или
Почему они прошли мимо?
Таинственный свет
Знаете ли вы, что Колумб мог сделать не одно открытие, а два, и притом в один и тот же день? Мог, но не пожелал. Даже не проявил никакого интереса к тому, что внезапно предстало перед его взором во мраке ночи.
Уже месяц, как исчезли на востоке Канарские острова. Матросам надоело бесконечное плавание. Они начали роптать, и адмирал еле уломал их дать ему еще трое суток: если по истечении трех дней суша не появится, корабли поворачивают обратно, и открытие Америки откладывается до лучших времен.
И вот настает ночь на 12 октября 1492 г. Последняя ночь: утром либо суша, либо обратный курс. Колумб уверен: суша близко. Днем проплыли ветви с какими-то ягодами, бревно со следами ручной работы. Колумб стоит на мостике и всматривается во мрак. Вдруг огонек, и не один. Он зовет Педро Гутиереса - доверенное лицо короля: «Уж не индийцы ли вышли в море встречать нас иллюминацией?». Гутиерес не находит что ответить. Огни гаснут так же внезапно, как и появились. На рассвете с «Пинты» раздается возглас: «Земля!», и Колумб больше не вспоминает о таинственных огнях.
Что это были за огни, стало известно лишь в 1935 г., когда английский биолог Крошей опубликовал в «Nature» результаты своих исследований. Крошей изучал обитающего у Багамских островов морского кольчатого червя из рода Odontosillis. Ровно за час до восхода Луны, в ночь накануне последней четверти лунного месяца, море вспыхивает там ярким светом. На водной глади появляются самки червя и начинают метать яйца, сопровождая это действие потоками светящегося секрета. К потокам устремляются самцы, вспыхивающие, как светлячки. Ровно десять минут сверкает на воде изумительный фейерверк, потом все погружается во мрак. Ночь на 12 октября 1492 г. была как раз накануне последней четверти лунного месяца.
Капризы аппаратуры
Всем известно, что рентгеновские лучи открыл Конрад Рентген, а радиоактивность - Анри Беккерель. Но мало кто знает, что до Рентгена те же лучи наблюдали его коллега Ленард, английский физик Уильям Крукс... Оба они решили, что столкнулись не с неведомым еще излучением, а с капризом аппаратуры. Сходная мысль пришла в голову и одному из творцов фотографии Ньепсу де Сен-Виктору, который за 40 лет до Беккереля обнаружил такое же явление, что и тот, - потемнение фотопластинок от слоев урана. Но вместо того чтобы проделать с ними нехитрый опыт, выбросил их на помойку. В эту же компанию просится один французский бактериолог, за полгода до Флеминга заметивший воздействие плесени на бактерии, но не придавший этому никакого значения.
Чаще всего человек, конечно, догадывается о близости открытия. Иногда сразу, как Рентген или Беккерель, иногда немного погодя, как Девиссон и Джермер, которые обнаружили дифракцию электронов в кристаллах, но, лишь ознакомившись с идеями де Бройля, поняли смысл своего открытия. А бывает, человек проходит мимо открытия, и вовсе не потому, что он недогадлив или оно не по его части. И не потому, что новое явление слишком неожиданно, как было, например, в случае с Сен-Виктором.
Причины кроются в особенностях психики, через которые порой не в силах переступить даже гений. Мог ли Колумб размышлять о природе таинственного свечения после того как ступил на берег, хотя в судовом журнале и была сделана соответствующая запись? Да еще догадаться (порасспросив местных жителей), что открыл биоритмы? Нет, конечно! Не до того было. Так же как не мог не позабыть о своем открытии Менделеев, находившийся в приблизительно таком же эмоциональном состоянии, что и Колумб.
Запишем -
потом разберемся
В феврале 1869 г. Менделеев писал учебник по химии. Он хотел, чтобы студенты, которые будут им пользоваться, заучивали свойства элементов по определенной системе. Система же никак не придумывалась. И вдруг ему приходит в голову мысль сопоставить химически несходные элементы по атомному весу. Почувствовав, что здесь кроется нечто большее, чем методическое подспорье для студентов, Менделеев тут же откладывает поездку в Тверскую губернию (уже были уложены чемоданы) и садится комбинировать известные ему элементы (тогда их было 63). К концу дня все готово - вырисовывается периодический закон. Вдруг Менделеев замечает, что элементы можно сгруппировать в два столбца. В одном соберутся все, как тогда говорили, четноатомные, а в другом - нечетноатомные. Но во втором столбце оказываются три пробела. Менделеев ставит там вопросительные знаки и пишет возможный атомный вес неведомых элементов. Он хочет определить их валентность, но она получается равной нулю. Может ли это быть? Вздохнув, он оставляет это занятие, кажущееся ему бесперспективным. Между тем, то были инертные газы - гелий, аргон и неон, - занимающие сегодня в менделеевской таблице нулевую группу.
