Они вернулись с войны домой. Каждый со своей. Тарас — с чужой, Сашко — с нашей. Без Процюка в Ираке завершат войну за нефть и демократию, без Кривенко в Украине рано или поздно победой закончится война с цензурой, лицемерием и непатриотизмом.
В субботу во Львове и в воскресенье в Киеве мы будем хоронить друзей. И все, что услышат о своих отцах четыре дочери Саши Кривенко и сын Тараса Процюка будет правдой. И то, что их отцы были гениями и профессионалами с большой буквы, и то, что были замечательными легкими людьми, и то, что не были предателями, и то, что к новой Украине мы будем идти на две жизни дольше, и то, что их уход из жизни — это вырванные куски украинской журналистики.
Шагреневую кожу нашей профессии сжимает целая вереница смертей. Только за последний год — Миша Коломиец, Сережа Набока, Тарас Процюк и Сашко Кривенко. Киты уплывают в вечность, и в акватории отечественной журналистики нагуливают жир стаи пираний и рыб-прилипал. Все меньше тех, кто знает как, все больше тех, кому известно почем.
Для украинской журналистики гибель Тараса и Саши – не просто потеря двух истинных мастеров своего дела. Это – потеря целой генерации будущих профессионалов. Одному Богу известно, скольких они могли причастить к таинствам мастерства, скольких способны были заразить неистовой жаждой действия, непреодолимой страстью к самосовершенствованию. Если бы успели. Они слишком торопились жить, и, кто знает, может быть поэтому ушли от нас так рано. Они были философами, не успевшими взрастить своих учеников.
Они были очень разными и, одновременно, очень похожими друг на друга. Их объединяла фанатичная преданность делу и беспощадная требовательность к себе. Работа была их верой, их крестом, она была для них кислородом и адреналином. Они были из тех, кто умирал на работе, потому что не мыслил без этой работы своей жизни.
Они не страшились делать ошибки и не боялись их признавать. Они были неизбывно злыми в работе и, наверное, потому у них не всегда оставался избыток тепла для дома. Они не были ангелами, но вся их жизнь была исполнена верой. Они были настоящими, и потому их любили все, кто их знал.
С ними пережито — не описать, с ними выпито — не переплыть. Они были эпикурейцами и фаталистами одновременно. Их уважали мужики и любили женщины. Они были неиссякаемыми, воистину бессмертными оптимистами.
Работа сделала Тараса гражданином мира, но Украина для него всегда оставалась Родиной. Для этой Родины жил Саша Кривенко, стараясь приблизить ее к миру. Мы уверены, что найдутся те, кто искренне попытается повторить неповторимый стиль работы Тараса. Мы убеждены, что дело Саши, его детище – «Громадське радіо» должно жить. Так же, как и «Українська правда» – дело Георгия Гонгадзе.
В день Сашиной смерти на «Громадське радіо» пришли не только друзья, но и те, чьими послушными руками не так давно была задушена надежда Кривенко на лицензию для «ГР». В день Сашиной смерти во всеуслышание его заслуги признал и выразил соболезнование тот, кто водил этими дрожащими руками. Может быть, те, кто не давал Кривенко работать при жизни, даст выжить его делу после Сашиной смерти, искупив свой грех не словом, но делом?
Их дело было для них войной – ремеслом, требующим холодного рассудка и горячей веры в победу. Война учит распознавать врагов и ценить друзей. Война определяет твою собственную ценность и цену тем, кто находится с тобой в одном окопе, в твоем тылу и по ту сторону линии фронта. Но на войне никто не застрахован от своей «шальной пули». И смертельно больно, когда «шальные пули» ловят те, кто талантливее, смелее, ближе.
И Сашко, и Терри прошли жизнь под парусом, меняя страны и города, проекты и масс-медиа, но никогда не изменяя себе. Без них изменился мир: в нем якорь стал сильнее паруса.
Юлия МОСТОВАЯ,
Сергей РАХМАНИН
Глаза и голос
Украинские глаза и голос Украины мы потеряли на этой неделе. Я не знаю, каким мир будет видеть себя без объектива Тараса Процюка, и я не знаю, каким голосом будет слышать себя Украина без тембра и интонаций Саши Кривенко. Я знаю, что до начала этой недели мир видел себя глазами Тараса. Тарас был зеркалом мира. Я поясню тем, кто не является специалистами. Более половины того, что показывало телевидение мира, включая украинское, было снято выдающимся оператором. Если дело касалось гибели или страданий людей, то есть от войн и революций до землетрясений и наводнений, то это был Тарас. Я просто перечислю по памяти. Приднестровье, Абхазия, Грузия, Чечня, Таджикистан, Афганистан, Пакистан, Индия, Израиль, Палестина, Македония, Босния, Сербия, Косово, Ирак. Наверное, список продолжался бы и после Ирака, но Тарас погиб. Он погиб менее, чем за сутки до конца чужой войны.
