Испытание Синьцзянем

Когда за пределами КНР заходит речь о сложных отношениях Пекина с национальными меньшинствами, в первую очередь вспоминается Тибет. А вот Синьцзян все еще остается в тени этого широко известного в мире конфликта.

Но для самого Китая противостояние с уйгурами представляет действительно большую проблему, а накал борьбы в этом регионе ничуть не уступает процессам, происходящим в Тибете. Да и на международной арене проблемы уйгуров находят все больший отклик.

Хотя история Синьцзяна тесно связана с Китаем почти два тысячелетия, периоды китайского контроля над регионом были относительно недолгими. Волна революционных событий в начале ХХ в. привела к фактической независимости Синьцзяна, и вернулся регион в состав китайского государства лишь в 1949 г., после образования Китайской народной республики. В 1955 г. в составе КНР был создан Синьцзян-Уйгурский автономный район (СУАР).

Активная борьба уйгуров за независимость - тоже давняя история. С середины XVIII в., когда Цинская империя уничтожила уйгурскую государственность и включила в свой состав Восточный Туркестан, восстания уйгуров против китайского владычества стали постоянным фактором региональной политики. Тюркоязычные уйгуры, исповедующие ислам, были недовольны властью Китая и активно боролись с ней - в отличие от большинства других народностей Синьцзяна. Причин тому было немало: в недавней истории уйгуры успешно строили собственное государство, имели более высокий уровень политической самоорганизации, да и роль ислама в их общественной жизни была выше, чем у других мусульман региона, - тех же казахов или киргизов.

Кроме того, уйгуры остаются самой большой по численности этнической группой в регионе. Даже сейчас, после многолетней трудовой миграции китайцев-ханьцев из других регионов страны, всячески поддерживаемой властями. Не удивительно, что для Китая именно уйгурский сепаратизм стал главной этнической проблемой Восточного Туркестана, а его обуздание - одной из главных задач политики внутренней безопасности. Тем более что такая политика была вполне обоснованной: распад СССР и получение независимости странами Центральной Азии (или Западного Туркестана) привели к активизации сепаратистов в Восточном Туркестане и росту активности уйгурской диаспоры в разных уголках мира, выступавшей в поддержку независимости Синьцзяна.

90-е годы ХХ ст. ознаменовались кровавыми столкновениями в регионе. Сопротивление было подавлено не только в СУАР, но и в соседних странах Центральной Азии. Пекин обвинил Казахстан и Киргизстан в бездействии по отношению к уйгурским боевикам, сбежавшим на их территорию, и даже в существовании на этой территории тайных лагерей, где боевики проходили подготовку. Под давлением могучего соседа новые независимые государства выдавали бежавших уйгуров китайской стороне и позволили КНР установить на границе достаточно жесткий контрольный режим. Поэтому все больше уйгуров, выступавших против китайских властей, оказывались в Афганистане. Ведь укреплявшийся здесь режим Талибана не имел отношений с Пекином и благосклонно относился к единоверцам, сражающимся против неверных. Как следствие, все большую роль в уйгурском сепаратизме стал играть радикальный ислам.

Современный виток противостояния уйгуров и центральной власти неразрывно связан с новым этапом экономического развития Китая. Долгое время СУАР, несмотря на свои размеры (регион занимает шестую часть всей территории КНР), оставался периферийным и бедным. Он был важным для Пекина в военно-стратегическом плане (благодаря протяженной границе с советской Средней Азией и спорными территориями Джамму и Кашмир, - узла противоречий между союзным Пакистаном и Индией), но малозначимым в экономическом отношении. Ситуация стала меняться на рубеже тысячелетий и во многом определялась возрастающими потребностями в энергоносителях.

Сперва регион приобрел особое значение как транзитная территория для поставок нефти и газа из постсоветских государств, а вскоре встал вопрос и о масштабной добыче энергоресурсов в самом СУАР. О том, что в Синьцзяне есть нефть, было известно давно (добывали ее еще с 1930-х), но свежие данные геологической разведки показали, что в регионе есть запасы нефти, позволяющие вести добычу в промышленных масштабах, в интересах всей страны, а не только самого региона. Кроме того, в регионе имеются значительные запасы природного газа, угля и других полезных ископаемых.

