| |||||
Юрий Фурманов |
Похоже в ушедшем веке наша интеллигенция сплясала свой прощальный танец и этот всплеск активности был чем-то вроде бала на тонущем «Титанике». Недавно я еще раз услышал эту раздирающую душу многим мысль от профессора Юрия Фурманова — одного из ярких представителей киевских «шестидесятников». Юрий Александрович, как и многие интеллигенты советской поры, явно ностальгирует по тому времени, когда «интеллигентов не любили, но все хотели ими быть — одни просто носили шляпы, а другие читали хорошие книжки».
Насчет того, что «все хотели ими быть», с профессором можно поспорить — в ушедшем веке родилась в Европе формула, что «при слове культура я хватаюсь за пистолет» и даже в нашем обществе, всегда отличавшемся поразительным ханжеством и привычкой заявлять одно, а творить противоположное, отношение к интеллигентам отлили в не оставляющий сомнений слоган — «интеллигент вонючий», а слово «интеллигентщина» было вообще синонимом болтливой беспомощности…
«Мне повезло, — считает Юрий Фурманов. — Я был принят в самой интеллигентной семье СССР — редакции журнала «Химия и жизнь». Меня приглашали на юбилеи журнала, на встречи с читателями, даже в сауну, где велись достаточно актуальные беседы. В редакции бывали лучшие люди страны — академики, поэты, фантасты, барды, первые демократические депутаты. Журнал долгое время был моей визитной карточкой: «Вы — Фурманов из «Химии и жизни»?..» Этого было достаточно, чтобы у меня сложился контакт с интереснейшими людьми страны»…
Характерная деталь интеллигентов той, ушедшей в небытие страны — гордиться и рассказывать не о своих главных достижениях (порой мирового уровня), не о том, что кормило семью, а о своих увлечениях — о том, что сегодня называется хобби. Еще у людей умственного труда той страны была родовая черта — непременно подчеркивать «духовность» своей жизни. Неудивительно, что и сейчас в разговоре Юрия Александровича звучит суровый приговор нынешним изменениям: «самое мрачное — духовное и физическое обнищание народа. Можно долго говорить, почему мы не ходим в театр или на концерты, почему телевидение вытеснило хорошее кино, почему в метро все читают газеты низкого пошиба или детективы…»
А действительно, почему?.. Почему граждане всех, вновь появившихся на развалинах лопнувшей империи стран так резко отвернулись от наработанного рабоче-крестьянской интеллигенцией идеала? Неужели люди свободных стран не хотят ничего взять с собой в будущее из того, что выстрадали так называемые интеллигенты?..
Маменькины дети
Жизнь Юрия Александровича до боли знакома по судьбам многих представителей моего поколения. Эвакуационное голодное детство. Рос без отца. Впрочем, у кого из моих сверстников — мальчиков и девочек, родившихся незадолго до войны, были эти отцы? Если им удалось сохраниться после сталинских чисток, им почти наверняка достался жребий погибнуть на войне… Одинокие матери в стране вдов без мужской поддержки и ласки остались воспитывать своих осиротевших детей…
Сейчас, оглядываясь на свое детство, Юрий Александрович признает, что рос, пожалуй, «маменькиным сынком». Удивительно ли: ребенок — единственный свет в окне у целого поколения женщин того времени. Не зная никакой другой радости в жизни, почти не имея средств к существованию, эти замечательные женщины работали не покладая рук в надежде, что их дети выбьются, долюбят, наверстают то, что не удалось их оставшимся вечно молодыми мужьям, что обошло стороной их самих. Мама Юрия ко всему еще стала серьезным ученым, доктором биологических наук.