Все выкладки, связанные с инертными газами, возникали у Менделеева в процессе напряженного поиска. Выкладки он записывал, он не запоминал. Разве запоминаем мы промежуточные результаты арифметических подсчетов? Вот почему через 25 лет, когда были открыты четыре инертных газа, Менделеев так и не вспомнил, что сам предсказал атомный вес двух из них, и поздравил английских коллег с неожиданным для него открытием.
Предвзятая идея
Почему Ампер упустил возможность открыть электромагнитную индукцию? Почти всегда в подобных случаях виновата предвзятая идея, которая мешает видеть вещи в истинном свете, пишет де Бройль в своей работе «Покорение мира атомов». Ампер старался связать электрические явления с наличием магнитного поля, а надо было связывать их с изменениями магнитного поля. У Фарадея предвзятой идеи на этот счет не было, и он опередил Ампера.
А почему не пришел к специальной теории относительности математик Анри Пуанкаре? Ведь он прекрасно знал все, на что опирался Эйнштейн. Пуанкаре, по мнению де Бройля, скептически относился к физическим теориям, считая, что существует множество различных, но логически сходных точек зрения, которые ученый выбирает лишь для удобства. Это помешало ему понять, что среди них есть и такие, которые близки к физической реальности. Иначе говоря, причина случайного неоткрытия может корениться в складе ума и особом характере восприятия мира. В своей книге о психологии изобретений в математике Жак Адамар рассказывает, почему и он «вслед за Пуанкаре» не создал теорию относительности, хотя тоже знал все факты.
Подробно разбирает он свои промахи и упущения, в результате которых вообразил, что преобразования Лоренца - основа теории относительности - «лишены физического смысла». Он думает, что его ошибки объясняются либо чрезмерной поглощенностью одной задачей (Колумб и Менделеев): мешавшей ему видеть дальше собственного носа, либо, наоборот, разбросанностью, когда он без причин изменял выбранному направлению.
Запоздалый телескоп
Ученый, говорит Адамар, обязан держаться золотой середины, распределяя свое внимание так, чтобы быть всегда готовым увидеть новое. Единственное, чем он может утешаться, - это тем, что и гении допускают промахи. В трактате «Искусство убеждать» Паскаль выдвинул два фундаментальных логических тезиса, но не догадался расположить их рядом. Сообрази он это сделать, революция в логике произошла бы на триста лет раньше.
Триста лет! Впрочем, это не единственный случай. Линзы для очков изобрели в 1280 - 1285 годах, а телескоп - около 1590 г. Три столетия понадобилось, чтобы догадаться расположить линзы одну за другой. Телескоп запоздал так надолго, потому что математики и философы, узнав о линзах, отнеслись к ним весьма скептически. Они рассуждали так: если с помощью линз можно увидеть предметы более близкими или более далекими, а иногда и перевернутыми, то лучше воздержаться от их употребления, дабы не вводить себя в заблуждение. Как это ни странно (опять предвзятая идея), в те времена зрению доверяли лишь постольку, поскольку его показания подтверждались осязанием. Отношение к зрению, а тем более к оптическим приборам стало меняться только в начале XVII века, и в этом огромная заслуга Галилея, открывшего спутники Юпитера.
Странно сегодня читать некоторые письма Галилея. Отвечая своим оппонентам, которые объясняли открытие гор на Луне, пятен на Солнце и спутников Юпитера изъянами в подзорной трубе, Галилей укоряет их в чрезмерном недоверии к органам чувств и инструментам для наблюдения. Инструменты, доказывает он, могут и не искажать восприятия. Чтобы согласиться с этим, понадобилась психологическая ломка представителей «научной общественности», от которой Галилей натерпелся не меньше, чем от святой инквизиции.