ТЕРМИНАЛ:

НОЧНОЙ РАЗГОВОР

Вот уже несколько лет в доме у моих друзей с удручающей периодичностью раздается утренний звонок: «Алло, я уже проснулся. Шо мне делать?» Похоже, эта фраза вполне может стать лозунгом 90-х конца XX века. В самом деле, вопросы «Кто виноват» и «Что делать», мучившие русскую интеллигенцию в конце века прошлого, утратили свою актуальность. И сегодня вопрос «Шо мне делать» с наивным фонетическим и незащищенным «шо» становится главным. Мы задаем его себе и окружающим, но, по сути дела, каждый из нас может ответить на него только сам.

В рубрике «Шо мне делать» - разговор с человеком, нашедшим свой ответ на насущный вопрос.

Действующие лица:

Сергей Лысенко, автор модной телепрограммы «Терминал»;

Алексей Ковжун, собеседник Сергея;

диктофон - прибор для записи слов и предложений.

ергей: ...Давай все-таки попробуем преодолеть идиотизм ситуации - интервьюер и интервьюируемый - и все-таки сложить некую удобоваримую штуку...

Алексей. ... Перевести котурны в какие-нибудь платформы что-ли и произносить тексты, не размахивая руками.

С.: И поменьше матерных слов.

А.: Потом вырежем.

С.: Можно попытаться провести такой, откровенный разговор. Попробовать сформулировать мысли, приходящие в голову.

А.: Давай попробуем. Хотя, конечно, эта черная штучка (указывает на диктофон) несколько сбивает.

С.: Лучше всего, знаешь, построить разговор по классической схеме: вопрос - ответ.

А.: О ' кей. Ты любишь давать интервью?

С.: Да... Но у меня никогда не получается приличных интервью. Не знаю, может, это вина журналистов, но, скорее всего, моя. Когда я читаю свои интервью в газете, на меня это производит негативное впечатление. Даже какая-то обида появляется. Ведь я не такой идиот, каким выгляжу в интервью!

А.: А каким выглядит тот персонаж, который попадает в твои интервью? Как ты, читающий, воспринимаешь себя, говорящего.

С.: Почему-то я, человек, в общем-то, подверженный Гамлетовским комплексам - быть или не быть всякие и тому подобные, вдруг предстаю таким самоуверенным, нагловатым типом.

А.: Очевидно, потому что в жизни есть миллион вариантов, а здесь - в интервью, тебя припирают к стенке. И на какое-нибудь А обязательно нужно ответить В.

С.: Ты знаешь, откровенно говоря, занявшись вот сейчас, впервые, интервью, я понял, что это не так уж и просто. Ты должен искренне интересоваться другими людьми и вообще идти по заветам Дейла Карнеги - причем не толстого, а тоненького, детского.

(Оба смеются.)

С.: И ничего с этим не поделаешь... И последнее время, поскольку я превратился в тележурналиста, одна из моих проблем - найти в себе силы проявлять к людям интерес.

А.: И как, получается?

С.: Если человек ничего из себя не представляет, очень трудно найти в себе эти самые силы... Хотя, я уверен, что самый заурядный гражданин, среднестатистический человек - это такая галактика, кладезь и глубина в нем такая, что мне и не снилась...

А.: Это ты для газеты привираешь или взаправду..! (Оба смеются.)

С.: Нет, иногда я и правда так считаю... Но в любом случае я стараюсь выбирать объекты яркие, интересные. У меня, правда, не получается переводить разговор в личную сферу - как-то негоже спрашивать у человека, с кем он спит, что он ест и какие машины любит.

А.: Но ведь беседы-то все равно не получается? Ты разговариваешь с человеком и направляешь ему в лицо, правда, не лампу - но камеру. Волей-неволей человек «глотает линейку» и отслеживает, что же он говорит. Ты чувствуешь, что занимаешься вивисекцией в некотором роде?

С.: Конечно.

А.: И ты испытываешь сострадание к этим людям?

С.: Нет, для них интервью - это часть их профессии. Мне даже немножко досадно - вот и я туда же... Я испытываю, скорее, неудобство - вот сейчас мы будем играть в некую игру...

А.: Все готовы, камера...

С.: ...Я всегда стараюсь смазать момент включения камеры, даже иногда извиняющимся голосом говорю: «Знаете, больше всего я ненавижу начало интервью, поэтому давайте я вам сейчас задам несколько необязательных вопросов, потом мы втянемся... (Вот как мы сейчас с тобой.) Потом все пойдет, как по маслу, - мы забудем о камере». Хотя, конечно, про нее никто не забывает, но к ней привыкают. Я выяснил, что нужно минуты 2-3, чтобы привыкнуть к камере.