Погиб и Сашко, не дожив до победы в своей войне. В битве за правду и открытость он был полководцем, может быть генералом, может быть маршалом, под знамена которого было не стыдно стать. Не постыдно, а почетно. Может быть, десятки, а может быть, и сотни людей, с которыми работал Сашко, захотят это подтвердить. Это люди, которые были рядом с ним в разных обстоятельствах. Я перечислю по памяти. «Пост-Поступ», ММЦ «Интер-Ньюз», «Студия «1+1», «Хартия-4», комиссия по журналистской этике, «Громадське радіо». Оба они начинали, когда еще мало кто проснулся после коммунистической летаргии.
Тарас и Сашко из тех, кто первыми очнулись от совка в этой стране. Они боролись за свою Украину для нас. Оба они погибли, когда наступила новая летаргия... Теперь вместо них придут другие. Они будут именно другими. Потому что таких, как Тарас и Сашко, уже не будет. Ушли блестящие профессионалы и потрясающе легкие люди. Они здорово поработали и, наверное, заслуживали отдых. Но все же, я думаю, что с отдыхом они поторопились. Здесь нужен звонкий голос Терри и грустные глаза Кривого. Они слишком нужны были здесь, в этой стране и в этом мире.
Мыкола ВЕРЕСЕНЬ
Служили два товарища
Тараса я знал очень близко, мы были друзьями, одно время очень-очень близкими. Наверное, у каждого, кто знал его, был свой Тарас. У меня он был тоже свой: с ним связана вся романтика
90-х годов: новая страна, новая журналистика, новое бюро Рейтера в Киеве, поездки, командировки, самолеты, поезда, ночные поездки, пиво, тяжелая работа, виски, опять работа, опять пиво… Тарас — это мозаика разных историй. Наверное, я бы мог вспомнить наше с ним интервью в Тирасполе с тогдашним командующим 14-й армией Александром Лебедем. Тарас излучал спокойствие, а я столбенел от матюков генерала прямо на камеру. Или как мы делали с ним вместе первое в истории первого же президента Гагаузии интервью в Молдове в начале 90-х. Я все время допытывался у того: что вы, мол, за государство такое и зачем вам разваливать маленькую независимую Молдову? А Тарас после интервью просто вышел и снял какого-то ишака возле президентского дворца (бывшего райкома партии), и все стало понятно и без интервью, и без закадрового текста.
Мне, наверное, никогда не забыть и нашего ужина в сараевском ресторанчике, когда мы отстали от группы журналистов, снимая часовой фильм о НАТО в Боснии. Мы были единственными посетителями и хотели поговорить, но хозяин уж больно пристал со своими дурацкими разговорами о «вечной украино-боснийской дружбе». А потом мы пошли с Тарасом прогуляться по аллее снайперов в Сараево. Я, наверное, мог бы вспомнить и свою обиду в Эстонии, когда мы с Тарасом снимали спорную демаркацию эстонско-российской границы. Эстонские парни-пограничники, сопровождавшие нас, очень нервничали и вправду становились «горячими», а Тарас все гонял и гонял меня с российской территории на эстонскую вокруг пограничного столбика: видите ли, ему не нравились «стенд-апы».
Самый большой комплимент в телевизионном мире был от Тараса. Все кричали «супер!», «браво!», а Тарас с улыбкой – «нормально». Я его очень хорошо понимал. Заслужить от него комплимент было высшей профессиональной оценкой. Нам было просто работать вместе. Тарасов «драйв» плюс его страсть к делу, плюс его человеческая «легкость». Мы дружили семьями. Хотя случалось, что в работе у нас и не ладилось. Я иногда совал нос не в свое дело: то ракурс не такой, то еще какие-то идеи. Тарас молча улыбался, и я понимал свое место.