СУАР приобрел для Пекина совсем иное значение. В начале 2000-х была принята первая комплексная правительственная программа социально-экономического развития региона, которая должна была начать полномасштабную интеграцию СУАР в систему экономических связей в стране. В Синьцзяне началось сооружение десятков заводов, целой сети автомобильных и железных дорог, перестройка городов. Объем инвестиций в регион возрос в десятки раз. Но приток денег в СУАР не сделал проблемы региона менее острыми - наоборот, вскоре конфликт вспыхнул с новой силой. Прежде всего, усилился приток в регион этнических китайцев, которые приезжали работать на новых стройках. Уйгуры смотрели на них как на чужаков на своей земле, а то обстоятельство, что приезжие получали большую часть новых рабочих мест, лишь усиливало недовольство.

Кроме того, создаваемая инфраструктура требовала более высокого уровня безопасности. Его китайские власти решили обеспечить, усилив репрессии против уйгуров. Обычной практикой стали зачистки городов и сельских районов от "опасного элемента", во время которых задерживали всех, кто вызывал у властей хоть какие-то подозрения. Кроме того, поскольку главную угрозу возможной эскалации конфликта в КНР видели во влиянии на уйгуров исламских радикалов (в эпоху глобального терроризма такой взгляд Пекина не был чем-то уникальным для мира), превентивные репрессивные меры распространились на исламское духовенство, ограничили свободу вероисповедания для мусульман Синьцзяна.

Очевидно, что усилившееся со стороны Пекина давление было воспринято уйгурами в штыки. После непродолжительного спада напряженности в середине 2000-х (этот позитивный результат во многом объяснялся как раз улучшением социально-экономической ситуации в СУАР) к концу десятилетия ситуация в регионе начала стремительно ухудшаться. Пик обострения пришелся на 2008–2009 гг.: усиление мер безопасности накануне Пекинской олимпиады стало поводом для массовых выступлений уйгуров и многочисленных террористических актов.

Хотя число инцидентов в последующие годы снизилось, нормализовать ситуацию не удается и доныне. Более того, в начале нового десятилетия в борьбе уйгуров против Пекина обнаружился новый элемент: акции сепаратистов вышли за пределы СУАР, теракты стали происходить в разных уголках Китая и даже за рубежом. Особенно резонансными стали теракт на площади Тяньаньмэнь в Пекине в 2013-м, нападение на китайское консульство в Стамбуле в 2015-м и на посольство в Бишкеке в 2016-м.

Сегодня уйгурская проблема выходит на первое место среди внутренних угроз безопасности для КНР. Ее вероятные последствия во внутренней и внешней политике, значительная часть которых уже проявилась, способны дестабилизировать положение китайских властей. Подобный прогноз основывается на нескольких важных факторах.

Во-первых, значение Синьцзяна как транзитной территории обрело совершенно иное значение, поскольку сейчас регион рассматривается как важная составляющая "Одного пояса, одного пути". Концепция, впервые выдвинутая Си Цзиньпином в 2013 г. (тогда он стал лидером Китая и только утверждал свою власть в стране), сегодня приобрела в китайской политике огромное значение.

Это на заре "Один пояс, один путь" можно было рассматривать как пусть и большой, но лишь один из множества региональных проектов сотрудничества КНР со странами Евразии. По мере роста амбиций Си Цзиньпина, когда он поставил цель самостоятельно определять стратегию развития страны, ему понадобилась сильная внешнеполитическая стратегия, - и "Один пояс, один путь" превратился в такую стратегию. Это значит, что проекты "Одного пояса, одного пути" сегодня стали витриной внешней политики КНР, демонстрацией обоснованности претензий Пекина на лидерство в мире. А значит, и свидетельством состоятельности претензий Си Цзиньпина на власть в стране.