А.: Но ведь ты не занимаешься тележурналистикой в чистом виде: «Скажите, пожалуйста...» или какими-нибудь обозрениями. Как бы ты назвал то, что ты делаешь в телевизоре?

С.: На самом деле я занимаюсь какими-то странными вещами. Как бы то ни было, я не в силах превратить себя в этакого щелкопера, зубра журналистики, которому сам черт не брат. То, чем я занимаюсь, можно назвать очень приблизительно... черт его знает... (Смеется.)

А.: Запуск некой personality, образца для подражания на экран или, может быть, некий Вергилий, водящий за ручку по задворкам ада? Или это какой-то срез? Ведь, грубо говоря, ты делаешь поп-культурный журнал - видео, ведь так? И ты кто в нем профессионально?

С.: Ну, главный редактор этого журнала, скорее всего. У которого есть в распоряжении отряд журналистов, но который некие важные, ответственные вещи никому не доверяет и делает их сам. Я неплохо устроился, у меня интервьюируются звезды и герои поп-сцены, поэтому для них - это всего лишь очередное интервью. А для меня - повод убедиться, что я могу говорить с ними на одном языке, и повод проверить свои мысли на их счет.

А.: То есть, есть момент «деятельность, как подтверждение»? «А все-таки я был прав»?

С.: Да, конечно, то есть я контролирую ситуацию. На самом деле, ничего нового во время этих бесед не происходит. Какие бы оригинальные вопросы я не придумывал, так или иначе им их уже задавали.

А.: И возвращаясь к профессиональной деятельности - чего тебя вдруг потянуло в телевизор?

С.: Это вообще очень забавно...

А.: Как это было: кривая вывезла, карта легла - или ты сам выстраивал ситуацию?

С.: Нет, я не строил ее, но это сознательное решение. Несколько лет назад у меня были «танцы с телевидением» - но как-то я пробовал себя в телевизоре и относился к этому абсолютно несерьезно. Я понимал, что главное мое предназначение - это кино. И все мои усилия были направлены именно туда. Но шли годы, и я понял, что зря напрягаюсь по поводу кино. Понял, что не могу писать сценарии, складывать их аккуратной стопкой в ящик стола... Я понял, что я - не Марсель Пруст. И я совершенно ясно помню тот день, когда я сказал себе: «Все, они меня заполучили. Вариантов не осталось - нужно лезть в этот самый ящик». И начались «танцы с телевидением» - уже серьезные. Тогда еще не было «1+1», и я попытался наладить какие-то отношения с УТ. Им вроде все понравилось...

А.: Это был твой проект «Бессонница»?

С.: Да, именно. И я понял, что невозможно делать качественный продукт в условиях, когда необходимо искать спонсоров, зарабатывать сто долларов на интервью с нужным человеком.

А.: Я помню, у тебя была проблематика на уровне «дядя Петя закрывает хранилище видеокамер в 9 вечера».

С.: ...А тут с Марса прилетели зеленые человечки, а снять их нельзя - все закрыто. Это была очень серьезная проблема, поскольку программа «Бессонница» должна была быть посвящена ночной жизни - не night life, не развлечения - а просто о людях, которые ночью не спят. Либо у них бессонница, либо они ночью работают или же развлекаются, наконец. И я понял, что, Боже мой, я уже не могу сунуться в телевизор. Что уже говорить про кино!

А.: Камеры, звезды, вертолеты...

С.: Да ладно вертолеты, но даже такую, обреченную на успех, программу я не могу делать, потому что это на фиг никому не нужно. Ну а потом возникла «1+1»... Психологически было очень важно, что когда меня туда пригласили, морально я уже был готов «уйти на телевидение». Но у меня были иллюзии. Типичные иллюзии кинематографиста, который идет на TV. Они заключаются в следующем. Телевидение - это ухудшенный вариант кино.

А.: Видео - не пленка, можно переписать, понятно.

С.: Что на TV действуют примерно те же законы зрелища, монтажа, драматургии, что и в кино. То есть, чтобы делать хорошее телевидение, мне нужно немного поглупеть. Оказалось, все это не работает.

А.: Ну что, поумнеть пришлось? (Смеются.)

