«Шахтерами гордилась вся страна», но это в прошлом. Сейчас о горняках вспоминают в основном в связи либо с проблемами, либо катастрофами. Ну, еще накануне принятия бюджета. В середине ноября председатель комитета Верховной Рады по вопросам ТЭК Андрей Клюев провел в Донбассе выездное заседание комитета. Поездка была во многом ознакомительной — многие депутаты впервые увидели, что такое шахта и каково в ней работать. Впечатление было действительно незабываемое.
Подобная демонстрация была призвана облегчить прохождение через парламент дополнительных средств для отрасли. Минфин поначалу предложил 2,2 млрд. гривен, угольщики хотели минимум на миллиард больше. Минфин уступал, но понемногу. Очевидно, что сейчас, с приходом в премьеры Виктора Януковича, вопрос будет решаться легче.
И все-таки даже при получении вожделенных 3,2 млрд. гривен отрасль сможет только поддержать нынешний 80-миллионный уровень добычи. И все. Через пару-тройку лет добыча все равно пойдет вниз. Об этом говорили все. Нужны деньги и реформы.
Хотя в Донбассе иногда поднимают вопрос о финансировании по программе «Украинский уголь», финансирования не будет. В бюджете нет — и не предвидится — необходимых для этого десятков миллиардов гривен. А если деньги вдруг появятся, то закапывать их в явно убыточный проект — не лучший выход.
Нынешний уровень господдержки, примерно 40 грн. на тонну добычи, близок к предельному. Ресурсов у государства в обрез, а отобрать у других — не получится: в стране хватает и других проблем, ведь шахтеры, при всем уважении к представителям этой профессии, составляют меньше 1,5% занятых в экономике. И остальные 98,5% ничуть не меньше нуждаются в помощи. Теперь эту мысль придется осознавать Виктору Януковичу. Разумеется, желание помочь родному региону — дело святое, но далеко не все его поддержат.
Так что спасение утопающих будет в основном зависеть от них самих. Выходом может стать только резкая смена правил игры, или, точнее, изменение структуры собственности. Показательно, что совещание с участием депутатов проходило на одной из трех приватизированных шахт страны — «Красноармейской Западной №1». За исключением этих трех, 163 действующие шахты страны числятся за государством. Правда, насколько оно их контролирует в действительности, сказать трудно.
Выступавший на заседании комитета тогдашний министр топлива и энергетики (ныне уже вице-премьер) Виталий Гайдук приводил цифры: из 129 шахт, относящихся к сфере управления Минтопа, большинство ему не подчиняются. Дела о банкротстве были возбуждены по 81. Ввиду отсутствия реформ отрасль тихо и не очень заметно вошла в период санационного управления. Уже принято решение о санации на 62 шахтах, и главной фигурой там на ближайшие годы (планы составляются на пять-десять лет) будет уже не министерство, а санатор. Еще по 23 предприятиям принято решение о ликвидации. И не всегда банкротят худшие шахты — часто это просто способ закрепить фактический контроль над ними.
Государство так боялось приватизации отрасли, что уже опоздало. Во многом такое положение объяснялось банальным страхом. Было понятно, что денег в бюджет угольная приватизация не даст. Зато в процессе реструктуризации начнутся увольнения. Скандалов будет «выше крыши», поэтому проблему тихо откладывали на потом. Плюс к этому очередное киевское «временное правительство» рассуждало: зачем мне столько проблем, через год-полтора нас все равно снимут, так лучше отработать их более-менее спокойно. Лучше выделить подачку, и пусть отстанут. Так и жили.
С 1996 года, когда было принято решение о реформировании угольной отрасли, сменилось уже четыре премьера, а воз и ныне там. Единственное достижение — это закрытие 110 угледобывающих предприятий. Минтоп неоднократно заявлял, что пик процесса уже позади. Наверное, это правда — еще сотню шахт не закроют. Но закрытие или сохранение угольных предприятий — не самоцель. Более того, как это ни странно, шахты строят не для того, чтобы шахтеры просто ходили сюда на работу.
