Этот текст я пишу с тем самым настроением, с каким боевой медик готовит солдату индивидуальную аптечку: дай Бог, чтобы не понадобилось!
Однако плен, наряду с гибелью или ранением, — один из рисков, которые на войне подстерегают постоянно. Вероятность оказаться в руках врага не зависит от подготовки и мотивации солдата. Вместе со мной, неопытным новобранцем, за решеткой были воины с огромным опытом.
Спецназначенцы, разведчики, морпехи, бойцы ССО, ветераны боевых действий с 2014 года... Кто угодно может стать военнопленным. Солдатская фортуна — это игра чисел.
Об армейских тренингах по стратегии выживания в плену мне рассказывали только контрактники. Из подготовки мобилизованных солдат этот аспект часто выпадает.
Надеюсь, мои заметки бывшего пленного хотя бы частично компенсируют этот пробел.
Но я очень хочу, чтобы моим побратимам это знание никогда не пригодилось.
Лимбо. Выжить на пути к аду
В плен попадают по-разному. Враг может подобрать раненого бойца на взятых штурмом позициях. Захватить врасплох подразделение из необученных новобранцев. Солдаты нередко наталкиваются на противника при попытке самостоятельно выйти из окружения. В конце концов, как в моем случае, в невыгодной ситуации сложить оружие может приказать командир.
Все эти сценарии роднит одно — высокий риск быть убитым на месте. Иногда это случается в адреналиновой горячке боя. А могут сознательно хладнокровно добить. В последнем чаще всего замечены наемники ЧВК «Вагнер», реже — солдаты регулярных частей российской армии.
Однажды к нам в СИЗО привезли новенького. Седой худющий мужичок, сгорбленный, с морщинами и застывшим взглядом.
Потом оказалось, что ему всего 19 лет. На его позиции захватили в плен десять бойцов. Девятерых у него на глазах расстреляли «вагнеры». А на нем пистолет ТТ дважды дал осечку. После чего суеверные наемники сказали: «Ну, значит Бог хочет, чтобы ты жил».
Еще можно умереть, если не окажут медпомощь. Почему-то особую жестокость к раненым украинским бойцам проявляют российские женщины-медички.
Со мной в камере сидел наш воин, которого перевязывал лично российский комбат, потому что медичка наотрез отказалась. Еще и сказала своему командиру: «Ну и чего ты с ним возишься? Добил бы, да и все!»
Комбат, неторопливый спокойный дядя лет пятидесяти, на это благоразумно заметил: «Жизнь такая штука. Сегодня он у нас в плену, а завтра — мы у него...»
Круг первый. Правда через боль
Первый допрос пленного происходит прямо на линии фронта. Набор вопросов стандартный: кто такой, из какой части, какое задание выполнял, где размещается подразделение, чем вооружено. Почти неизбежно память немного освежат порцией пинков. Однако особо изощренных истязаний здесь не бывает. Нет времени. Максимум, вдобавок к побоям, пару раз ткнут электрошокером.
Намного хуже становится, когда российские военные передают пленного своим спецслужбам.
Спецслужбисты, никуда не спеша, вдумчиво изучают всю биографию пленного. От рождения до сегодняшнего дня. Допрос. Несколько дней паузы — очевидно, на проверку сказанного. Снова допрос. И еще один. И еще...
Именно на этом этапе пытки применяют активно и без колебаний. Обычно российские кураторы поручают эту грязную работу местным коллаборантам: операм из СИЗО или так называемого МГБ ЛДНР.
На допросах особенно любят «тапик» — полевой телефонный аппарат ТАП-5. Цепляют на пленного электроды и крутят ручку генератора. Очень больно, а руками-ногами махать не надо. Удобно, практично.
Электроды вешают на уши и пропускают ток через мозг. Самым упрямым цепляют на гениталии. Последний метод, опять же, почему-то больше всего применяют женщины, которые работают в ЛДНРовских спецслужбах.
Вопрос. Удар током. Еще вопрос. «Врешь, сука!». Удар током. Потом еще несколько ударов, просто так. Вопрос. «Врешь!». Удар током...