Мы много говорим сейчас о трагедии безотцовщины, но матери тех лет одни воспитывали весьма неплохое поколение мужиков, которые смогли вопреки всему поднять страну. Остается лишь удивляться, что это было сделано в условиях почти поголовного матриархата. Согласен, может, мужики и вышли не совсем полноценными, может, они и составили ту самую «русскую интеллигенцию», которая готова была ночами сидеть над книгами, годами до хрипоты обговаривать все на кухне, но в массе своей и пальцем не пошевелила в решающие моменты, чтобы отстоять свое право на собственное мнение по ключевым вопросам своей страны. У нее на все был один очень женственный ответ: ну что я могу один…
Как много узнаю о себе и понимаю в своих сверстниках, слушая исповедь Юрия Александровича. Ну это так естественно, что он хорошо закончил школу, что на экзаменах в медицинский институт получил 20 баллов из 20. Такие баллы открыли бы любому путь на лечебный факультет и осуществление мечты всех студентов-медиков — стать хирургом…
Но его вызвали в приемную комиссию и сказали, что на лечебном факультете перебор и предложили попробовать себя на санитарно-гигиеническом… Очевидное лукавство. Однако с приемной комиссией воспитанные мальчики не спорят. Особенно в 52 году…
И тем не менее та рана ноет до сих пор: «Санитарным врачом после окончания, слава Богу, не работал ни дня, — сообщил мне Юрий Александрович, — но в институте старался изо всех сил и даже попробовал себя в научном студенческом обществе под руководством будущего академика И.Трахтенберга».
После окончания угодил в Фастовский тубдиспансер (выбирать не приходилось!), хотя для мамы это была трагедия, так как отец Юрия Фурманова умер от туберкулеза. Здесь, в тубдиспансере славного города Фастова проработал около двух лет, но молодого сангигиениста по профессии тянуло к хирургии. Главврач выделила ему всех гнойных больных, чтобы он удалял гной из плевральной полости, и зачислила на полставки хирурга.
Затем Юрия взяли в тубинститут в лабораторию по применению полимеров в хирургии — не самая лучшая лаборатория, но там произошло много прекрасных событий, которые определили его жизнь. Прежде всего здесь за шесть лет Юрий сделал кандидатскую диссертацию, познакомился с гениальным ученым, а тогда еще просто врачом-офтальмологом Славой Федоровым, который еще был на перепутье и работал в Архангельске и дважды приезжал в тубинститут. Чуть позже произошло еще одно очень важное событие — Юрия забрал к себе в клинику легочным хирургом величайший профессионал Иван Моисеевич Слепуха. Свершилась мечта!…
Возможно, если бы Юрий Александрович мог получать хотя бы некоторое удовольствие от сдувания пылинок с директорского мундира, ему удалось бы сделать быструю карьеру легочного хирурга. Но его, к несчастью, избрали председателем профкома института, и обстоятельства начали подсказывать более лояльную линию поведения по отношению к дирекции. Революционером по своей натуре он не был, но это не значит, что готов был поступиться принципами. В результате директор не захотел переводить его в старшие научные сотрудники. А быть младшим зрелому ученому вообще-то не с руки…
В этот период напряжения в жизни нашего героя приехал в Киев Александр Шалимов и развернул здесь бурную деятельность по созданию многообещающего медицинского комплекса. Нашлись знакомые, которые посоветовали профессору обратить внимание на подающего надежды исследователя. Он вызвал, посмотрел на Юрия Фурманова и сказал ему: «То, что я тебя беру старшим, тут разговоров нет, но если проявишь себя, через год будешь заведующим отдела».
Шел 71-й год. Иван Моисеевич Слепуха — друг и руководитель Фурманова, научивший его оперировать, без колебаний посоветовал: «О чем ты еще думаешь? Это же блестящая перспектива!»
Юрий Фурманов перешел к Александру Шалимову. Через год профессор поручил ему организовать отдел экспериментальной хирургии.
Реконструктивная медицина
Люди плохо представляют себе, каких феноменальных успехов достигли врачи за ушедший век. Хирургия конца двадцатого века совсем не та, с которой он начинался. Тогда все сводилось к ампутациям или выниманию осколков огнестрельного оружия Первой мировой войны. Они и не представляли, что в конце века их внуки придут к самым хитроумным операциям: восстановительным и реконструктивным, возвращающим людей с того света.
