Совсем как люди

Для того чтобы написать очередную книгу о евангельских событиях, требуется определенное писательское мужество, какую бы задачу перед собой ни ставил писатель. В самом трудном положении тот, кто пишет «на полном серьезе». Что взять с Дэна Брауна, скажем? Откровенный стяжатель. Кирилл Еськов — фантаст. Никоса Казандзакиса отлучили от церкви. А Михаил Афанасьевич давно умер. С тех пор Христос выбился в суперзвезды музыки и ТV, а серьезность в современной литературе стала казаться неудачной шуткой. Впрочем, если кто-то пытается писать иронично по мотивам Евангелия, почему-то сам оказывается смешным. Сопротивление материала?

«Ніч остання». Апокрифи про Зачаєних» Нели Шейко-Медведевой — книга не о Христе, а о его окружении. И даже не о нем, хоть так и заявлено в аннотации, — она об обстоятельствах. Логику поступков и решений героев определяет даже не психология — быт. Что делает эту книгу особенной в ряду прочих литературных постижений Священной истории — опрокинутость в детство. Детство присутствует в ней, словно отраженное в неспокойной воде. Ужас перед детоубийством. Безграничное доверие матери. Детская вера в ангелов. Детская тяга к ясности в определении добра и зла. Все, происходящее с героями, так или иначе связано с их собственным детством или детьми. И не скажешь сразу — то ли дело в истоках творчества автора, начинавшего свою писательскую карьеру детскими пьесами и сказками, то ли в попытке «быть как дети».

— Неля Семеновна, почему после детских пьес и почти женских романов вы вдруг обратились к евангельским мотивам?

— Не то чтобы вдруг. Христианская, вообще религиозная тематика, никогда не была мне чуждой. Первый рассказ на эту тему — «Побег из рая», о своих детских впечатлениях о Христе и христианстве, я написала 25 лет назад. А потом, как это бывает, в моей жизни произошел случай, потребовавший четкого ответа на вопрос: во что я верю, имею ли право идти в церковь и говорить «верую»? У меня были такие искренние и тяжкие сомнения, что однажды я отказалась идти на Пасху в церковь. Я решила, что должна во всем разобраться, и начала читать. Начала с Евангелия — полагала, там все написано и я сразу все пойму. Выяснилось — наоборот: сомнений стало больше. Но я не оставила поиски и раздумья. И однажды... Нет, мои сомнения не развеялись. Вопросы не исчезли. Но появился свет, под которым то, что я читала, наконец-то начал приобретать содержание. Любопытно, что именно тогда я писала веселую детскую книжку о лягушонке, который искал своих родителей.

— И тогда вы передали лягушонка его папе и маме и принялись за Евангельскую историю?

— Нет, я ни за что не принималась. На самом деле книжку я писала с 2000-го по 2003 год. А сначала просто записывала свои впечатления, свои выводы, сомнения — старалась понять, во что я сама могу поверить. Записи копились. Тогда я решила написать рассказ. Получилась повесть. А она, в свою очередь, начала обрастать ответ­влениями. И в конечном варианте я получила около тысячи страниц.

— Какими источниками вы пользовались, кроме Евангелия, — апокрифами, литературными, историческими произведениями?

— Различными. Всеми, какие попадали в руки. Меня вело любопытство к людям, так что, все, что я могла о них найти, пригодилось.

— У меня лично самое большое удивление вызвал образ Йосефа Кайяты. Это, кажется, не очень популярная фигура в повествованиях о Христе?

— Вот мне и стало любопытно, почему он непопулярен. Человек, который преследовал Христа, захлопывал перед ним дверь Храма, подстрекал против него, убеждал Антипу и Пилата, в конце концов — осудил Его, — не интересен ни создателям апокрифов, ни в качестве литературного персонажа. Представьте себе вообще атмосферу. Иерусалим, в котором собрались три миллиона паломников, в том числе многие верившие в Христа. Или вообще Израиль того времени: масса маленьких городков в пустыне и Иерусалим -- место постоянных посещений. Все, происходящее в этой истории, — совершается между людьми, знающими или хотя бы слышавшими друг о друге. Никто никому не чужд. Так и возникла, в частности, романтическая линия Кайяты, который с малых лет засматривался на Мариам и, изменив своей любви, под влиянием своего всемогущего и ненавистного тестя приговорил ее Сына.

— В подзаголовке вашей книги стоит: «апокриф». Но, по впечатлению и по вашему собственному описанию, это все-таки литературное произведение?

— Апокриф — это была моя сверхзадача. В этих двух книгах я собрала все «антихристовы версии» и сделала своего рода психологический эксперимент, «протестировав» их на учениках, апостолах, Богоматери, преследователях Христа. Зачатки всех этих сомнительных трактовок были уже тогда, во времена жизни, смерти и Воскресения Христова. Поэтому мы вполне имеем право спросить себя: как бы отреагировал Матвей, если бы его уличили во лжи насчет непорочного зачатия? Полагаете, таких обвинений не было?