С.: Пришлось... похитреть, что ли. И развить способности, которые дремали во мне, да и для кино были совершенно ни к чему. Во-первых, ощущение того, что каждое утро я должен работать на работе, стать к станку - и конца-краю этому не видать. Кинематограф, конечно, тоже разновидность конвейера, но он все-таки то включается, то выключается, есть некий продукт - один, - который ты делаешь целый год. После чего ты облегченно вздыхаешь - что-то получилось. С этой детали ты любовно стряхиваешь опилки и ставишь на полочку. После чего - делай что хочешь. Телевидение отличается тем, что ты стоишь у конвейера, ленте конца-краю не видно и все твои детали, произведения похожи друг на друга. Они модульные и в принципе одинаковые. Мне пришлось искать кайф в этой одинаковости. Это, знаешь, сугубо постмодернистские штуки, когда ты делаешь в одной передаче какую-то завитушечку, заметную только тебе, и в этом как бы удовольствие. Это что касается формы. Что же до содержания, то я очень люблю аналогию с писателем и репортером. Писатель встает поздно...

А.: Пьет много кофе...

С.: ... А потом ждет, пока на него снизойдет вдохновение. Если оно не снисходит, он с легким сердцем идет развлекаться, потом ложится спать. На следующий день вдохновение приходит и он пишет до утра, и так может продолжаться очень долго.

А.: А может сдать рукопись, получить деньги - и больше к этому не возвращаться.

С.: Да, а репортер каждое утро идет в свою убогую клетушку и должен там корябать пером по бумаге - и хоть ты тресни. Никого не волнует твое настроение, вдохновение и тому подобная ерунда. Колонку в газету должен сдать - каждый день.

А.: А получается в этом находить удовольствие: в том, что я не выспался или голова болит, а надо идти...

С.: Да, да, тут есть свой кайф, достаточно извращенный, но значимый. Во-первых, это наполняет тебя ощущением твоей нужности, того, что «а кто же тогда сделает?!», того, что «я за это отвечаю». И это дисциплинирует мозги и не дает расслабиться. Для меня, в частности, это очень важно, поскольку есть у меня тенденция к полному релаксированию, лежанию на диване с размышлениями о роли Васисуалия Лоханкина в русской революции.

А.: Прости, я тебя перебью. Это сугубо умозрительный кайф или же тебе удается его трансмутировать во что-нибудь более телесное, реальное?

С.: Я этого не делаю и даже не пытаюсь, поскольку так можно сойти с ума. Ты втягиваешся в это занятие и начинаешь плодить галлюцинации. Этому, кстати, подвержены многие телевизионщики. Все, что они делают, представляется им настолько важным, что их телепрограммы должны занять место в Британском музее, Библиотеке конгресса и подлежат отправке на Альфу Центавра в качестве послания маленьким зеленым человечкам... Телевидение, по определению, не может быть откровением, это не послание человечеству.

А.: Насколько отличается телевизионная среда от киношной, если, конечно, о киношной среде можно говорить в настоящем времени. Кстати, она существует, киношная-то среда?

С.: По моим наблюдениям - нет. Есть среда бывших киношников.

А.: Как русская аристократия в Париже.

С.: Именно. «Эх-ма, а в наше время...» Все это производит жалостное впечатление, тяжелое. И самое главное - в этом нет больше жизни. Вообще, время здорово изменилось. Но если сравнить киношников времен расцвета индустрии и нынешнюю телевизионную тусовку - отличие прежде всего в оперативности. Если в кино основным поводом для похвальбы было «я сделал то, чего раньше никто не делал, разве что... у Бергмана был намек, но он туда не полез - а я не побоялся!» В телевидении прикол: «Я первый ухватил то, что уже существовало до меня, но я первый на это набрел».

А.: То есть, некий ди-джейский момент - манипуляция уже существующим?

С.: Да, это главное - нашел, а не создал. Поэтому в кино и в TV у людей совершенно иная мотивация. Если в кино было модно быть надутым, спесивым и неторопливым, то в TV все иначе - нужно быть мобильным, активным, агрессивным, шустрым, уметь общаться с людьми. И сейчас я понимаю, что на самом деле это хорошо. Я не могу больше общаться с творцами. Стало понятно, что это немыслимые люди - на самом-то деле. Они все время что-то создают. Это просто смешно!

А.: Действительно, в эпоху информационного бума множить горы макулатуры и дрянного целлулоида.

С. (задумчиво): Знаешь, последние минуты две ты обязательно оставь. Мы, кажется, набрели на что-то важное.