— Возьмите сосудистую хирургию, — добавляет Юрий Александрович, — ее раньше совсем не было, а сейчас здесь так же колоссальные успехи. А нейрососудистая хирургия — хирургия сосудов и нервов! Сейчас поврежденные нервы восстанавливают, пересаживают с места на место. Перед глазами бурное развитие буквально всех областей — даже эстетической хирургии, которая позволяет восстанавливать черты лица буквально из ничего. Уже по желанию превращают мужчин в женщин, и наоборот… Конечно нельзя не вспомнить трансплантацию органов — она идет всюду в мире. В Украине по этому поводу можно вспомнить только Александра Никоненко — совершенно героического профессора из Запорожья.
Я был в Австрии, где знакомился с системой обеспечения трансплантации благодаря сосудистому хирургу, украинцу по происхождению Игорю Гуку. Он работает в Вене и — щедрая душа — приглашает украинских хирургов, чтобы познакомить их с хирургией европейского уровня. К примеру, мне показали организацию пересадки печени. К сроку был готов самолет, который должен доставить из другой страны необходимый орган. Все было сделано с ювелирной точностью. И пересадка прошла успешно.
Попробуйте представить что-то подобное у нас. К сожалению, в нищей стране нельзя проводить такие операции. Страна должна подняться. В Польше количество пересадок сердца за сотню, а у нас ни одной… А уже надо, уже кричит! Потому что если не делаем самое передовое, то значит скатываемся в болото. Хирургам постоянно нужен живой, яркий пример перед глазами. К сожалению, даже многое из того, что умели, забываем.
Перед нашим Институтом хирургии и трансплантологии поставлены совершенно конкретные задачи: пересадка сердца, почки, печени. Это очень важно, но где взять деньги? Нужны огромные деньги…
А пока каждый старается в меру своих сил, чтобы как-то спасти совершенно безнадежное положение. Вы спросите: зачем я стал деканом медико-инженерного факультета в Соломоновом институте? За этим стоит желание спасти то, чем занимался всю жизнь: создавал, испытывал уникальные рассасывающиеся шовные материалы, хирургические инструменты. Я хочу, чтобы это не ушло навсегда из Украины, чтобы мои студенты сохранили традиции, которые здесь наработаны. Сейчас эта область у нас абсолютно в загоне, ничего нет в Украине. Но нельзя сбрасывать со счетов, что как только направление начнет развиваться, потребуются кадры. Без этого все будет восстанавливаться очень медленно.
Сварка…
живых тканей
Сейчас в институте хирургии и трансплантологии работают над проектом ХХI века. Идея родилась в Киеве благодаря сотрудничеству детских микрохирургов из больницы Охматдет и… Института электросварки. Ну знаете как это бывает — чей-то ребенок лечился, завязался контакт благодарного родителя с медперсоналом. Начали выяснять: «А чем мы больнице можем помочь?» Тут выяснилось, что благодарный родитель работает в Институте электросварки. Конечно, привычнее было бы попросить что-то заварить в теплосетях больницы, но встретились настоящие исследователи, и в разговоре вдруг произошло озарение — те и другие не прочь заняться… тепловой сваркой тканей. Решили попробовать…
Начали, естественно, с попытки сварить мертвые ткани. Пропустили через них высокочастотный ток. При этом нарушаются клеточные мембраны, из них вытекает жидкость, которая коагулируется, — ткани сжимаются. Происходит «сварка» тканей. В общем, эксперимент получился и можно было проверить, получится ли на живых тканях? Мы, слава Богу, несмотря на все трудности последнего периода, сохранили виварий. Попробовали сварить ткани желудка, кишечника. Дальше — больше. Показали Борису Евгеньевичу Патону. Услышали его классическую фразу: «Покажите шов»…
Он внимательно заглядывал. Все изучал. По-видимому, понравилось. Попробовали на кроликах. Затем провели серию экспериментов на свиньях. Это уже почти что на человеке. Тоже получилось. Встал вопрос, чтобы перенести опыты в клинику. Наши желудочно-кишечные хирурги тренируются постоянно, чтобы быть готовыми к операции в любой момент. Как только мы получим от Министерства здравоохранения разрешение на применение, сразу же начнем внедрять.