— Книги с такой тематикой обычно привлекают внимание читателя, который тоже ищет ответы на свои собственные сомнения. Иногда они становятся очень популярными — возьмите Дэна Брауна. Как найти компромисс между попытками добиться популярности и остаться честным в таком щепетильном вопросе?

— Никаких компромиссов. Книги Дэна Брауна — это просто литература, которая должна развлекать читателя, а не толкать его на поиск судьбоносных ответов. Я прекрасно знаю версию, на которой Дэн Браун выстроил «Код да Винчи». Она существует, она довольно известна, но сюжет этой книги не выдерживает проверки душой. Просто потому, что радость, охватывающая человека в присутствия Бога Живого, не имеет ничего общего с теми ритуалами, которыми поддерживают свою веру герои его книги.

— Как ее делать — эту «проверку душой»?

— А вы представьте себе первых христиан — людей, которые за Ним ходили. Молодые, влюбленные в Него, радостные, ибо слышат собственными ушами Добрую Весть, видят собственными глазами, как меняется мир, как он спасается любовью. Такая светлая в своей основе религия, такая оптимистичная. Но в нашем представлении теперь страдание, а не радость в центре внимания. Мне кажется, это неправильно.

— Вы не думаете, что ведете себя с историей Христа уж слишком свободно?

— Только потому, что пытаюсь над нею размышлять? Знаете, за что я люблю хасидов? Почитайте «Хасидские истории» Бубера — и вы меня поймете. Они так свободно чувствуют себя в своей такой жесткой в общем религии. Они свободно толкуют Тору, свободно приспосабливают ее к жизни. Эти хасидские сказы возникли на нашей украинской земле — их топонимика выдает происхождение. А вот христианских аналогов нет. Среди православных священников было достаточно добрых, мудрых, веселых людей. Почему они не оставили своих повествований? Потому что боялись отступить от буквы. У нас существует разногласие между желанием человека видеть живые проявления веры и слышать о ней живое слово — и страхом сказать что-то не то. Страхом ереси. Страхом церковного осуждения.

— У вас такого страха нет?

— У меня лично был интересный случай. Мои дети пригласили православного священника, чтобы он освятил квартиру. Священник зашел в мой кабинет и увидел на полках великое множество всякой литературы о христианстве. Он спросил, с чем это связано. Дети ответили, что мама пишет книгу об учениках Христа. Тогда священник сказал, что мне нужно прийти в церковь, рассказать, что именно я намерена писать, получить на это благословение — и уже тогда работать. Я не понимаю, почему мой собственный поиск, собственный опыт — литературный и духовный, — который я излагаю под собственным именем, не претендующий на проповедничество или истину, должен проходить через какие-то инстанции.

Петр ЗУЕВ, протоиерей

У литературы и учебника догматики — различные цели. Учебник предлагает «точное изложение православной веры», литературное произведение — художественный опыт ее автора. Поэтому обижаться на то, что писатель исказил тот или иной аспект христианского вероучения, с моей точки зрения, некорректно. Я не верю в «православных» сантехников, не имею нужды в «православном политтехнологе» и не хотел бы читать современных «православных писателей». Дело не в том, что я ненавистник всего православного. Скорее, напротив. Просто я уверен, что «православный политтехнолог» на деле окажется таким же циничным либо безответственным человеком, как и его коллега-агностик, а читать современного «православного» писателя мне будет еще скучнее, чем дамский роман.

В советское время целые поколения воспитывались на образе Христа из «Мастера и Маргариты». Новый Завет был книгой полуподпольной, его конфисковывали на обысках КГБ. Однако сегодня любой наш соотечественник, имеющий возможность покупать книги, в состоянии собрать блестящую богословскую библиотеку. И если кто-то до сих пор знает о Христе лишь из «Мастера и Маргариты», то претензии следует предъявлять не к Булгакову и его коллегам, а к священникам «наиболее многочисленной конфессии» в нашей стране, то есть Православной церкви, к которой я и сам имею честь принадлежать.

Критерием в подобного рода литературе не может быть «лояльность» автора к христианской идее. Подлинным критерием может стать лишь глубина и интеллектуальная честность пишущего. Есть такая книжечка — «Ф.М.Достоевский. Братья Карамазовы. В изложении для школьников». Будь я язычником или дикарем, обязательно бы придумал для автора-компилятора этой ужасной книги не менее ужасную казнь. Слава Богу, я не дикарь — пусть живет и пишет свои «изделия» и дальше... К чему я это? Если бы творец данной книги решил пересказать для школьников Евангелие, то я всерьез бы стал задумываться о смене (во всяком случае, на короткое время!) вероисповедания...

Чтобы пересказать сюжет «Братьев Карамазовых», нужно быть конгениальным Достоевскому. Задача написать роман на евангельскую тему — еще сложнее, и степень таланта здесь должна быть превосходящей. Но в мире нет учреждения, где вам могут выдать патент «гения». Поэтому рисковать может каждый. Главное, чтобы писатель был честен и чтобы любил литературу больше самого себя...