А.: Ты обо мне хорошо думаешь. Я возьму кассету - и перенесу слова на бумажку. Тоже мне изящная словесность! Пусть все останется как есть.

С.: Только повыкидывай запинки там всякие. Сейчас, знаешь, есть такая модная отрасль журналистики - интервью давать полностью...

А.: Ага, с матюками и «бе-е-е, ме-е-е».

С.: Да, с чеканьем, хмыканьем и почесыванием задницы. Я все-таки настаиваю, чтобы мы выглядели как люди, разговаривающие на приличном русском языке.

А.: Обязательно, хотя, конечно, диалог Платона с Аристотелем пятистопным ямбом составлять не буду. Но, скажи, нет ли у тебя момента перегрузки? Насколько я понимаю, ты работаешь не в своем темпераменте.

С.: Момент дискомфорта, конечно, присутствует. Конечно, формула крови у меня меняется. Иногда я стараюсь посмотреть на эти крысиные гонки со стороны и вижу, что правила изменились. Я в этой ситуации не демиург. Не у меня в руках находятся эти марионетки, а у кого-то другого. И я одна из этих марионеток. Дискомфорт от того, что тот ритм жизни, ритм работы в котором я нахожусь, раньше был мне абсолютно несвойственен. Но в то же время меня наполняет чувство удовлетворения от того, что я сумел приспособиться к новым обстоятельствам жизни и смог найти новый ритм. Есть, конечно, опасность потери самоиндентификации вообще. Я не исключаю, что в один прекрасный день проснусь и спрошу себя, где я и кто я такой. Но тем не менее я как шарик, который катится в желобе.

А.: Есть ли что-нибудь вроде путеводной звезды, какая-то реферативная модель, по которой ты выверяешь правильность своего пути?

С.: Конечно, я вынужден соотносить то, что я делаю, с какими-то объективными показателями - рейтингами, мнением руководства студии и т.д., но это все носит достаточно прикладной характер. Но все это внешнее, хотя рейтинг, несомненно, новая Скрижаль Завета. Но внутренних каких-то постулатов, нравственных законов у меня сейчас нет. Я не выверяю свои поступки по каким-то убеждениями. Телевидение учит некоему моральному релятивизму.

А.: А это относится к Сергею Лысенко вне телевизионного процесса?

С.: Я думаю, да. Конечно, я стал жестче и, как мне кажется, менее забавен. Для меня всегда было очень важно ощущать себя забавным персонажем, с которым интересно разговаривать, но я понимаю, что эти свои качества я теперь склонен отдавать телевизору, поскольку он нуждается именно в этом. Подозреваю, что в общении я, возможно, стал более скучным - но это неизбежная жертва на алтарь блэк тринитрона.

А.: Ужас. Отдать себя всем, кто настроен на нашу частоту.

С.: Для того чтобы оживить пучек электронов, в которые я превращаюсь «щопонедiлка», я должен сдавать кровь, плоть и кусочки ногтей, самые свои лучшие качества, которые я приберегал для друзей, - сейчас все это я должен отдать туда, в ящик. Тогда я выиграю. А для всех остальных остаются крохи. Если вдуматься, это трагедия.

А.: Трагедия личности, стирающейся от тиражирования...

С.: Но я не воспринимаю происходящее как трагедию. Я нахожу в этом даже некое удовольствие...

А.: По-моему, на этой ноте стоило бы поставить точку, если бы не последний вопрос: что бы ты пожелал молодому человеку, задающемуся вопросом «шо мне делать?».

С.: Я бы хотел пожелать молодым существам понимания того, что они живут в динамичном и постоянно меняющемся мире. Очень важно соотносить свою личную динамику с динамикой развития мира. Нужно постараться попасть в ритм. И когда попадаешь в этот ритм, многие вещи, которые тебя раздражают, кажутся невыносимыми, незаметно уйдут. У меня на каждую программу есть свой лозунг. В одном из «Терминалов» был лозунг «Попасть в ритм» как бы менее эффектный, чем многие другие - «Стратегия лицемерия» или «Последняя великая иллюзия». Но для меня - по смыслу - он самый важный. Важно попасть в ритм, надо почувствовать время, в котором ты живешь... На самом деле, это такая мистическая штука... Но главное - соотносить себя с этим временем. И, конечно, ни в коем случае не становиться отшельником, не уходить в самоизоляцию - это сейчас просто не модно. Нужно быть открытым этому новому миру, который вот-здесь стоит на пороге. Нужно войти в него спокойно и принять его. И тогда он примет тебя.