Во-вторых, способность удерживать ситуацию в Синьцзяне под контролем Си должен был показать и для того, чтобы убедить коллег по руководству компартией в обоснованности претензий на единоличное лидерство: именно такая задача стояла перед ним накануне XIX съезда КПК, состоявшегося в 2017 г. Желаемого Си обеспечения возможности остаться у власти в стране после отведенного десятилетнего срока и добиться избрания в состав руководящих органов партии - вряд ли удалось бы достичь в полном объеме, если бы не наведенный в неспокойном регионе порядок.

Учитывая высокие ставки в ситуации вокруг Синьцзяна, шаги руководства КНР также были масштабными. Синьцзян получает беспрецедентно высокие вливания из центрального бюджета. С начала 2010-х в регион было вложено более 200 млрд долл. При этом регион остается одним из немногих в стране, где вложения центрального правительства продолжают расти, - вместе с тем темпы прироста госинвестиций по-прежнему серьезно опережают темпы экономического роста региона. Ведь речь идет о долгосрочных инвестициях, которые должны дать, прежде всего, социально-экономическую отдачу: деньги идут на образование, соцобеспечение, сельское хозяйство, строительство жилья. Значительные средства тратятся на пропагандистские программы, вовлечение уйгуров (особенно молодежи) в общенациональные общественные и политические проекты и обучение китайскому языку. Уйгурская молодежь получает немалые квоты на поступление в китайские университеты и для обучения за счет государства за рубежом.

Пекин, очевидно, стремится выиграть битву за умы и сердца уйгуров. Но силовая составляющая политики Пекина продолжает оставаться важным - если не важнейшим - элементом стратегии умиротворения уйгуров. Более того, в последние годы меры безопасности обрели невиданный масштаб, контроль над жизнью рядовых уйгуров стал системным и всеобъемлющим. Поворотным для региона было назначение в 2016 г. на пост первого секретаря комитета компартии СУАР Чэня Цюаньго.

Выбор Си Цзиньпина объясняется не только лояльностью нового руководителя (его предшественник считался "человеком" Цзяня Цзэминя, руководившего Китаем в 90-е и начале 2000-х). Главной причиной стала успешная работа по умиротворению другого неспокойного региона - Тибета, где Чэнь возглавлял партийный комитет с 2011 года. На новое место работы глава региона перевез и часть своей команды (в СУАР были проведены чистки как партаппарата, так и региональных ведомств, часть бывших руководителей перевели в другие регионы, часть привлекли к уголовной ответственности за коррупцию), и методы, обкатанные в Тибете.

В регионе была введена тотальная слежка за уйгурами и представителями других народностей, причем не только за диссидентами и представителями творческой интеллигенции, но и за простыми гражданами. Именно в Синьцзяне в качестве пилотного проекта в полном объеме запущена система контроля общественной безопасности: тысячи видеокамер, компьютерные системы, следящие за неблагонадежными и подозрительными собраниями граждан, контроль индивидуальных средств связи. В регионе неоднократно отключался Интернет, на постоянной основе ограничен доступ ко многим международным онлайн-ресурсам, существенно ужесточен пограничный режим, у многих представителей национальных меньшинств отобраны загранпаспорта. Наконец, была создана сеть "трудовых лагерей", где подозреваемые в антиправительственных настроениях проходят "перевоспитание".

Новые жесткие меры дали немедленный результат. Уже в 2017 г. уровень протестных выступлений в регионе оказался на самом низком уровне за пару десятилетий. Это добавило очки в пользу силового сценария, который, видимо, устраивает Си Цзиньпина. По признанию Ху Цзиньтао - предшественника нынешнего китайского лидера - именно Си (который тогда был заместителем Ху) отвечал за усмирение СУАР в 2009 году. Тогда Си сделал ставку на силовой вариант, и она тоже сработала: обеспечила снижение числа выступлений уйгуров и ненадолго позволила снизить остроту противостояния.