Это — бизнес, и при нормальном управлении — вполне рентабельный. В настоящий момент прибыльно работают только шесть шахт. Между тем, по расчетам экспертов, в Украине имеются еще порядка 70 с более-менее нормальными горно-геологическими условиями, их совокупная производственная мощность до 70 млн. тонн в год. Как минимум, на половине из этих шахт можно было бы уже сейчас организовать рентабельную работу. Вместо этого потихоньку выросла целая идеология: были убыточными — и всегда будем.
Производительность труда находится на запредельно низком уровне. Ежегодно рабочий в жутких условиях добывает меньше 300 тонн угля. Меньше в мире не добывает никто, в той же России добыча уже впятеро выше. Можно, конечно, сказать, что у россиян две трети угля добывают открытым способом. Но у них и в шахтах производительность труда выше нашей втрое. О Европе и Америке лучше вообще помолчать…
У нас настолько привыкли, что труд шахтера непроизводителен, что умудрились заложить эту аксиому в супердорогую программу «Украинский уголь». Согласно ей, затратив почти 60 млрд. гривен (т.е. годовой бюджет страны), мы повысим производительность труда шахтера за десять лет аж на 50 тонн в год. Добывал 300, станет добывать 350. Как говорится, приехали. Между прочим, та же «Красноармейская Западная №1» показывает, что и в Донбассе при средних условиях добычи можно достичь выработки 900—1000 тонн в год на человека.
За время, которое мы потратили на выяснение глобального вопроса — «Оно нам надо?», самая болезненная часть реформ прошла в России и Польше. Теперь там также вдвое упала добыча — как и у нас. Но при этом угледобыча рентабельна и большой интерес к Украине как рынку сбыта. И не стоит обольщаться: этот уголь мы у себя еще увидим. Нынешняя оптовая цена на наш энергетический уголь уже достигла 29 долл. за тонну. Это уже на уровне европейских цен при ввозе австралийского и южноафриканского угля. Рассказы о том, как мы его не пустим в Украину, по большому счету являются благоглупостями.
В настоящий момент наша страна разве что на колени не становится, просясь во Всемирную торговую организацию (ВТО). При этом больше всего в ВТО рвутся металлурги: вес хозяев метзаводов в правительстве и парламенте куда больше, чем у угольщиков. Скорее всего, через год-другой мы в ВТО попадем. А значит, еще лет через пять наш уголь будет конкурировать с иностранным практически на общих основаниях. И если себестоимость донецкого угля по прежнему будет 30 долл… Ну что ж, это будет не первый в мире закрытый угольный бассейн. Даже у нас тихо и почти незаметно Львовско-Волынский бассейн стал практически только Львовским.
Фактически у угольщиков осталось несколько лет на то, чтобы перестроиться или умереть. Теперь смену формы собственности придется проводить в догоняющем режиме, что и гораздо сложнее, и менее эффективно. Рынок — вещь жесткая. Нельзя вечно пребывать в положении чемодана без ручки, нести который тяжело, а выбросить — жалко. В этом году закрыли последнюю японскую шахту, в будущем году закроют последнюю французскую, уже давно нет бельгийских. А эти страны побогаче Украины, и отраслей, в принципе способных дотировать тамошние шахты, имеют побольше.
Нереформированные угольные предприятия погибнут. Вопрос только, когда. Со всеми вытекающими социальными последствиями. В Донецкой области 67 шахт (около 70%) сосредоточены в 15 небольших городах и поселках. Можно добавить к ним еще и переживающую не лучшие времена Макеевку. В Луганской области шахты в той или иной мере определяют судьбу 63 населенных пунктов. Сделать так, что бы всем было хорошо, не удастся, но можно попробовать хотя бы, чтобы не всем было очень плохо. Но… нарезка хвоста по частям — это, кажется, уже национальный вид спорта: считается, что так подопытной собачке приятнее.
