Загадка "поджигателя" храма

Но в одежде священника я его никогда не видела. Он приезжал к нам, веселый, смуглый, без бороды, очевидно, еще тогда, когда был дьяконом в одном из храмов поселка Капитановка Новомиргородского района.

В советское время служить священником было как-то маргинально, непрестижно. Почему же он выбрал такой путь? В нашей семье никогда не говорили об этом. И только спустя много лет я кое-что поняла: в Кировоградском областном архиве хранится дело группы священников, мирян и тогдашнего архиепископа обновленческой (как ее называли в документах НКВД) православной церкви Кирилла Квашенко, которых летом 1937 года обвинили в участии в контрреволюционной антисоветской организации. Одним из них был и священник храма села Грузское тогдашнего Кировоградского, а ныне Кропивницкого района Григорий Ружин.

Но материалы дела объясняли только нежелание семьи говорить в советское время на эту тему. Относительно же самого Леонида Ружина вопросов возникло еще больше. В материалах указано, что Григорий Федотович не только принимал участие в контрреволюционной организации, но и подослал своего малолетнего сына Леонида (ему тогда было одиннадцать) поджечь во время службы храм, чтобы вызвать возмущение прихожан и обвинить в этом местных комсомольцев. Указывается, что милиция провела расследование этого факта, но так ничего и не выявила. Но в протоколе допроса Григория Ружина сказано, что он признает свою вину: да, посылал сына Леонида поджечь храм...

О том, какими методами в НКВД заставляли признать вину, сейчас хорошо известно. Очевидно, Григорий Федотович этим признанием надеялся смягчить свою судьбу, чтобы не оставить на произвол судьбы детей. Поскольку его жену Варвару (родную сестру моего деда Степана) арестовали еще в 1933-м (ее дела в массиве дел репрессированных нет). Уже в начале 2000-х ее дочь, а моя тетка Мария Двойникова рассказывала, что их мать арестовали якобы по "закону о пяти колосках" и она умерла в Кировоградской тюрьме. В их семье было семеро детей. На момент ареста Григория Федотовича трое еще были несовершеннолетними. Самый маленький - Леонид. Конечно, ему пришлось тяжелее всех.

Голодные, недосмотренные дети выживали как могли. Дочь Леонида Григорьевича Клавдия Артеменко вспоминает рассказ отца: после ареста Григория Федотовича детей выгнали из дома и вывезли за село. Леонид на всю жизнь запомнил звездочку на фуражке того, кто лишил их дома, уюта, родительской любви. Та звездочка стала для него символом беды и зла. Бедность и голод вели его в храмы окружающих сел. Только там он находил и доброе слово, и кусок хлеба. Церковные службы любил и знал, поэтому с ранних лет начал прислуживать в храмах, долгое время было дьяконом. И хотя у него не было соответствующего образования, уже в начале 1970-х получил сан священника. Недолго служил в селе Клиновое Голованевского района, чуть дольше - в селе Глодосы Новоукраинского района. И из-за болезни, которую тогдашние врачи не сумели правильно диагностировать, рано ушел из жизни.

Большинство дел 1937 года притянуто за уши и шито белыми нитками. Когда разнарядку на "врагов народа" спускали сверху, а местные энкаведисты ее выполняли и перевыполняли, ясное дело, говорить о достоверности "изобличений" можно лишь относительно. В те годы "контрреволюционные" организации разоблачали по всей стране массово. Чаще всего это были выдумки самих следователей. Но были и настоящие проявления недовольства советской властью. Убить здравый смысл даже мощной репрессивной системе было не по силам.

Итак, архиепископ Кирилл Квашенко, очевидно, под диктовку следователя, рассказывал: "Одним из наиболее активных участников нашей организации был Ружин, который, как он мне лично докладывал, сумел организовать и сколотить вокруг церкви актив верующих из числа наиболее антисоветски настроеных лиц, с которыми Ружин поддерживал тесную связь и проводил через них всю работу по осуществлению задач нашей организации. …Ружин также систематически информировал меня о положении в колхозах, о настроении колхозников, при этом также говорил, что он, Ружин, систематически обрабатывает колхозников, которые посещают его по религиозным обрядам - крещению детей и другим, в антисоветском духе, всячески компрометируя колхозный строй, вызывая к нему ненависть колхозников".

