Я — жаворонок. Для научного работника не самая лучшая черта: с раннего утра одолевают сомнения относительно правильности своего жизненного выбора, а после десяти вечера ты уже не работник, перед телевизором засыпаешь, не то чтобы прочитать что-либо «научное» или написать рецензию на диссертацию...
Вот уже тридцать лет я тружусь на одном месте — Институте хирургии и трансплантологии АМН Украины, и мой маршрут на работу достаточно однообразен: троллейбусом или пешком (если не скользко!) до метро, метро с пересадкой на Крещатике, потом трамваем от вокзала или «Политехнической». Есть, правда, одна особенность, в данном контексте незначительная: на научную работу я иду по проспекту Науки — забавно.
На ходу можно порассуждать, а в транспорте и почитать — как правило, от дома до «Лыбедской» в троллейбусе есть сидячие места, затем нахожусь в том же положении до «Майдана Незалежности», а если повезет, то и в трамвае до самой остановки «Героев Севастополя». Пишу так подробно, поскольку это и есть те места, где обдумываются научные планы, читаются невычитанные материалы, про себя проговариваются доклады и выступления, ведутся немые диалоги с начальством. На работе для всего вышеперечисленного времени уже нет, начинается гонка, ответы на вопросы, студенческие проблемы (я еще и декан), эксперименты, лекции, ученые советы — институтские, защитные и прочая, что и составляет суть моего житья-бытья.
Водоворот жизни так засасывает, что приходишь в себя снова по дороге, но уже... с научной работы, пока, слава Богу, в переносном смысле.
Увы, путь научного работника не безоблачен (простите мне, атеисту, счастливчики, верующие в Бога), но я сравнил бы его с путем сына Божьего на Голгофу со всеми ее препятствиями, перенесением тяжестей, спотыканиями и унижениями... У каждого по-своему, но у всех не без этого...
Да, каждый научный работник несет свой крест, и кончается все это чем-то вроде распинания на глазах публики, когда просят сойти с тяжкого пути, чтобы завершить его то ли пенсией, то ли консультативной работой. Ведь так редко хватает мужества самому определить свою исчерпанность и предпочесть общественной казни тихий уход от дел на уютной дачке на берегу, ну если не Мертвого, так, на худой конец, Киевского моря.
«Голгофа» рядового научного работника начинается, конечно, с подготовки и защиты диссертаций. С кандидатской работой легче — она проще и короче (хоть опыта нет, но есть заинтересованный в ее успешном и быстром завершении научный руководитель), зато сложнее защищается. Естественно, процесс списывания с готового исключить нельзя, особенно если за начальника или «элитного» ребенка это делают подчиненные — можно не у того списать или кто-то предъявит права на использованный материал. Затем нужно пережить процесс преклонения перед оппонентами и явление пред очи председателя Ученого совета — а последние далеко не всегда самые ярые поборники научного прогресса. Да и вообще диссертант — лицо подозреваемое во всевозможных уловках и ухищрениях, его помещают за «колючку» концлагерных правил, выработанных нет, нет, не в ГУЛАГе, а в учреждении с совсем другой аббревиатурой — ВАКе. Но правила эти не менее жестки и достаточно регламентируют свободу, так как предписывается все — количество страниц, публикаций, перечень лиц, которых можно привлекать в оппоненты, консультанты, руководители, необходимость организовывать отзывы, распространять автореферат и проч. Из уст в уста передаются и неписанные правила: как благодарить оппонентов, устраивать послезащитные банкеты, кланяться, изображая собою покорность судьбе и скромность. Конечно, женщинам с броской внешностью чуть легче — они умеют отвлекать внимание от сути защиты, если конечно оппоненты и большинство членов совета мужчины, не утратившие интереса и вкуса к жизни.
Трудно соискателю кандидатской — его почти никто не знает, но он — смена, ему больше поблажек и снисходительности... А уж если он защищается в совете своего учреждения, тут уж вообще не о чем говорить. Главное условие, чтобы все бумаги были оформлены верно, а научный руководитель не восстановил против себя добрую половину своих коллег и они не решили ему насолить «втемную».
