София Андрухович: «Мне хотелось бы, чтобы о моей прозе читатель мог сказать: «Я смотрю так, как смотрит текст»

Поделиться
Когда пытаюсь для самой себя очертить несколько версий того, чем является (может являться) «Семга» Софии Андрухович, они выглядят очень по-разному...

Когда пытаюсь для самой себя очертить несколько версий того, чем является (может являться) «Семга» Софии Андрухович, они выглядят очень по-разному. Вспоминаю Мишеля Фуко, который задумал шесть частей «Истории сексуальности» и в конце концов не дописал их, предчувствуя, увидев внутренним взором движение и русло этого письма, — этого было достаточно, чтобы потерять интерес к писанию, — и тогда думаю, что София тоже писала нечто подобное, только выбрала язык не научного комментирования, а язык фикций. В конце концов, не обязательно, что именно эта точка должна быть отправной. Вполне возможно, что «Семгу» стоит комментировать как историю, которая сосредоточивается на становлении личности и демонстрирует внимание к мельчайшим и, казалось бы, отнюдь не самым важным ее внутренним порывам и событийной канве, на фоне которой они происходят. Историю о внимании к формированию личности, о вещах, которые она осознает, о фактуре памяти, о столкновении с различными табу (или их нащупывании) и их переступании (преодолении или, наоборот, отступлении перед ними). О различных контекстах телесности. Об очень личном опыте тела, которое хотя и не отличается физиологически от других, но имеет подчеркнуто свою историю. Тем-то она и ценна, что — теоретически — вроде и могла произойти с кем-нибудь другим, но никогда не произошла. Еще с другой точки зрения — уже сугубо теоретико-литературной — этот текст оказывается экспериментом с романной формой, вопросом, как сегодня развивается роман, и что, собственно, можем им назвать. Почему его структура становится подчеркнуто фрагментарной и что объединяет эти разные (и разрозненные) фрагменты.

Однако все эти комментарии и вопросы, которые хочется внимательно продумать, являются из написанного. Из опыта чтения, за которым никогда не увидишь, что стало посылом для писания. Каким был его опыт. И чем этот опыт письма отличался для автора от предыдущих его писательских опытов. Было ли что-то, чему он в нем научился, что его ранило, поражало, делало счастливым... Поэтому первый вопрос к Софии Андрухович прозвучит так:

— Вы согласились бы прокомментировать, почему именно такая книга, как «Семга»?

— «Семга» писалась дольше и труднее всего, отнимала много сил и здоровья. По сравнению с предыдущими опытами писания это по-настоящему взрослая книга. Уровень ответственности и осознания серьезности здесь, пожалуй, самый высокий. В психологическом плане это было сложное и вызывающее приключение для самой себя, вызов. Своеобразная игра, что-то вроде «пан или пропал». Впрочем, и удовлетворение от такой серьезной игры было едва ли не самое глубокое. Чем больше даешь, тем больше к тебе возвращается. Я получила от «Семги» немалое удовлетворение и психологически расчистила себе путь к дальнейшим опытам.

Теоретизирование же на тему развития и трансформаций романного жанра в современных условиях — дело, возможно, и интересное, однако не в моем случае. Мне абсолютно безразлично, какие жанровые ярлыки будут на «Семге». Этот текст можно было бы назвать и сборником рассказов, и экспериментальным романом. Есть аргументы в пользу и первого, и второго. Все пять частей разные по стилю, сюжету и внутренней логике — это алиби сборника рассказов. Однако все они объединены одной главной героиней, цементирующей романную «легенду». Впрочем, решать все же не мне.

— Вашу книгу можно в каком-то смысле назвать моментом свободы. Нужна ли какая-то — пусть и литературная — отвага, чтобы прописать отдельные вещи?

— Я бы сказала, что это была не литературная отвага, а обычная человеческая, слишком человеческая. В жизни многим не хватает смелости говорить о травматических моментах. Мне было интересно изменить отношение к некоторым отвратительным и грязным моментам на уровне отдельной персональной истории. Кстати, появление утверждений (иногда очень дерзких и самоуверенных!) о документальности «Семги» свидетельствует об определенном успехе достоверного письма. «Момент свободы»? Да, каждое искреннее писание — это максимальное освобождение.

Было несколь­ко фрагментов текста, которые не пропустило мое собственное критическое сито, поскольку, на мой взгляд, они не столь важны, как другие. Все остальное, как по мне, удалось. По крайней мере так мне кажется.

— В некоторых интервью вы комментировали «Семгу» еще и как своеобразный воображаемый «психотерапевтический сеанс». Написать — значит избавиться?