И так день за днем. Рано или поздно выбьют все.
Вдобавок к жестоким допросам ужасные условия содержания. Над пленным издеваются конвоиры при перевозке. В камере его ждут кусачие клопы, в том числе энцефалитные. Круглые сутки включен свет, плохая еда, отсутствие медпомощи, регулярные «шмоны» с побоями, принудительное хоровое исполнение гимна России.
К тому же полная изоляция. Никаких новостей извне. Никаких контактов с родными. Никаких прогулок на свежем воздухе. Серые стены, серые нестиранные лохмотья на теле, серая постель, посеревшие лица сокамерников. Серость в душе.
Вчера — воин. Сегодня — зек с придуманной местными блатными специально для пленных мастью «немцы». Логично, они же здесь с «нацистами» воюют…
В конце концов, еще и жестокие шутки от вертухаев. Обычно на тему овеянного мечтой каждым пленным обмена. «Ты, ты и ты! С вещами на выход! На обмен едете!». Потом оказывается, что ребят просто перевели в соседнюю камеру или в другую тюрьму. Вертухаи весело ржут. Им кажется, что это очень смешно.
Дошло до того, что мы в камере спорили, бывают ли они вообще, обмены. Нехватка фактов превратила это в вопрос веры.
Круг второй. Как не стать «военным преступником»
Со свидетельствами, выбитыми на предыдущем этапе, начинают работать следователи из Следственного комитета РФ.
Эти никого не бьют и не пытают. Отношение к пленным равнодушное, как к заготовкам на конвейере. Отработали по процедуре, подписали бумаги.
Однако расслабляться не стоит. Следователь пленному не друг. Главная задача СК РФ — искать «военных преступников».
При отсутствии реальных оснований не гнушаются фальсификацией дела. Если кто-то во время допросов кажется им слишком малодушным и готовым на все, такого пленного запросто могут «уговорить» взять на себя преступление, которого он не совершал.
Упрямых возвращают к костоломам из «МГБ». После окончания расследования ускоренное рассмотрение дела в местном суде и приговор.
Именно на этом кругу ада не повезло правозащитнику Максиму Буткевичу, с которым я находился в одном СИЗО. Ему «отписали» 13 лет заключения.
Мне повезло больше. Узнав о моей неординарной для рядового солдата доармейской биографии (15 лет в журналистике и восемь в общественном секторе), мне начали «шить» сотрудничество с украинскими и иностранными спецслужбами. Это означало для меня еще две недели допросов с описанными выше процедурами.
Приговора удалось избежать ценой нескольких новых шрамов на душе и теле.
Круг третий. Хакеры-психологи
Пыткой и следствием все не заканчивается. С теми, кто проскочил предыдущие круги, начинают работать другие люди.
И совсем иначе.
Комната отдыха персонала в СИЗО. Мягкие диванчики. Чисто и тепло.
Разговаривают вежливо. Угощают чаем и сигаретами. В порядке поощрения могут дать позвонить домой, поговорить с родными.
Даже угрожают очень деликатно и утонченно: «Если мы с вами не найдем общего языка, Евгений, я с огромным сожалением буду вынужден вернуть вас тем людям, которые работали с вами до этого...»
Внимательно следят холодными глазами за всеми реакциями.
Кто это такие, не знаю. Не представляются. Но видно очень профессиональные психологи.
В отличие от простоватых дуболомов с «тапиком», эти стараются по-настоящему «хакнуть» и «перепрошить» психику пленного. Навыки демагогии имеют, как говорят игроманы, «80-го левела».
Вот фрагмент одного из наших разговоров.
«— Евгений, вы же согласны с тем, что люди в Донецке и Луганске — это граждане Украины? Согласны. А вы как военнослужащий кому давали присягу? Народу Украины! Значит, если вы выступите с оружием в руках на защиту этих людей, это же не будет нарушением вашей присяги...»
На этом этапе записываются печально известные видео с допросами пленных.