Однозначно оценить тогдашние репрессии как решающий фактор последовавшего в начале 2010-х нового витка напряженности мешает то обстоятельство, что не все задуманные Си силовые меры были реализованы. В тогдашнем составе политбюро не все поддерживали такой вариант решения уйгурской проблемы, и когда пик кризиса был пройден, политическое руководство КНР решило снизить давление на уйгуров и смягчить некоторые ограничения, введенные по инициативе Си. Вполне вероятно, что Си Цзиньпин уверен - силовой сценарий может обеспечить умиротворение региона, вопрос лишь в том, чтобы довести задуманное до конца, изолировать наиболее опасных бунтовщиков и дождаться, пока массовое недовольство репрессивной политикой начнет сходить на нет.

Вот только времени на это у Пекина может не оказаться. Пока более умеренные уйгурские активисты оказываются в тюрьмах и трудовых лагерях, национальное движение все больше склоняется в сторону радикального ислама. Этому способствует и то обстоятельство, что многие уйгурские боевики прошли подготовку и обкатку в Афганистане, Ираке, Сирии. Да и деньги на борьбу они нашли там же, где их "товарищи по борьбе", - в арабских государствах Персидского залива, Иране и Турции.

Какое-то время это даже играло на руку Пекину, - уйгурских исламистов Запад стал рассматривать как часть глобальной террористической угрозы и признал одну из ведущих уйгурских сепаратистских организаций - "Исламское движение Восточного Туркестана" - террористической. Но теперь встает вопрос, как ответить на растущую угрозу со стороны радикальных исламистов, которые могут развернуть террористическую активность по всему Китаю и на многочисленных китайских объектах по всему миру.

Наконец, уйгурский вопрос стал критическим и для внешней политики Пекина. По мере охлаждения отношений с Западом, критика действий китайских властей со стороны США и европейских стран становится все острее.

В конце прошлого года разгорелся скандал, последствия которого Пекин не может преодолеть до сих пор. Эксперты Комитета ООН по ликвидации расовой дискриминации заявили, что на перевоспитание в трудовые лагеря без суда и следствия попали до миллиона уйгуров, которые находятся там в неподобающих условиях: под постоянным психологическим давлением, без возможности общаться с родственниками или связаться с адвокатами. Эти обвинения со стороны международных организаций вызвали волну критики, поддержанную многими странами Запада. США, находящиеся с КНР в состоянии торговой войны, даже заявили о возможности введения санкций в наказание за политику Пекина в отношении уйгуров.

Еще неприятнее для Пекина то, что обвинения в адрес китайских властей поддержали и страны, которые КНР считает партнерами. Турция потребовала от Пекина прекратить преследования уйгуров по этническому и религиозному принципу и заявила, что не оставит соплеменников в беде. Пусть менее жестко, но с критикой выступили Казахстан и Киргизстан: в числе тех, кто оказался в трудовых лагерях, есть этнические казахи и киргизы. Все три страны - важные составные части "Одного пояса, одного пути", необходимые для успеха внешнеполитической стратегии Пекина. Более того, обвинения в преследовании мусульман по религиозному принципу, в попытках запретить гражданам КНР исповедовать ислам, грозят существенным обострением в отношениях со всем исламским миром, где позиции КНР пока выглядят очень крепкими.

Очевидно, что Пекин не видит возможности отказа от жесткой политики в Синьцзяне. Ведь китайские власти убеждены что, "продемонстрировав слабость", они окажутся перед угрозой хаоса в регионе (куда сейчас идут огромные инвестиции) или даже потери Синьцзяна. Но и продолжать без изменений нынешнюю политику "умиротворения" Пекин не может: слишком велики уже понесенные репутационные потери, слишком очевидно, что конкуренты и противники и дальше будут использовать ошибки Пекина, чтобы лишить его инициативы во внешнеполитических проектах.

Сегодня как никогда за последние десятилетия успех шагов КНР на международной арене зависит от способности решить внутриполитическую задачу. И прикрыться от этого испытания обычными мантрами о недопустимости вмешательства во внутренние дела не выйдет: у претендента на глобальное первенство сугубо внутренних дел нет.