Большинство нашей совместной работы было не в местах воен или конфликтов на постсоветском пространстве. Но когда мы были на войне вместе (а это было всего несколько раз из сотен Тарасовых поездок), я понимал, что это его парафия, его стихия, я был на его территории, я был его гостем. Тарас был по-мужски уверен в этих ситуациях. Наверное, самое яркое воспоминание у Тараса было бы именно из этой стихии – военной, любимой им. Мне очень нравилась наша «чеченская» история. Мы возвращались на машине из Ведено (это глубоко в чеченских горах). Вдруг российский блок-пост. Разговорились, оказалось, что офицер – украинец. Тогда мы хорошо засели и очень долго Украину вспоминали. А потом офицер и Тарас залезли на БТР, а мы за ними, и командуя российским БТРом на украинском языке поехали купаться в горную чеченскую реку. Там мы еще «довспоминали» Украину»! Только молодой боец сидел на БТРе с автоматом, чтобы прикрыть в случае чего.
Тарас, кажется, и состоял весь вот из таких крутых ощущений, из таких вот сюрреалистических, но очень добрых человеческих историй. Мне кажется, что он успел насмотреться в своей жизни столько всего, что за свои 35 лет успел прожить несколько жизней, которых хватило бы на многих.
Тарас был очень большим жизнелюбом. Когда-то мы с моей будущей женой Аней подарили ему десяти- или двенадцатилитровую бутылку виски, так у него уже стояла такая же сбоку от телевизора. Мы поставили нашу с другой стороны и шутили, что у Тараса теперь телевизор со стереоколонками. Но бутылки эти недолго продержались.
Наверное, большинство людей его таким и знали: бесшабашным, улыбчивым, компанейским. Но на самом деле он был очень сложным, глубоким человеком, иногда мне непонятным. Я чувствовал, когда он несчастлив…
Для меня большая честь, что мне довелось работать с таким человеком. Мне будет очень не хватать его улыбки.
Ростислав ХОТИН
(Украинская служба Би-Би-Си)
Слово о Любви
Саша Кривенко и Тарас Процюк были людьми, доказавшими мне существование любви с первого взгляда. Как правило, чтобы искренне полюбить человека, необходимо его хорошо знать. Но с этими нашими друзьями, погибшими в течение суток, не требовалось много времени.
Саша всегда был на виду и на слуху, поэтому трудно даже сказать, когда мы впервые познакомились. Тем более что он постоянно забывал, как меня зовут.
Два года назад мы с Мыколой Вереснем после съемок поехали поздравлять его с днем рождения в журналистский клуб в парке возле Европейской площади. Саша уже некоторое время праздновал и находился, как говорится, в «добром здравии». Увидев нас — мы не успели и рта раскрыть, — он с размаху бросился на колени и начал целовать мне руку.
— Мы, э-э, с днем рождения тебя приехали поздравить, — пытался привести его в чувство Вересень.
Саша на это не реагировал. Он был увлечен собственным перформансом.
— Кривенко, прекрати. Ты ведь даже не помнишь, как меня зовут, — сказала я.
Но Саша не позволил сбить себя с толку. Он поднял глаза и значительно сказал:
— Тебя — зовут — Украина.
Как можно не полюбить такого человека?
Саша был человеком, в которого хотелось верить. В Украине таких людей осталось немного. Всегда хотелось верить и в то, что он говорит, а говорил он с огромной силой убеждения.
Саша всегда верил в правильность того, что делал, — касалось ли это газеты «Пост-Поступ», одного из интереснейших медийных проектов в украинской истории, которую он основал и редактировал, или журнала «ПіК», или своих отчаянных попыток подтолкнуть «революцию», как он называл события 2000 года.
— Мы проиграли эту войну. Но мы будем бороться дальше. Мы выиграем ее.
— Кого? — сказал кто-то из сидевших за столом, недослышавший или не понявший.
— Кого-кого, тебя, блин! — сказал Саша. — Украину!
Когда он говорил, это было прекрасно — он объединял самые невероятные слова в одном предложении, все, что он говорил, было остроумно, со вкусом, и даже в искусстве употребления народного неопределенного артикля трудно было найти ему равных. Их совместную с Лесем Подервянским программу на радио «Континент» слушали все, и под конец программы на глазах выступали слезы — ничего смешнее я в жизни не слышала. Я всегда жалела, что не записывала ее, пока она шла. Однако я записывала самого Кривенко — украдкой, под столом, если мы сидели в ресторане, или старалась не забыть какое-то его изречение и записать позднее.
— Зачем тебе это нужно? — спросил он однажды, поймав меня за этим занятием.
— Мне это нужно, потому что так, как ты говоришь, придумать невозможно. Да и для чего? Я еще немного позаписываю, и у меня полкниги будет готово.