— Меня больше всего поражает: как удалось додуматься до такого — вдруг взять и сварить живые ткани… Кому в голову пришла блестящая «дебютная идея»?
— Патоновцы придумали. Каков был ход их мысли, не могу сказать, хотя согласен, что действительно вызывает восхищение — очень эвристично! Впрочем, удивление может вызвать только у тех, кто не знает академика Патона. О том, что сварка живых тканей была голубой мечтой Бориса Евгеньевича, я узнал задолго до того, как познакомился с ним. Думаю, у него жизненный курс — сварить все, что только возможно. Если бы воздух можно было сварить, он бы и за это взялся. Неудивительно, что где-то в списке были и биологические ткани.
— А кто сейчас платит за доведение разработки до ума?
— США. С их помощью мы получили первые патентные документы. Американцы уплатили огромные деньги за патентование в Европе и США. Мы ездили в США в город Луисвилль в штате Кентукки. В Луисвилльском университете сделали показательные операции. Там собралось около 30 хирургов, от которых мы и услышали, что разработанное нами — революция в хирургии. Американцы настолько расчувствовались, что наградили нас поездкой в Нью-Йорк, хотя она первоначально не планировалась. Так я впервые побывал в этом городе.
— И на что они претендуют?
— Думаю, хотят выпускать сварочную аппаратуру для подобных операций. На этом можно сделать серьезные деньги. Грустно, конечно, мы так обнищали, что не можем сами довести дело до конца.
— Как реагирует украинская научная общественность на ваши поиски?
— У нас показательных операций не делали. Когда был жив Владимир Фролькис, он увлекся идеей созвать Общее заседание Академии медицинских наук и Национальной академии наук Украины и показать, чего удалось достичь. Однако академика Фролькиса, к сожалению, нет с нами. И все как-то улетучилось, успокоилось. Все-таки надеюсь, что разработка найдет клиническое применение. Уж слишком она эффективна — вы берете пинцетик с электродами, которые подключаются к генератору высокой частоты, и свариваете живую ткань. Все!…
Хотите быть интеллигентом?
В жизненных описаниях ученых чаще всего ограничиваются их научными достижениями. Да собственно, о чем еще писать — не о том же, что исследователь в свободное время играет на гитаре или читает детективы? Юрий Александрович относится к той породе интеллигенции, которая, работая с утра до ночи, ухитряется еще выкроить время, чтобы прыгнуть выше головы — пишет повести, рассказы, является членом Союза писателей. Поскольку членство ни о чем не говорит, замечу, что его произведения печатают в солидных журналах.
Он одним из первых начал бороться за права подопытных животных. Причем борьба вылилась не только в дебаты на тему, но и в конкретные дела — в его отделе до последнего времени в боксах жили собаки-пенсионеры, которые передали в приют общества защиты животных «СОС». Над ними в связи с преклонным возрастом не производили экспериментов и тем не менее они получали свою пайку, вели достойную жизнь научных пенсионеров.
Ну, с заботой о братьях наших меньших понятно — интеллигент по своей природе должен быть гуманным, но что толкало этого чрезвычайно занятого другими делами человека на то, чтобы по воскресеньям еще писать, а потом и ходить по редакциям? — я не удержался и задал такой вопрос. Ответ был весьма откровенным:
— Точнее всего ситуацию прояснит украинское слово «невилюблена молодиця». Оно вполне ко мне подходит — я не состоялся как клинический хирург. Надо же чем-то компенсировать. Наверное, и писательство мое отсюда, и другие увлечения. Надо же в чем-то себя проявить…
— То есть, если бы вам вовремя не помешали взять в руки хирургический нож и вы им сделали тысячу-другую операций, ваша душа меньше страдала бы и меньше искала?