Во всем этом правдой могли быть только антисоветские настроения крестьян и священников, а какие-либо обрядовые действия - крещение или отпевание умерших - априори представляли угрозу "новому миру", тогда еще не абсолютно "русскому" по форме, но таковому по сути.

Свидетельства Кирилла Квашенко могут представлять интерес (если, конечно, отбросить мишуру о контрреволюции) с точки зрения развития религиозной жизни и нынешнего становления украинского православия: "…Был вовлечен в организацию митрополитом Киевским Александром Чекановским в 1935 году. При Греческом соборе (кафедральном храме УПЦ МП в Кропивницком. - С.О.) созывал конспиративные собрания, где мы говорили о единении верующих для антисоветской деятельности. Нашей целью также было избрание в состав украинского правительства митрополита Чекановского, а меня - в Кировский (в 1934–1939 гг. город назывался Кирово. - С.О.) городской совет. (…) Ликвидация Синода в конце 1934 года вызвала бурю негодования среди обновленческого духовенства, особенно сторонников украинской автокефалии, каковым являюсь и я. Это мероприятие расценивалось как насилие Соввласти над церковью, и подавляющая часть епископов выступила против подчинения Украинской обновленческой церкви Москве. Чекановский же здесь сманеврировал, чтобы добиться своего назначения Киевским митрополитом, внешне признал ликвидацию Синода и автокефалии. (…) Чекановский мне не раз говорил, что давно пора объединиться с тихоновцами перед общим врагом - безверием, проповедуемым Соввластью. (…) Я здесь, в Кирово, находил с ними общий язык".

Но признание вины не спасло ни архиепископа, ни других арестованных. Буквально через три месяца, 19 октября, Кирилла Квашенко, Григория Ружина и священника Греческого собора Михаила Гусаренко расстреляли, остальные тринадцать получили по десять лет лагерей.

* * *

Это дело попало мне в руки, когда уже ни Леонида Григорьевича, ни моей мамы, знавшей адреса его детей, не было в живых. Поэтому узнать, поджигал ли Леонид храм и как там все было в действительности, вроде уже было невозможно. Но другая моя двоюродная тетя - Галя - показала старенькое черно-белое фото конца 1940-х годов, где зафиксирована встреча части нашего большого рода (у прадедов Лаврина и Варлама было по девять детей, а у нежинского деда Якова - 14. Многие были уничтожены, но ведь остались потомки - пол-Украины родственников!). В лихие времена старший сын Григория Ружина Дмитрий выехал в Грузию, а после Второй мировой посетил родной край, собрал семью - так и осталась фотография-память. В местных СМИ я опубликовала фото с коротким рассказом об этой ветви нашего рода. И... откликнулась внучка Леонида Григорьевича Юлия Ружин. Оказывается, его дети (пятеро из шести - живы, жива и жена Мария, в апреле ей исполнится 90!) до сих пор живут в Глодосах. Они и рассказали мне, как все было тогда, в далеких 1930-х, с поджогом храма.

В каком-то году перед арестом Григория Федотовича православная Пасха совпала с пролетарским праздником 1 мая. Веряне, конечно, собрались в храме, а комсомольцы - неподалеку, в клубе. Настроение у молодежи, очевидно, было приподнятое, поэтому решили испытать Божью силу: спасет ли темных верян? Подожгли храм и подперли дверь, чтобы люди не могли выйти. Но комсомольцы, очевидно, не знали, что в алтаре есть выход на улицу. Но ведь в алтарь посторонним нельзя! Отец Григорий, встав на колени, попросил у Бога разрешения и благословения на спасение людей, и выпустил их из горящего храма. А версия о сыне Леониде, которого Григорий Ружин якобы послал поджечь храм, оказывается, была выдумкой энкаведистов, знавших о поджоге и возмущении крестьян по этому поводу.

Уже позднее веряне спасали Леонида от голода и холода...