в Театре юного зрителя. Но, к сожалению, в художественном плане этот театр едва теплится. Понимаю: нет денег — ничего не получится. И я не упрекаю: там прекрасные актеры, но работать над материалом без необходимого бюджетного обеспечения — не очень разумно. Мои же пьесы большие, массивные. Тот же «Травень—вересень» — это типичный мюзикл с песнями.

«Отец не смог пережить вмешательство КГБ в фильм «Высокий перевал»

— Некоторые фильмы вашего отца — режиссера Владимира Денисенко, — в частности «Высокий перевал», в современной Украине уже вряд ли когда-то покажут на ТВ, поскольку роль бандеровцев там представлена слишком «по-советски». Как вы вообще относитесь к этим фильмам? Отец верил в то, что снимал, или это был исключительно государственный заказ?

— В первую очередь, мой отец снял «Сон» с Иваном Миколайчуком в роли Тараса Шевченко. Именно он привел Миколайчука в кино и стал его крестным отцом.

«Высокий перевал» — тоже отцовский фильм, я в нем играл одну из главных ролей. Вообще, то, о чем вы спрашиваете, — это одна из больших трагедий Украины. Когда я работал на одном из ТВ-каналов и мог поставить «Высокий перевал» в эфир, мне говорили: есть список фильмов, не рекомендованных президентом для показа! В частности «Высокий перевал».

А почему? Потому что это «антибандеровская» картина.

Но для того, чтобы понять моего отца, нужно было прочесть сценарий «Высокого перевала», печатавшийся еще в «Киноальманахе». В сценарии бандеровцы представлены не в негативном плане. Это обычные украинские люди со своими трагедиями. Такие, как главный герой, муж Славки, которого гениально играл Кость Степанков.

Вообще, картину «Высокий перевал» запустили в работу под «честное слово», когда министром культуры был Юрий Олененко. И отец хотел показать в фильме, что любые войны разрушают не только идеологию, но и семьи. Это трагедия семьи. Потом, когда пришло время показывать картину, в зал зашли люди в сером. Отец спросил: «А кто вы такие? Я показываю фильм, а вас не знаю!» Они: «Зато мы вас знаем».

После этого он должен был выбросить многие сцены, что-то переснять.

Естественно, это было КГБ. Таким образом, первый вариант картины, когда и советские войска, и войска УПА были показаны объемно, пришлось перемонтировать. В результате чего фильм и вышел не таким, каким хотел видеть его отец. И, собственно, из-за этого он умер. Очень переживал. И считал, что его самая большая ошибка в том, что в тоталитарном обществе он взялся за тему, которую не смог довести до конца.

Считаю, что все снятое и написанное в Украине когда-либо должно быть сохранено. Нельзя в связи со сменой некоторых политических ориентиров перечеркивать наше даже очень противоречивое прошлое.

Собственно, и теперь не следует говорить, что бандеровцы «плохие» или «хорошие», или что коммунисты «плохие» или «хорошие». Это же мы сами, украинцы, — и бандеровцы, и коммунисты.

Перед развалом Советского Союза компартия Украины состояла преимущественно из выходцев с Западной Украины! А если вспомнить историю, то в 1948 году количество населения Львова выросло практически вдвое. Мешанина идеологий и судеб сидит в нас до сих пор и является тем драматургическим узлом, о котором нужно писать, который нужно раскрывать. А не только мирить бандеровцев с коммунистами. Собственно, они и так давно помирены. Их мирят время, вечность, бытовые проблемы. У нас есть общества дружбы Украины с Грецией, Россией, Америкой. Зато нет общества дружбы украинца с украинцем! Ведь в каждой семье можно найти идеологических антагонистов. И что, из-за этого делать харакири?

— Ваша мама — актриса Наталья Наум — играла очень много, в частности в фильмах вашего отца. А какие роли все же обошли ее?

— Есть одна такая роль... Моя мама была утверждена на главную роль в фильм Григория Чухрая «Баллада о солдате». Роль, которую потом сыграла Жанна Прохоренко. Именно тогда мама была беремена мной. Съемки запланировали на август, а я родился в сентябре. И мама всю жизнь утверждала, что я — тот подарок, который она дала миру искусства вместо роли в выдающемся фильме.

Мне очень нравится роль мамы в «Сне». Она там была такой, какой и в жизни, — очень веселой.

— Вы учились в мастерской Сергея Бондарчука. Чему вас научила школа Сергея Федоровича? Каким вообще запомнился этот человек?

— Мне запомнились его слова: «Если не знаешь, как делать кусок искусства и как воспроизводить жизнь человеческого духа, то вообще за это не берись!» И потому, когда что-то начинаю делать, думаю, как это соотносится со словами Бондарчука. Он сказал это на уровне как идейного, так и рационального. Вообще, он жил высокими образами. Считаю, что в красоте всегда есть правда, но в правде не всегда есть красота. И потому искусство должно оперировать всегда только красотой.

— Знаете ли вы, что в последний период жизни вашего учителя травили российские кинематографисты-демократы?

— Считаю, что это одна из самых позорных страниц российской кинокультуры! Следует признать: мы все жили в ту эпоху, но нельзя вместе с искусством выбрасывать и людей. Тем более что Бондарчук не снял ни одной картины, которая бы противоречила человеческим ценностям. Разве вы помните что-то такое «суперпросоветское», что снял Бондарчук?

— В чем суть вашей нынешней работы на телеканале «Глас»?

— В телекомпании я работаю директором по творческим вопросам документального кино. Снимаем документальные фильмы о писателях, сняли о Лесе Украинке, Михаиле Коцюбинском... Пытаемся показать современное состояние украинских музеев.

Есть и культурологические проекты исторического толка. Снимаем «Житие святых» или делаем из этого полухудожественные постановки. Также есть детские программы «Ладошки», «Шишкин лес», «Образ благотворительности». Все это мне близко, потому что касается проблем духа.

— Вы видите «лицо» своего телевизионного зрителя? Получаете ли обратную реакцию?

— Для этого вам нужно зайти на наш интернет-сайт, где есть форум. На нашем телеканале нет никакой рекламы. Вообще, в основе нашей деятельности лежит Библия, и всю свою работу мы пытаемся связывать с этой главной, Вечной книгой.

Из досье

Денисенко Александр Владимирович — украинский литератор, актер, режиссер и теледеятель. В 1981 году окончил актерский факультет Всесоюзного института кинематографии в Москве. Впоследствии — кинорежиссерский факультет Киевского государственного института театрального искусства им. И.Карпенко-Карого. Поставил фильмы: «Что записано в книгу жизни» (лауреат Международного кинофестиваля Матери — Израиль, Хайфа, 1989 г., и Всесоюзного фестиваля «Дебют» — Москва, 1989 г.), «Повеял ветер сечевой», «...И началась революция», «Пятый год: пробуждение», «Вместо Бога» и др. В качестве актера сыграл роли в фильмах: «Высокий перевал» (Гран-при Международного фестиваля «Молодость», 1982 г.), «Легенда о княгине Ольге», «Помилуй и прости», «Совесть», «Сказки старого Арбата», «У призраков в плену», «Украинская вендетта», «Слезы капали» и др. Автор ряда романов, повестей, рассказов и киносценариев. Член Союза кинематографистов Украины, Ассоциации украинских писателей.