— Может быть, хотя и у Шалимова мог оперировать больных, но я ему был нужен, в первую очередь, как клинический экспериментальный хирург, а на двух стульях усидеть невозможно, если делать все по большому счету…
Я из школы профессора Слепухи, который обязывал буквально облизать больного. Когда работал у него в клинике, мог полноценно выполнять все обязанности. Я и в субботу шел в клинику как на праздник. И не потому, что надо, и не потому, что за деньги — тогда об этом и речи быть не могло. Это была моя жизнь — мне нужно было перевязать в субботу больных. Меня бы не поняли коллеги, если бы я не пришел. А у Шалимова пришлось разрываться. Понял, что все нельзя охватить… Пришлось выбирать, хотя это привело к определенному душевному дискомфорту. Может, отсюда и мои метания.
Хотя я не один такой. Возьмите нашего высшего медицинского авторитета академика Николая Амосова. Этот замечательный труженик не только собственноручно делал блестящие операции, отдавал много времени медицинской кибернетике, но и ухитрился написать прекрасные книги. А еще плюс общественная деятельность, выступления, встречи. На это же уходит уйма времени. Где он его находил?..
Широта мышления, по-видимому, необходимое качество ученого. Александр Шалимов, к примеру, заботился, чтобы все его сотрудники были в курсе мировых медицинских новостей, чтобы все читали научные новинки. Сам он иностранных языков не знал, но перед ним всегда лежала стопка переведенной литературы (у него было два переводчика). Он мог спросить молодого хирурга, читал ли тот какую-то новинку и подчеркнуть при этом: «Ты же молодой — пора изучить английский!» И это в советское время, когда люди чувствовали себя изолированными от внешнего мира.
Плазменный скальпель
Из своих научных работ Юрий Фурманов еще выделил плазменную хирургию. Подчеркнул, что она так же связана с применением высочайших технологий и нацелена в будущее. Проводится совместно опять же с Институтом электросварки и с Южмашем. Началось все с того, что в порядке конверсии Южмаш сделал прибор-плазмотрон, который работает на аргоне и выдает струю температурой в 10 тысяч градусов. То есть температура больше, чем на поверхности Солнца! Огненную струю можно пропустить между пальцами — она не обожжет их, потому что струя не дает бокового теплового излучения.
При этом плазменный скальпель прекрасно режет печень, селезенку, почку. Одновременно останавливает кровотечение, что для оперирующего хирурга немаловажно. На работу с испытанием плазмотрона сосватал опять же Борис Евгеньевич Патон. С помощью профессора В.Гвоздецкого и инженера КБ «Южное» В.Джепы в институте провели операции на различных животных, даже на свиньях…
Счастливую научную историю на этом можно оборвать — сейчас работа остановилась. Нет денег на продолжение ни у Южмаша, ни в Институте хирургии и трансплантологии. Жаль!
Между прочим, конкуренты не дремлют. В Москве над подобными проблемами работает институт лазерной хирургии с прекрасными специалистами. Ко всему они объединились со шведами и сделали специальную аппаратуру. Создано русско-шведское предприятие по выпуску плазмотронов. Как видим, очень опасно в науке из-за отсутствия денег прерывать работу на перспективном направлении хоть на минуту. Правда, Юрий Александрович не теряет надежды и уверен, что у его отдела еще есть идеи и задумки, которые позволят вернуться к этим разработкам. Но он опять повторяет надоевший «рефрен»: где взять деньги на эксперименты?…
Не следует думать, что в отделе занимаются только разработкой новых хирургических инструментов. Здесь же проводился интересный цикл работ с Государственным научным центром лекарственных средств (бывший Химфарминститут) в Харькове. С ними был разработан первый в Союзе и фактически единственный в мире синтетический рассасывающийся шовный материал. Но распался Союз, и направление погибло.
Была еще интересная разработка — кровеостанавливающие материалы локального действия. К примеру, вы порезали руку и фактически сейчас нечего приложить. Ну что — марлю, бинт, подорожник? А вот были такие препараты на основе окисленной целлюлозы — окисленная марля, окисленная вискоза. Они останавливали кровь, служили антисептиками и... рассасывались. Приложили марлечку из такого препарата к ране и не нужно ее снимать — сама уйдет. Пресловутые салфетки, которые остаются в брюшной полости, можно забывать там совершенно спокойно. К примеру, при операциях на печени швы страшно кровоточат, а такие салфетки останавливали кровотечение. Они раньше продавались в любой аптеке. В них можно добавлять лекарственные вещества. Это тоже были наши украинские разработки. За границей их не повторили.