Но судьба сыграла с этими планами злую шутку, которую так же было невозможно придумать и в которую невозможно поверить. Саша больше не будет говорить ничего, и нам придется говорить самим.
Кривенко постоянно вспоминал о своих детях. В наших разговорах он не вдавался в детали своей семейной жизни, но слово «дети» проскакивало постоянно. «А дети меня спрашивают»... «Захожу — дети уже спят»...
Мой коллега Ростислав Хотин бывал у Кривенко дома во Львове. И первое, что он вспомнил, когда мы говорили о Саше, — это его дочери. «Мы пришли поздно домой, Саша открыл дверь в одну комнату и говорит — там дети спят. Я никогда не забуду эти две двухэтажные кровати», — сказал мне Ростик по телефону.
Фигура Саши Кривенко примиряла меня с фактом существования галицких мужчин. Его галантности и вниманию к женщинам был присущ вкус и определенная нотка поэзии. Когда Кривенко рассказывал о женщине, которая его чем-то поразила, — увиденную случайно или знакомую, — в его речи всегда слышалось «Она» с большой буквы. Саша также славился умением сесть, выпить и поговорить. Такого собеседника можно было себе только пожелать. Для многих Кривенко был, по словам Мыколы Вересня, человеком с той же группой крови.
Но, пожалуй, наибольшее место в жизни Кривенко занимало то, что он делал. Саша существовал в измерении своей работы, чем бы она ни была на данный момент, а занимался он просто невероятным количеством разнообразных вещей. В новостях Украинской службы Би-би-си в день гибели Саши звучали слова журналиста Владимира Панкеева, который редактировал «Пост-Поступ» после Кривенко, о том, что среди проектов Саши не было провальных.
«Информируя людей, мы помогаем им узнавать правду», — писал когда-то Саша. Эта фраза может иметь как глубочайший смысл, так и почти никакого. Когда сидишь в Лондоне и листаешь экземпляр пособия для продюсеров Би-би-си (Саша, кстати, мечтал внедрить принципы независимости и объективности Би-би-си в украинской журналистике, хотя и осознавал, насколько это неблагодарный труд), то кажется, что иначе и быть не может: естественно, ты информируешь людей, чтобы они узнавали правду. Но, работая в Украине в условиях, когда не знаешь, кто с тобой, кто против тебя, кто понимает, к чему ты стремишься, а кто считает, что у тебя крыша поехала, раз плюешь против ветра, — за намерение помочь людям узнать правду можно поплатиться головой.
Среди особенностей профессии журналиста есть и такая: когда умирают твои друзья, ты должен об этом сообщать. С одной стороны, это возможность узнать об их смерти не из новостей, а до новостей. Однако это и жуткое испытание. Когда мой коллега Ростик Хотин заходил в студию прямого эфира, чтобы рассказать о Тарасе, он держался; когда выходил, по его лицу текли слезы. Мне пришлось звонить друзьям Тараса, делать репортажи-воспоминания, искать, затем форматировать фотографии для Интернета. Когда я сохраняла и пересохраняла Сашино фото, я почти ничего не видела на экране компьютера из-за слез. Я ведь помню, как он улыбается, какие у него красивые и теплые руки, как он высок… И вдруг оказывается, что это все нужно ставить в прошлом времени и добавлять слово «был». Нужно покупать какие-то билеты, куда-то лететь, ехать, хотя это уже ничего не изменит, а только, возможно, создаст видимость деятельности и приглушит чувство бессилия, и покупать ему цветы теперь нужно не на сорокалетие, которое будет в мае, а на похороны.
Восьмое апреля 2003 года стало для многих из нас черным вторником. Телекомпании всего мира передавали, как умирал журналист агентства «Рейтер» Тарас Процюк. Вечером многие люди по всему миру вспоминали и поминали Тараса, в том числе и Саша Кривенко. Даже в самом черном сне никому не могло привидеться, что на следующий день наступит черная среда и нужно будет поминать самого Сашу. Светлая память, ребята. Нам вас очень не хватает.
Светлана ПЫРКАЛО
Он знал одной лишь думы власть…
Сашка и Гизо мы утратили навсегда. Боль еще не успела проникнуть во все уголки сознания — оно отчаянно сопротивляется этой вести.
Тяжесть потери, горечь утраты… Вдумайтесь в подспудный смысл этих словосочетаний из некрологов. Мне всегда казалось, что слова эти о них — близких людях, вырванных беспощадной смертью из нашего мира. И только по зрелом размышлении я осознал, что смысл тут иной: в действительности погребальные колокола звонят по нас. Ибо для ушедших нет уже ни потерь, ни горечи, ни мирской суеты. Это здесь мы по привычке судим их мерками нашей морали, тогда как они отныне подвластны только суду Божьему. А потому и тяжесть потери, и горечь утраты — для остающихся жить. Они — сугубо наши.
