Земля под ногами

На камерной сцене им. С.Данченко (Национальный театр им. И.Франко) вышла премьера "Земли" по мотивам повести О.Кобылянской. Постановка и сценография - Давид Петросян.

Не только когда говорим о "Земле", но и когда речь идет о других величественных художественных "поверхностях", разным режиссерам сверхважно найти и создать атмосферу сценического действия. Как писал известный критик Г.Бояджиев еще в середине ХХ в., "если атмосфера действия найдена, то даже обычные факты, даже быт повседневности приобретают поэтический смысл, ведь в таком случае отдельные черты выступают как выражение общего духа текущих событий".

Камерная сцена франковцев, где полтора часа играют братоубийственную историю об украинских Каине и Авеле, такую напряженную поэтическую атмосферу предусматривает. И сама эта "Земля" - атмосферная, иногда инфернальная.

Ни в коем случае такая "Земля" не амортизирует социальные "обширности трактовок семейного конфликта". А это, напомню, еще одна цитата из творческого наследия выдающегося критика Г.Бояджиева (светлая ему память), который ровно 70 лет назад именно так писал о другой - великой (уже исторической) - "Земле" в послевоенных Черновцах. Тот спектакль В.Василько долгое время считался эталоном. А "настоящим героем спектакля стал народ", - был убежден критик.

А здесь и сейчас - малая "Земля".

Молодой режиссер Д.Петросян хочет перемонтировать разветвленное полотно великой народной трагедии О.Кобылянской. Он же хочет "переформатировать" его, это полотно, в довольно лаконичную эмоциональную медитативную сценическую новеллу.

Это реверсный режиссерский путь. От масштабной панорамы народной жизни (как у автора) - до трагедии локальной, чувственно и образно сосредоточенной на внутренних конфликтах и скрытых драмах.

Кобылянская создавала свой шедевр под влиянием реальных событий на Буковине. Настоящая же камерная трагедия словно навеяна и напета юго-восточными мотивами. Это режиссерская попытка "универсализации" сюжета Кобылянской. Ведь такой сценический текст, как у франковцев, органически мог бы существовать и в японском орнаменте, в частности.

Итак, представьте, что пространство камерной сцены словно намеренно сжато и специально сужено до крохотного куска черной земли. В буквальном понимании. Потому что какая-то крохкая сыпучая гадость постоянно под ногами у героев Кобылянской.

Черный песок, мертвое минудобрение, темный пепел, смоляная трясина, которая постоянно норовит засосать не только тело человеческое, но и судьбу.

Герои спектакля в ограниченном пространстве - на "мертвой" земле - как пленники в адской детской песочнице. Они то и дело проходят здесь разные круги своих поражений и потерь. Потому что побед нет и не будет - ни у кого.

В программке спектакля ни у Отца (Василий Баша), ни у Матери (Леся Липчук) нет собственных имен, как это есть в повести Кобылянской, - Ивоника и Мария. Здесь, в спектакле, только Отец и Мать, как вечные столбы, оберегающие кусок хрупкого семейного счастья.

Наверное, и неудивительно, что на такой целине и выросли, как два бодрых будяка, их сыновья - Михаил (Александр Форманчук) и Савва (Иван Шаран). Один выше, другой ниже.

Должно было бы быть между ними и другое большое отличие. Потому что с давних времен Михаил - это воплощение доброты земной, а Савва -олицетворение злости человеческой.

Впрочем, в камерной франковской "Земле" все иначе. И, собственно, в таком "иначе", как мне кажется, есть знак концепции. Она немного противоречит Ольге Юлиановне. Вместе с тем она (эта возможная концепция) и в самой природе ее глобального человекопонимания и человекоощущения.

Итак, по сценической версии режиссера, Михаил и Савва - два идентичных ростка на одной обгоревшей почве. Два лица в одном бытийном зеркале. И если бы определенный сдвиг обстоятельств поменял их местами, то, возможно, первым в тот фатальный момент пошел бы на братоубийство именно Михаил?

В самом спектакле, в напряженном новеллистическом сюжете, они не являются близнецами, они довольно мастерски и детально индивидуализированы.

Каждый из братьев - Михаил и Савва - предусматривает свой особый сценический ритм, т.е. ритм внутренний, наполненный, актерами просчитанный.

Каждого отличает особая пластическая партитура. Скажем, Михаил, которого забрили в солдаты, проявляет признаки "контузии" даже в мирные времена, потому что он такой есть. Это парень-хищник, готовый своими клешнями не только обнять свою маленькую планету "земля" под ногами, он словно хочет подмять ее всю до последнего комка только под себя, потому что его жажда "ґаздування" и возделывания (земли) кажется иногда маниакальной.