Кому это мешало?.. Профессор Фурманов ведет переписку с дирекцией института в Харькове, чтобы восстановить исследования. Получили от них письмо — вроде бы и они не против. Но опять же, нужно искать спонсора…
«Взять клиента
«за глаз»
Медицина всегда существовала чаще всего на личной заинтересованности сильных мира сего — когда какой-то начальник заболевал чем-то или боялся заболеть, за соответствующее направление можно было не беспокоиться — оно получало необходимое финансирование, к нему проявлялось особое внимание. Кстати, скорбные мысли, по-видимому, не раз толкали и наших правителей на поддержку медицины, медицинских институтов, дорогостоящих опытов и разработку медаппаратуры. Врачи понимают психологию людей и нередко используют в своих целях.
Помню, сидел у Святослава Федорова, а он и говорит: «Вчера у меня были из Госплана, так я одного «взял за глаз». Я не сразу понял, о чем речь, тогда Слава объяснил: «Они дадут нам то и то, а мы в ответ сделаем такие-то операции»...
Некоторые люди, которые не знали хорошо Славу Федорова, считали, что он был просто предприимчивым человеком. Какое заблуждение! Убежден, что он был гений, который перевернул медицину. Раньше пересадка хрусталика была проблемой. Сейчас хрусталик пересаживают буквально «левой ногой» и на третий день выписывают из больницы! Но ведь до него ничего не было — он шел первым.
Вспомните его бригадные подряды. В Институте хирургии и трансплантологии бригадный подряд работал в течение года. Сейчас, когда наши сотрудники уходят на пенсию, подсчитывают зарплату по тем годам, потому что только тогда они зарабатывали прилично. И это был честный, не левый заработок — деньги платило государство за операции повышенной сложности, из них начисляли налоги. Врачи не эксплуатировали больного.
Слава Федоров не стеснялся учиться — идею взял у Травкина, который внедрил ее в строительстве. Федоров проверил и внедрил в медицину. Государственный человек с подвижным, открытым мышлением, к сожалению, не оцененный по заслугам, несмотря на все почести, которые ему воздавались…
— Вы говорите обо всем в прошлом времени. Что, этого уже нет?
— Конечно, все запрещено, — объясняет Юрий Александрович, поражаясь моей наивности. — Министерство здравоохранения ликвидировало подряд лет семь или восемь назад…
— Почему?
— Как только в стране начались финансовые трудности, сразу же бригадный подряд был уничтожен. Это же «сложно» — нужно было думать, где достать средства. Проще — переложить оплату на больного. Ведь так и делать ничего не нужно, и ответственности никакой. Чиновнику очень легко управлять таким лекарем: все дают, все берут. У врачей рыльце в пушку и в результате они очень послушны. Увы, нет ничего более удобного для управления, чем человек с запятнанной репутацией. Ему, порой, простят и врачебную ошибку, и небрежность, и еще бог знает что, потому он очень удобен. Раньше таких с удовольствием брали в партию. Правда, потом они показали, что в решающие минуты на них положиться нельзя — провалят все. Но в условиях болотного существования им цены нет. Они всегда «за»!…
— И как же сейчас выбрать больницу, в какую лечь при необходимости?
— Подобный вопрос мне часто задают друзья. И я им отвечаю: если есть деньги, ложитесь в коммерческую клинику. Только в коммерческую! Здесь вам дадут счет, вы заплатите и больше горя не будете знать. Хотя мы и говорим о бесплатной медицине, ее же нет. Если раньше были какие-то поправки к статьям Уголовного кодекса, то теперь это называется нормальная «благодарность», которую спокойно дают и без угрызений совести берут. Даже врачи и у врачей.