Все мы — и пишущая, и снимающая, и вещающая братия — любили Сашка Кривенко. Ибо все считали его своим. Начинал он в печатных СМИ, его лицо стало узнаваемым на телеканалах, а последним его детищем было «Громадське радіо». Сколько слов благодарной памяти говорят о нем его коллеги. Присоединяя к ним и свой голос, я сегодня хочу все же сказать доброе слово о Гизо.
Гизо Вахтангович Грдзелидзе всем сердцем любил Украину. Вернее, всей той его частью, которой потеснилась в нем его любовь к Грузии. Он был настоящим грузином не по фамилии. Мне трудно представить человека, которого Гизо не смог бы расположить к себе, причем без труда и каких-то ухищрений «по Карнеги». Через считанные минуты общения вы ощущали к нему симпатию, а через час — считали себя его своим давним приятелем. Будучи знакомым с ним пять лет, я только недавно узнал, что он — Вахтангович. И для молодых, и для «не очень» он был просто Гизо — человек, готовый в любой момент подставить свое надежное плечо нуждающемуся в помощи. Внешне в нем не было ничего от дипломата — вечно съезжающая на самые брови «неавторитетная» кепчонка, какая-то непартикулярная куртка, потертые джинсы… Но какой роскошью было общение с ним для тех, кого он допускал в свой мир!
Дипломат не вытеснил в нем филолога, историка и краеведа. Сказать, что он часами мог рассказывать о Кахетии и Мингрелии, Имертии и Сванетии, Абхазии и Аджарии — значит не сказать ничего. Он рассыпал фейерверки грузинских пословиц, поговорок и анекдотов. О тостах молчу — мастерство в этом жанре грузину на роду написано.
И совсем другой Гизо — человек дела. Он умел слушать и делать выводы, а сделав их, — стоять на решенном до конца. Бывали моменты, когда я сам, отчаявшись, говорил: «Все, хватит, я выхожу из игры. То, что мы затеяли, видно, не ко времени». И тогда Гизо клал руку на мое плечо и мягко, со своим акцентом, внушал: «Ты хочэш сдэлать все и сразу. Так нэ бывает. Вот смотри: ми это сделали? Разве это нэ шажок? А вот это? Еще шажок. Значит, наша цэль стала ближе. Знаеш, что по этому поводу говорят в Кахетии?» Далее следовала поговорка, густо сдобренная словесной «аджикой». После этого червь сомнения уползал…
С членами Комиссии по журналистской этике Гизо Грдзелидзе объехал почти все области Украины. Уговорить его выступить на встречах с местными журналистами было крайне проблематично: «Выступать — это ваше дело, а ОБСЕ только помогает организовать ваши встречи», — его завсегдашняя отговорка.
Он объездил полмира, работал в «горячих точках» планеты. Он был воистину гражданином Мира, беззаветно любящим свою Грузию, умудряющимся даже на английском говорить с грузинским акцентом. Трагически погибнув в Украине, он обретет вечный покой в земле родного Тбилиси. Пусть она будет ему пухом. А мы всегда будем благодарно помнить о том, как много сделал наш Гизо для нашей Украины.
Владимир МОСТОВОЙ, председатель Комиссии
по журналистской этике
Жизнь после Смерти
Украинская журналистская общественность за минувшую неделю пережила два удара, подобных которым наши коллеги из более благополучных краев иногда не ощущают десятилетиями. Шок и боль потери усиливаются нелепостью случившегося в Багдаде и под Киевом.
Гибель Тараса Процюка развеяла последние иллюзии относительно неглобализованности и отстраненности украинских журналистов от мировых событий. Мы надеялись, что нам удастся отсидеться в безопасной — в смысле мировых вызовов — стране, где риск для жизни может быть связан исключительно со случайностями или избранным украинской властью способом решения медийных вопросов. Ножом по сердцу прошлись кадры, распространенные Reuters: паспорт украинца Тараса Процюка на фоне его гроба в Багдаде. Трагедия в отеле «Палестина» продемонстрировала, что нам не удастся спрятаться от мира. Журналистика — это сфера, одной из первых ощущающая на себе прелести и риски глобализации, и мы должны готовить себя к тому, что болевые потери будут у нас и в дальнейшем. Обострение конкуренции на рынке, ощутимое увеличение рекламных бюджетов будут, что вполне естественно, побуждать менеджеров масс-медиа рисковать и отправлять своих работников на передовую — в Ирак, в Сьерра-Леоне или еще куда-то — откуда журналисты смогут делать материалы, вызывающие всеобщий интерес.