— Речь идет скорее не о том, чтобы «проговорить и избавиться», а «осознать и принять». Чело­век — существо, которое психологически стареет в довольно раннем возрасте, поэтому амбиций изменить себя у меня не было. Пожалуй, уже слишком поздно. Было бы большой ошибкой преувеличивать психотерапевтический элемент «Семги». Он сплошь подчинен художественности. Достоверность и «психотерапевтичность» добавляют драйва, ощущения причастности. И это неплохо.

— В свое время меня очень растрогал Вим Вендерс фразой, что он хотел бы научиться снимать кино так, «будто просто раскрываешь глаза и смотришь». Язык «Семги» отличается от языка ваших предыдущих книг... Какой ваш язык сегодня?

— Особенно Вендерс приблизился к «будто просто раскрываешь глаза и смотришь», как по мне, в «Лиссабонской истории». Но язык кино и прозы конструируется по-разному. Поэтому, пожалуй, до сих пор невозможно снять фильм по романам, например,
Л.Ф. Селина или Ж.Жене. Оптика кино недосягаема для писателя. Да и стремиться к ней не стоит. Проза не должна стремиться стать чем-то другим, но всегда должна достигать большего. Однако мне хотелось бы, чтобы о моей прозе, как и о фильмах Вендерса, читатель мог сказать: «Я смотрю так, как смотрит текст».

— Ряд откликов на роман, которые появились в периодике, комментируют некоторые эпизоды «Семги» как порнографические, что меня, по правде, удивило. А как вы реагируете на такие рефлексии?

— Обвинения в порнографии в условиях отечественной культуры так же стары, как и история так называемого национального украинского целомудрия. Никто из поборников украинского целомудрия не читал, небось, собранных Владимиром Гнатюком эротических историй и анекдотов из жизни украинского народа... Мне рефлексии «антипорнографов» глубоко безразличны, поскольку по сути они доказывают лишь одну неоспоримую истину: порнография в украинских головах. Наша украинская граница, за которой начинается «дискурс порно», может пролегать где угодно. Но всегда не там, где она на самом деле существует и процветает. Больше всего порнографии в законах об общественной морали, в легальных конкурсах «мини-мисс Украина», в официальной презентации официальной украинской культуры на международном уровне... Всего и не перечесть. Какая у меня может быть реакция? Только равнодушно-милосердная.

Что меня удивляет из откликов, так это неожиданные личные реакции в Интернете от людей, которых я лично не знаю. Самые ценные отклики — от так называемых наивных читателей без литературно-критического апломба. Конечно, очень приятно, когда замечают вещи неожиданные, о которых не задумывалась, сочиняя текст. Удивляет иногда также какое-то болезненное отношение к описаниям сексуальных сцен. По-подростковому болезненное.

— Как вы воспринимаете после написания «Семги» свои предыдущие книги? Насколько они сейчас «отдалены» или, наоборот, близки?

— Мне интересно с каждой своей книгой расставаться как добрые друзья. Не слишком хочется сопоставлять последнюю книгу с предыдущими, поскольку не хочется, чтобы это было будто соревнование жен в гареме, где самая молодая всегда самая лучшая. По-своему каждая из них соответствует мне в определенный период жизни. Каждая следующая некоторым образом является продолжением предыдущей. Так же, собственно, как и ее отрицанием. Собственная критическая оптика работает на таких тонких уровнях, что ее и оптикой трудно назвать. Все происходит на уровне ощущений и сверхтонких сфер. Критик из меня скверный.

— Иногда стараюсь ответить, чем для меня является литература, и мой совсем короткий ответ на этот вопрос сводится к слову «благодарность». Чем литература является для вас?

— Литература для меня — одновременно все и ничто. Это можно было бы назвать и смыслом жизни, и вещью абсолютно неважной. На самом деле меня всегда настораживали глобальные вопросы такого рода. Литература — это место, где я могу быть «другой», будучи собой. Литература — это место, где я могу пытаться оставаться собой, будучи «другой». По-разному бывает.

Поделиться
Заметили ошибку?

Пожалуйста, выделите ее мышкой и нажмите Ctrl+Enter или Отправить ошибку

Добавить комментарий
Всего комментариев: 0
Текст содержит недопустимые символы
Осталось символов: 2000
Пожалуйста выберите один или несколько пунктов (до 3 шт.) которые по Вашему мнению определяет этот комментарий.
Пожалуйста выберите один или больше пунктов
Нецензурная лексика, ругань Флуд Нарушение действующего законодательства Украины Оскорбление участников дискуссии Реклама Разжигание розни Признаки троллинга и провокации Другая причина Отмена Отправить жалобу ОК
Оставайтесь в курсе последних событий!
Подписывайтесь на наш канал в Telegram
Следить в Телеграмме