— Только одно примечание: дают те, у кого есть. А у кого ничего нет?…
— В «бесплатной» государственной медицине начинается: врача надо отблагодарить, медсестру надо, санитарку, анестезиолога и так далее… Мне рассказывали, что в одной из клиник Киева установили таксу: за чистую простыню надо уплатить «пятерку», за пододеяльник — «пятерку». В общем, чувствуешь себя как в поезде, когда тебя еще отругают за то, что не собрал белье перед конечной станцией.
И во всем этом самое отвратительное — ханжество. Я больше всего не терплю, когда желаемое выдают за действительное, когда говорят одно, а делают другое. В результате нарастают целые пласты злоупотреблений, человеческих трагедий… Если уж берете, то официально вывесьте таксу, чтобы было прозрачно и открыто. Тогда будет понятно — хотите в институт Шалимова? Здесь такие расценки. Можете сами сравнить с расценками в районной больнице и решить, что вам больше подходит. Если вы пенсионер или чернобылец, вам бесплатно. Но все это должно быть честно и открыто. Тогда у больного будет выбор, а у врачей стимул бороться за качество, потому что результат работы даст возможность повысить цену за услуги и гарантирует постоянный приток желающих лечиться. А какой сейчас у врача стимул для повышения квалификации?
Наряжаем свиней
в бронежилеты
Самое страшное в системе «бесплатной» медицины, — уверен профессор Фурманов, — нет никакой гарантии, что вас после всех «благодарностей» будут хорошо лечить. Подобный стиль поведения развращает врача и портит медицину. При такой системе, в первую очередь, погибает медицина в целом, падает уровень, исчезают критерии…
В частной клинике вы подписали договор и можете взять врача за горло. А в «бесплатной» — ну совершил лекарь ошибку, ну сделали вам что-то не так — вы ничего никогда не добьетесь, хоть бейтесь лбом о стену. Есть медицинская солидарность. Вот в какой тупик мы себя загнали…
— Вы занимаетесь экспериментами, прокладываете новые пути, говоря высоким слогом. У вас наверняка несколько иные проблемы, как с ними справляетесь?
— У нас все так же упирается в плохо работающую систему. Сегодня директор выделит какие-то деньги на работу, если он к вам хорошо относится. Если же нет, он всегда найдет причину не дать. Считаю, что систему надо в корне менять — деньги должны получать непосредственно исполнители, руководители клиник. Они в этом случае смогут нанять директора клиники, бухгалтера, охрану, вахтера. И вся эта обслуга выполнит положенный круг обязанностей. Если не выполнит, тогда, извините, наймем другого. А у нас получается, что хвост руководит собакой — начальство управляет исследователем. Достижения в таком учреждении всегда будут отставать от тех, где всеми средствами распоряжаются исследователи, потому что никто лучше их не поймет, как лучше истратить средства. Особенно, если их крайне мало.
У клиник, лабораторий должны быть свои субсчета, на которые должны поступать заработанные средства. Кстати, сейчас мы не гнушаемся ничем, чтобы заработать деньги на исследования. Если нужно испытать бронежилеты вместе с МВД, мы испытываем их. Для этого наряжаем свиней в бронежилеты и изучаем поражающее действие огнестрельного оружия. Выполняем и другие достаточно случайные темы…
А что делать? Только так можно хоть что-то заработать на дальнейшие исследования. И какие-то деньги поступают. Естественно, не непосредственным исполнителям на зарплату, а на счет института. Сейчас такая запутанная система финансирования, что добыть их с общего счета, чтобы купить нужную аппаратуру, очень сложно. У института миллион дырок, по которым все заработанное утекает…
Нужен свой субсчет. Вы посмотрите, на каких стульях мы сидим — все разваливается, а я не имею права потратить заработанные средства на мебель, не могу купить новый микроскоп. Мне нужно фотографировать операции, чтобы документировать их. Я связан по рукам и ногам, контролируется каждый шаг — постоянно слышу «нельзя!». И при этом государство… не может меня уволить.