Живая или мертвая та земля, но темный пепел под его ногами словно превращает юношу в хищника, который естеством ощущает, что еще нескоро в его пустыне созреет обильный урожай. И он тогда бесится.

Одна из лучших сцен в спектакле - разговор сына с отцом в госпитале. Как раненный зверь, этот Михаил хочет туда - на свою землю, чтобы защитить ее, не отдавать ее никому, чтобы обнять ее, приласкать, заговорить. Александр Форманчук, кажется, сразу играет "результат" в своем Михаиле, но этот результат - с неожиданной развязкой, с непредсказуемыми ресурсами этой больной мужской души.

Тем временем брат Савва, каким его играет Иван Шаран, иногда напоминает детскую игрушку. Да, ту игрушку, которой в детстве мог бы "играть" хищный Михаил. Иногда. В таком Савве есть недолюбленность, есть испорченность, есть фатальная детская рана, ноющая постоянно. Этого парня большая-малая Земля возбуждает не как территория хозяйствования, а как женское лоно, женское тело. Наверное, впервые среди многообразия земельных наделов Кобылянской в франковском спектакле и возникает этот эротический мотив: земля, возбуждающая Савву. И для него они словно рифмуются - Земля и Рахира. К каждой он тянется - с каким-то чрезвычайным внутренним эротическим напряжением.

И между самими братьями возникает что-то темное и сокровенное. Их головы (побритые налысо) светятся, как маковки в летнюю месячную ночь. И каждый из братьев чем-то похож на "самурая", для которого жизнь и смерть сконцентрированы в маленьком куске семейной пустыни.

Создавая камерную новеллистическую версию "Земли" (с некими а-ля японскими отголосками), молодой режиссер прошивает спектакль не только буквальной красной нитью (в виде реквизита). Собственно, это не такая уж и оригинальная режиссерская затея. Он дополнительно пронизывает свой сюжет еще и выдуманным образом маленькой странной девочки, очевидно невидимки, скорее всего, не предусмотренной Кобылянской. В аннотации и эта героиня безымянная - "Она".

Но кто именно "Она" - для режиссера, для каждого персонажа, для зрителя, для Кобылянской, собственно? На мой взгляд, в спектакле - это еще живой голос уже немой земли; это неродившееся дитя - то ли Саввы, то ли Михаила; это маленькая приблуда, которая своим созвучным пением все время убаюкивает Отца и дополняет атмосферу "Земли" энергетикой потусторонности, призрачности - бесполезности.

Такая "Она" уточняет и жанр постановки - не реалистическая, а все же мистическая семейная драма.

Традиционный вопрос в связи с классическим текстом - за что именно Савва убил Михаила - в спектакле франковцев также не предусматривает правильного школьного ответа: дескать, только за землю.

За землю сегодня убивают в других местах, в массовом порядке.

В этой же причудливой сценической истории (о том, как жизнь превращается в черный песок) брат Савва убивает брата Михаила - потому что видит в нем маленький безобразный фрагмент самого же себя; потому что "не хочет в солдаты", ведь единственного сына не погонят на военщину; потому что это давно созревшая месть за какое-то их общее "прошлое", за детские травмы и ожоги, в частности.

Савва в спектакле убивает Михаила мотовилом. Мгновенно. Не колеблясь. Это уже давно спланированный им реванш - за то, что брат и выше, и нахальнее. И еще за то, что большие когти брата способны захватить немного больше живой-мертвой земли, чем детские ногти раздвоенного Саввы.

Это мотовило впивается в сердце Михаила еще и потому, что это месть за неравноценную материнскую любовь. Будто мать больше любила Михаила, а дети такого не прощают.

Насколько это возможно, молодой режиссер хочет перевести мотивы-ритмы социально-бытового конфликта в плоскость экзистенциального фатума. Когда земля не столько земля - сколько самая энтропия, пожирающая все живое и сущее, братьев и сестер, матерей и родителей. Она их пожирает, а они на нее молятся во все времена.

Первые зрители "Земли" говорят, что спектакль не рассчитан "выдавить слезы", а, очевидно, больше апеллирует к разуму. Возможно, так оно и есть? Возможно, это режиссерский расчет?

Вопреки всему, думаю, эта "Земля" уже подарила этапные работы некоторым актерам - Александру Форманчуку, Ивану Шарану, Василию Баше, Лесе Липчук.

И, несмотря ни на что, такая "Земля" лично мной воспринимается как важная поисковая сценическая территория - собственно, настоящая территория Национального театра.