Что касается финансирования, то реальных источников всего два. Первый — традиционные деньги державы. Второй — деньги инвесторов. Эту точку зрения четко озвучил Андрей Клюев: «Необходимо искать возможность привлекать другие источники. Лучший из них — это частный инвестор. У государства не хватает средств на финансирование отрасли из бюджета». Народный депутат Леонид Байсаров, под руководством которого и приватизировалась «Красноармейская Западная №1», — тоже сторонник быстрой приватизации. Вообще эта шахта, скорее всего, будет эталоном приватизации отрасли. В 2000 году она по согласованию с Минтопэнерго разместила дополнительную эмиссию акций на 115 млн. грн. Ее выкупил донецкий концерн «Энерго» (Владимир Логвиненко), который и стал владельцем контрольного пакета акций. На привлеченные деньги купили новое оборудование, проводят реконструкцию, освоение нового угольного пласта. В результате сейчас шахта добывает 4,2 млн. тонн, т.е. двадцатую часть всего украинского угля. При этом 60% добычи дают именно «инвестиционные» лавы.
Вариант с допэмиссией достаточно долго не нравился Фонду госимущества. Он предпочитал бы продавать компании на конкурсах. Тем более ему удалось реализовать таким образом одну шахту — «Комсомолец Донбасса», что вдохновило его на планы продажи по такой же схеме восьми-десяти шахт в этом году. Планы так и повисли в воздухе. Минтопэнерго было категорически против. Как сказал Виталий Гайдук, «я лично блокировал эти продажи». Да и покупатель «Комсомольца», руководитель ЗАО «АРС» Игорь Гуменюк тоже считает, что то был единичный пример. И в качестве всеобщего образца для подражания он неудачен прежде всего потому, что «это уникальное предприятие для угольной отрасли, добывающее высоколиквидный уголь. Шахта обеспечена не только запасами этого угля, на ней были осуществлены капитальные затраты на подготовку шахтных полей еще до ее отчуждения из госсобственности». Добавим, что и стоила покупка очень недорого — 40 млн. грн.
Правда, при сходстве позиций относительно допэмиссий «Энерго» и «АРС» расходятся во мнении относительного того, у кого должен быть контрольный пакет. Если на «Красноармейской Западной №1» планируют, что за государством останется не более 25%, то тот же Гуменюк иного мнения:
— Существенным негативом продажи контрольного пакета акций частному собственнику является то, что эти предприятия рано или поздно заканчивают свою деятельность. Стоимость же их закрытия чрезмерно высока. Даже без учета социальных расходов закрытие одной шахты обходится в около 100—120 млн. грн. Какой частник сможет это осилить? Разве он будет резервировать средства на эти цели? Кроме того, возникает противоречие между формами собственности: недра государственные, а шахта — частная. Есть и еще один вопрос — как будет осуществляться госконтроль за соблюдением мер безопасности? Угледобыча, как известно, — производство особо опасное. Так что у государства должен остаться контрольный пакет акций шахт. Уголь — это государственная отрасль.
Звучит неплохо, но вообще-то сказку о «вершках и корешках» и их последующем распределении штудируют в детских садах. Почему частник не должен резервировать средства на закрытие? Во всем мире он, бедняга, так и делает — и ничего. Иначе получилось бы, что частные фирмы других отраслей за счет своих налогов финансируют проблемы другой частной компании. Схема красивая, но не всем понравится…
Да и контроль на частной шахте можно организовать не хуже, чем на государственной. Было бы желание. В настоящий момент угольная отрасль приватизирована во всем мире, за исключением двух стран — Украины и КНР.