В одних случаях просто заставляют озвучить заранее написанный кем-то текст. Не самый плохой вариант.
Самый плохой — это когда против пленного используют его настоящие мысли. «Ты же говорил, что твои командиры бросили тебя на произвол судьбы? Говорил, что вас просто оставили без связи и помощи? Говорил, что больше не хочешь воевать? Вот и повтори это на камеру!»
Так создается сильный психологический крючок. Пленному страшно, что по возвращении домой придется за эти слова отвечать. Потому что он действительно не врал.
Поэтому некоторые поддаются на уговоры и пишут отказ от обмена. Боятся, что за эти зафиксированные на видео преисполненные отчаяния высказывания их посадят в Украине. В этом нас всех постоянно убеждали на допросах.
Кроме отказа, могут предложить переход на службу к врагу. Такое тоже бывает. Соглашаются на это обычно пленные, у которых есть на оккупированных территориях родные.
Я сам в камере долго отговаривал от такого шага парня из захваченной россиянами Новой Каховки. Он верил, что после отказа от обмена его отпустят и позволят вернуться к семье.
А другой, боец Луганского пограничного отряда, таки написал заявление с согласием служить в «полиции ЛНР». Однако его все равно не выпустили. Сидит до сих пор.
Круг четвертый. Пытка неизвестностью
После предыдущих этапов обработки пленных переводят из СИЗО в колонию.
После всего пережитого там почти рай на земле. Позволяют гулять во внутреннем дворике барака без ограничений. Намного лучше кормят. Носят книги из библиотеки. Позволяют смотреть телевизор. Реально оказывают медпомощь. Более того, боевому медику из нашего барака даже выделили кабинет и разрешили самостоятельно лечить своих товарищей.
Выдают теплую одежду — черные зоновские бушлаты. Не бьют, не унижают.
Если бы еще давали общаться с родными, можно было бы даже сказать, что здесь полностью придерживаются Женевской конвенции.
Зато на пленного наваливаются все приглушенные ранее мысли и эмоции.
Начинает мучить тоска от полной неизвестности. Обычные заключенные, сидящие в соседних бараках, знают свой срок и могут распределить внутренние силы.
Пленный, он же «немец», — нет. Может быть, заберут на обмен завтра. Может, через год. Может, придется сидеть здесь вплоть до конца войны...
Круг пятый. На деревянных ногах домой
...Обмен происходит всегда неожиданно. Ночью будят, приказывают собрать вещи.
Завязывают глаза, заматывают скотчем руки. Долго куда-то везут на машине. Потом самолетом. Автобусом. На вопросы конвоиры не отвечают. Либо снова отпускают дурацкие шуточки на манер «да не боись, на расстрел едешь».
Наконец с глаз снимают повязку и перед тобой
УКРАИНА!
Надпись на пограничном знаке выглядит одновременно и знакомо, и дико. Не верится. Затекшие от шока и неудобной позы в пути ноги не слушаются.
С большим трудом делаешь один шаг, второй.
Тогда приходит запоздалое осознание. Наконец! Все закончилось! Смог! Выстоял!
Круг шестой. Конец — это на самом деле начало
Я сейчас не о том, что все пережитое потом возвращается в ночных ужасах. Хотя оно действительно возвращается.
Самым большим потрясением для освобожденного пленного становится новость о том, что, по закону, плен — не основание для демобилизации. Хотя минимум полгода к службе ты будешь непригоден — ни морально, ни физически.
Я не знаю, сколько освобожденных бойцов добровольно остались бы на службе, если бы был выбор. Думаю, много. Но отсутствие выбора — сильный стресс.
Потому что именно этим нас пугали там. «Думаешь, обменяют, и все? Ага, щас! Дадут пару недель на реабилитацию, и назад в окопы!». Молчишь, стиснув зубы, и говоришь себе: «Врете, падлы! Я вытерплю, вернусь домой, и все кончится!».
А оказывается, ничего еще не кончилось. Падлы не врут, а смешивают правду с обманом.
Мы выжили. Теперь бы еще ожить.