А вдруг меня следует выгнать? В конце концов, нужно молодым уступить дорогу, и для этого нужны свободные места. Нужно в корне изменить ситуацию: если я чем-то себя дискредитировал, меня должно быть очень просто выгнать. Но государству, имеющему такую возможность, не следует контролировать каждый мой шаг. Для него главное — конечный результат и оно должно быть уверено, если я что-то сделаю не так, оно избавится от меня в любой момент. Это автоматически оздоровит ситуацию, упростит отношения между работающими, сделает их более динамичными.
В институтах был святой миг, когда избирали директора. Когда он видел, что зависит от мнения тех, кто его выбирает, отношение к выполнению служебных обязанностей резко улучшилось, появилась ответственность не только перед начальством, но и перед коллективом. Выборный директор десять раз подумает, прежде чем сделать что-то неправедное.
Сейчас о выборах и не вспоминают...
Объяснение в любви
Грустная у нас получается в общем-то история, хотя речь идет об очень интересных, просто блистательных людях, которые преуспели в жизни и добились такого, что, как говорится, дай Бог каждому! И на что я с удивлением обратил внимание — почти у всех выдающихся врачей, о которых мы с вами говорили, жизнь начиналась с какого-то технического, инженерного увлечения. Возьмите Святослава Федорова, Николая Амосова. Не является ли инженерный уклон залогом успеха сегодня?
— Ну Славу Федорова судьба привела в медицину случайно, — считает Юрий Фурманов. — Он с удовольствием занимался в авиационном училище, пока не попал под трамвай. Если бы ему не отрезало ногу, он стал бы летчиком… После он переметнулся в медицину. Ему все удавалось. Еще раз подчеркиваю — гений, человек-магнит, в которого влюблялись люди. Директора заводов заворожено глядели ему в глаза и готовы были сделать все, что он предлагал: приборы, линии, синтезировать новые материалы для хрусталиков...
Таким же человеком-магнитом в украинской науке безусловно является Борис Евгеньевич Патон. Я совершенно искренно — мне от него ничего не нужно, в академики не мечу. Но он завораживает как личность, буквально гипнотизирует своим энтузиазмом. Мне о нем замечательные вещи еще до нашего знакомства рассказывал его коллега Всеволод Бернацкий. Так что я был готов к встрече, но то, что я увидел, меня потрясло. К сожалению, это личность, человеческие качества которой явно недооценивают в нашем обществе. Люди вообще в массе своей холодны и безразличны, а этот — живой человек, теплый!
Уже не говорю о том, что Борис Евгеньевич делает физические упражнения, какие мне и не снились, хотя я моложе его. В нем есть юношеская свежесть подхода ко всему, за все переживает. Он (особо подчеркиваю!) пересмотрел все фильмы о наших экспериментах. Такой энергии не встретишь и у молодых. Причем увлекает своей верой других. Так, к работе по сварке тканей сейчас привлекает ортопедов! С его легкой подачи ею заинтересовались гинекологи. Хотя спасибо ему уже только за то, что участвует в работе — гарантия того, что нашу тему не закроют, как бывало со многими другими.
— Вы нарисовали совершенно удивительный портрет Бориса Евгеньевича. Сейчас немногие решаются на такие слова. Жаль только, что у Бориса Евгеньевича не все сложилось с его идеей научно-технических центров, которые могли бы спасти украинскую науку. У Федорова оказалась более жизнеспособная структура…
— Увы, у Федорова все тоже рухнуло. Кошмар какой-то. Ире, его жене, после смерти не позвонил ни один сотрудник института. Даже не спросил, как она живет. В институте разговоры только о деньгах. Понятно, что больных здесь уже нет. И что с институтом будет дальше — большой вопрос…
— Что ж, на ваш взгляд, вообще никакого просвета?
— Может быть, единственный просвет в палатках со студентами на площади Незалежности. Когда я вышел перед Новым годом на площадь, меня охватил ужасный холод, которым несло от обмерзлого гранита. И вдруг палатки… Я подумал, если дети могли высидеть в них в такую погоду, значит не все потеряно, значит у молодежи есть что-то за душой, и у нас не должна умирать надежда. Может быть…