Впрочем, достаточно слабый интерес к приватизации шахт ведущих бизнес-групп объясняется достаточно просто. Давно найден и активно используется альтернативный источник — аренда. Причем арендуют не саму шахту, а отдельную лаву. В нее инвесторы и вкладывают деньги, достигая вполне приличных результатов как по производительности, так и по оплате. К примеру, на лавах шахты «Красноармейскуголь» работает «Донецкий индустриальный союз» (дочка ИСД). Зарплата на таких лавах, при соответствующей производительности труда, — до 2000 грн. Можно бы только порадоваться. Однако, отработав нормальный пласт, арендатор рано или поздно уйдет, а шахта с инфраструктурой останется. Интересный вопрос — как сейчас делятся условно постоянные затраты между арендаторами и шахтами? Кстати говоря, количество арендованных лав в Минтопэнерго стараются не разглашать.
Сейчас Фонд госимущества и Минтопэнерго наконец согласовали позицию относительно приватизации угольных шахт. Признано, что это будет целевая допэмиссия акций. Как заявил глава ФГИ Александр Бондарь, «если хотят вторичную эмиссию, пусть проводят. Мы поддержим».
При этом государству все-таки стоит проследить, чтобы при выпуске новых акций на шахты пришли реальные деньги. Уже высказывалось желание получить какой-либо пакет «за счет задолженности предприятий углепрома перед нами». С учетом того, что только донецкие шахты должны кредиторам свыше миллиарда долларов, за охотниками поучаствовать в совершенно бесплатной приватизации дело не станет. Тем более что на рынке такие долги стоят максимум 20% от номинала.
Но шахты в этом случае не получат ничего. Поэтому такие желания лучше пресекать сразу. По крайней мере, пытаться это сделать.
В общем, процесс потихоньку пошел. Судьба шахт будет зависеть в основном от того, какой уголь — коксующийся или энергетический — они добывают. Коксующийся уголь — это «поляна» металлургов. В Донецке Клюев вполне компетентно заявлял, что у металлургов есть свободные ресурсы и они понимают, что если шахты не получат денег сейчас, то цена на кокс будет намного выше.
«Металлургические» претенденты уже известны. Это ИСД и ее дочки вроде ДИС, а также «АРС», «Энерго», комбинат имени Ильича (хотя ему будет нелегко). Могут подключиться структуры Приватбанка, Укрсиббанка, Проминвестбанка, Укрсоцбанка. 79% коксующихся углей — это Донецкая область. В Луганской области их единственный добытчик — «Краснодонуголь» (11% добычи) уже контролируется «АРС». Правда, в еще один важный для коксохимии район — днепропетровский «Павлоградуголь» — донетчан вряд ли пустят. Но это всего 10%.
Хуже с энергетическим углем. Так как энергогенерирующие компании у нас в основном государственные, особого спроса на покупку таких шахт пока не видно. Потенциальным покупателем может стать донецкое «Восток-Энерго». Его трем ТЭС требуется порядка 7 млн. тонн угля в год. С энергоуглем немного работает в Луганской области и «Энерго». Впрочем, приватизация отрасли будет долгой и мучительной, так что могут появиться и другие покупатели. Тем более что уровень оплаты за уголь уже приблизился к 100%, что при близких к европейским ценах повышает привлекательность.
И все-таки не стоит обольщаться: все шахты не купят. Существует «группа смертников» из примерно 60—70 предприятий, которые в общем-то никому не нужны. Добывая 12% угля, они потребляют треть господдержки. Некоторые из них еще можно вытянуть, но большинство — вряд ли. Почетная задача ликвидации и разгребания ее последствий наверняка достанется государству. Впрочем, даже новый губернатор Донецкой области Анатолий Близнюк в первом интервью местным журналистам заметил, что лучше ужасный конец, чем ужас без конца.
— К проблеме банкротства любого предприятия нужно подходить, с одной стороны, с точки зрения целесообразности, а с другой — по социальной значимости, — говорил губернатор. — В реальной жизни нередко бывают ситуации, когда второе важнее. Но приведу и другой факт: сегодня лишь 20% шахт области дают 80% общей добычи угля.
Так откровенно в Донбассе еще не говорили. Судя по всему, лед действительно тронулся.