Ваня Коломиец пропал без вести во время перестрелки под Лиманом 19 апреля. Один из солдат его подразделения видел, как он упал, но был слишком тяжело ранен, чтобы добраться до него. Территория, за которую велись бои в течение нескольких дней и была усеяна телами с обеих сторон, оказалась под контролем России. Украинская сторона даже не могла использовать беспилотники, чтобы увидеть, что произошло. Потому что россияне глушили сигнал.
«Нет достоверной информации о том, что он лежит там», – сказала The Economist Татьяна Коломиец, его сестра. Ее голос был тяжелым от стресса неопределенности. Может быть, ее брат еще жив.
В прошлом месяце украинские власти заявили, что чуть более 7000 военнослужащих считаются пропавшими без вести. Для семей, отчаянно ожидающих новости, туман войны усугубляется сложной бюрократической процедурой, охватывающей гражданскую и военную юрисдикции. Часто все работает медленно и никто не реагирует на запросы.
Анатолий Остапенко, член парламентского комитета по делам ветеранов, хочет, чтобы правительство работало лучше.
«Если государство мобилизует солдат, оно должно нести ответственность за решение вопроса, когда они пропадают без вести», – говорит он.
Согласно действующим правилам, украинские солдаты, пропавшие без вести во время боевых действий, подпадают под те же процедуры, что и пропавшие без вести гражданские лица. Обязанность сообщить об исчезновении близкого человека и отслеживать состояние расследования лежит на семье. По мнению Остапенко, эту систему нужно было реформировать еще много лет назад.
В течение 48 часов родители Вани Коломийца получили сообщение из местного военкомата о том, что их сын считается пропавшим без вести. Но что будет дальше, не понятно.
«Мы не знаем, к кому обращаться, в какую дверь стучать», – говорит сестра пропавшего военного.
Теоретически, семьи должны сначала зарегистрировать пропавших без вести в Национальной полиции, которая открывает дело, которое затем может быть передано в СБУ или ГУР для дальнейшего расследования. Министерство по вопросам реинтеграции временно оккупированных территорий несет ответственность за надзор и координацию всех пропавших без вести, независимо от того, являются ли они военными, гражданскими лицами или детьми. На практике существует множество ведомств, юрисдикции, ресурсы и опыт которых пересекаются.
«Честно говоря, я не знаю, кто должен расследовать это дело», – говорит Татьяна Коломиец.
Подобные бюрократические проблемы есть и у других. Когда муж Галины Василевич погиб в июне прошлого года под Северодонецком в Луганской области, несколько членов его подразделения видели, как его разорвало танковым снарядом, но его тело нельзя было вытащить. Поэтому он считался пропавшим без вести. Перед тем, как дело было передано в прокуратуру, пришлось провести военное расследование, где его статус был изменен из «пропавшего без вести» на «убитого на оккупированной Российской Федерацией территории». После этого Галине Василевич пришлось нанять адвоката, чтобы получить свидетельство о смерти.
«Мы очень долго ждали документы», – рассказывает она.
«Бюрократия ужасна», – признает Остапенко.
По его словам, когда семьи обращаются к нему за помощью, они чаще всего жалуются на нехватку коммуникации.
«Они чувствуют себя растерянными. Они идут в отделение полиции, чтобы поговорить со следователем, а им говорят, что он еще не пришел, или что он только что ушел», – рассказал он.
Семьи звонят по телефону всем, кто может помочь: военному командованию, Генеральному штабу ВСУ, Управлению гражданско-военных отношений Вооруженных сил, министерствам, местным моргам. Горячие линии не отвечают, дела остаются открытыми, переадресованными, не рассмотренными. Остапенко знает одну мать, которая девять месяцев ждала, пока ее сын, нацгвардиец, пропавший в Мариуполе, будет официально признан пропавшим без вести.
Семьи часто вынуждены заниматься детективной деятельностью, сканируя в Интернете видео с худыми и сгорбленными солдатами в России или размещая информацию о своих пропавших близких в социальных сетях, рискуя при этом попасть на крючок российских мошенников, предлагающих информацию за деньги. Галина Василевич просматривала фотографии мертвых тел, распространявшихся из России.
«Это психологически очень тяжело. Они, возможно, ожидали, что этим будут заниматься следователи, но им приходится проходить через этот ужас», – говорит Остапенко.
Часто тела можно идентифицировать только с помощью ДНК. Но лаборатории перегружены, и задержки могут занять месяцы. Международная комиссия по пропавшим без вести предлагает свои ресурсы, но украинские власти затягивают с подписанием соглашения.
Муж Татьяны Коломиец служит офицером в подразделении ее брата. По крайней мере, ее семья знает, что прилагаются усилия для выяснения произошедшего. Она надеется, что украинским силам удастся отвоевать территорию, где его видели в последний раз.
После десятимесячного пребывания в правовой неопределенности Галина Василевич теперь может претендовать на государственные выплаты, на которые она и ее дети имеют право, и в память об этом посадила персиковое дерево у своего окна.
«Мой муж любил сажать деревья. Дерево вырастет, и я буду его видеть», – сказала она.