У будущего доктора забот больше — не два, а три оппонента, постоянно меняющиеся в сторону ужесточения правила «игры»: то одно количество научных публикаций, то вдвое большее; то одни журналы «засчитываются», то совсем иные; то патенты «тянут» на одну работу, то на одну требуется уже два патента и т.д. Запомнить все это могут только ученые секретари, да и то не всегда. И автору пришлось со своим докторантом из Тернополя пережить жуткую историю перезащиты, хотя первая прошла единогласно и одним из оппонентов был патриарх нашей хирургии — ВАК обнаружил недостачу пары работ... Увы, пострадал не только диссертант, но и было расформировано лояльное руководство совета по месту защиты. Таков наш украинский ВАК, и на этом фоне бывший союзный кажется сонмом ангелов, поющих райские арии...
И вот, наконец, последняя глава в жизни каждого научного работника, не махнувшего за границу вместе со своими идеями, внучкой и обидами: оформление научной пенсии.
Когда-то возникло требование высших инстанций: увольнять научных сотрудников в период прохождения ими конкурса на занимаемую должность. Это была счастливая возможность для руководителя учреждения без разговоров о строптивости или некомпетентности сотрудника избавляться от него без разрешения профсоюзов и иных условных защитников прав трудящихся. Уволен — и нет проблем!
Автор тридцать лет назад испортил отношения с бывшим директором Киевского института туберкулеза и грудной хирургии им. академика Ф.Яновского, где не просто успешно работал, но и был председателем профкома — неосторожно выступил в защиту «обиженных» такими правилами научных сотрудников, кстати, по их просьбе. Это стоило ему карьеры и смены места работы.
Казалось бы, за 30 лет исчезли чиновники, сочинившие давно отмененное правило, но нет — они просто сменили место работы. И вот снова на границе веков научный работник для того, чтобы получить законную пенсию в размере 80—90% оклада, снова должен... увольняться на время ее оформления и становиться щепкой в бурном потоке околонаучных страстей. И в руках того же директора его дальнейшая судьба: захочет — возьмет на контракт на произвольный срок (от одного до пяти лет), захочет — переведет на полставки или на низшую должность (особенно если сам не достиг пенсионного возраста и не испытал на себе всех его «прелестей»).
Более того, учреждение обязывают выплатить увольняемому шесть месячных окладов, а где оно их возьмет? Я честно обзвонил все возможные собесы, знакомых юристов и завкадрами — всюду произвол, так как никто и ничего, как всегда, не предусмотрел и не продумал до конца.
Этот директор зачисляет своих сотрудников на контракт на следующий день после подачи заявления об увольнении, другой — только после получения справки об установлении пенсии, еще один — вообще отказывает в восстановлении на прежнюю должность (нужно же что-то сэкономить для института, ты же и так будешь, как сыр в масле кататься...). А четвертый быстренько свел счеты — уходишь, до свиданья, не очень-то ты мне и нужен!
А «сыр в масле» не сильно и раскатается — мой максимум со всеми надбавками за выслугу лет и звания не достигает и 100 у.е., а приятель в Польше, кстати выпускник Национального госуниверситета, не имеющий ни степеней ни почетных званий, протрубивший всю жизнь школьным преподавателем биологии, — получает втрое больше!
Но парадокс не только в этом — уволенный с работы, я продолжаю руководить своим отделом, который сам создал и которым заведую почти 30 лет, подписываю табели, требования в аптеку, заявления сотрудникам, хожу на пятиминутки, пишу рецензии, участвую в работе Ученого совета, вхожу в комиссии по проверке и при этом... не расписываюсь в журнале прихода и ухода, полностью перейдя на нелегальное положение «поручика Киже». Вот так, впервые в жизни!
Господа ученые, подумайте, не хватит ли в прожитой вами научной жизни унижений, стоит ли нарываться на новые? Чиновник выживает при всех режимах, он бдит, и никакая «незалежність» ему не помеха. ... А трамвай мой притормаживает и простуженный голос водителя отвлекает от рассуждений на избранную тему — пора выходить, моя остановка.
А так не хочется...