Смерть Александра Кривенко показала слабость отношений внутри самого журналистского сообщества. Саша, о чьей легендарности говорили и при жизни, кроме своего журналистского таланта, имел еще одну уникальную черту. Он — один из буквально считанных представителей масс-медиа был мостом, общим знаменателем между разными журналистскими группировками — провластными и оппозиционными, старшими и младшими, членами союзов и ремесленниками, менеджерами и их наемниками. Во время прощания рядом стояли и оплакивали коллегу те, кто при других обстоятельствах старался бы не находиться с ним и по одну сторону улицы. Наличие такого мастера компромиссов и образца профессиональных стандартов в среде позволяла сглаживать углы и иногда даже вырабатывать солидарную позицию журналистского сообщества в решении наших отраслевых проблем. Замены Кривенко нет, и это только ужесточает боль утраты, испытываемую нами.
Во всех случаях гибели коллег мы сталкивались с неготовностью решать, казалось бы, такие простые проблемы, как постоянная программа материальной помощи семьям погибших, создание системы социальной защиты — то, о чем говорилось сотни и тысячи раз и к решению чего мы пока что результативно не приблизились. Кроме этих проблем, есть более глубокие цеховые проблемы, к решению которых мы даже не подошли.
У украинской журналистики появляется своя история. Ежегодно к ней присоединяется еще кто-то из хорошо знакомых коллег. Хочется задать риторический вопрос: «Кто следующий?» — и утопить ответ в алкоголе или собственных депрессивных размышлениях. Это — обязательный атрибут панегириков, которые в последнее время слышались относительно наших погибших коллег. Последствия такой идолизации мы уже видели на примере политиков из руховской среды. Злоупотребление светлой памятью Саши, Тараса, Гии и полутора десятка других журналистов не может иметь эффективного измерения. Возведение в миф каких-то «завещаний Кривенко» или чего-то подобного будет уничтожать журналистскую среду изнутри, способствуя таким образом тем, кто сознательно уничтожает ее извне. Суть испытания, через которое нам нужно пройти, собственно, и состоит в том, что перед нами стоит сверхзадача — то, чего нам трудно было достичь с живыми Мастерами, — достичь без них.
Кажется, наступил момент, когда ради выживания — в буквальном и профессиональном смысле — мы в первую очередь должны очиститься от собственных грехов и — что может быть еще сложнее — простить вину других. Без этого разбросанная по различным лагерям среда не сможет полноценно общаться, слышать и быть услышанной. Иначе мы в дальнейшем за чужие гонорары или по другим причинам будем поливать грязью друг друга на полосах, на интернет-форумах или в барах. Без коммуникации мы не сможем отстоять собственные интересы. Речь идет об очень конкретных шагах, давно обсуждаемых в среде, — форум, счет для поддержки коллег, мораторий на выяснение отношений на полосах или в эфире.
Сегодня как никогда остро мы почувствовали отсутствие лидеров и менеджеров в среде. Без этих людей мы не будем иметь ни эффективного профсоюза, ни цеховых ассоциаций, ни системы взаимопомощи и взаимозащиты. Практика показывает, что из журналистской среды практически не выросли выдающиеся ни общественные, ни политические деятели. Это означает, что нам необходимо их позаимствовать из других, возможно, смежных, сред. Материальная цена, которую, по крайней мере, столичные журналисты имеют возможность самостоятельно оплатить — без фондов, доноров и политиков с их клише и стереотипами и нашим ощущением легких денег, — несравнимо меньше, нежели цена, которую мы каждый раз будем платить, продолжая пассивно наблюдать и активно поминать.
В конце концов каждый из нас самостоятельно будет отчитываться за все сделанное — и не сделанное — нами в жизни.
Евгений ГЛИБОВИЦКИЙ, Роман СКРЫПИН, Андрей ШЕВЧЕНКО
Письмо редактору
Украинские журналисты годами самоотверженно работали ради утверждения свободы слова в Украине и превращения в реальность понятия независимости прессы. На этой неделе Украина потеряла двух замечательных журналистов — оператора агентства Reuters Тараса Процюка в Багдаде и Александра Кривенко в Киеве. Их гибель — это потеря и для Украины, и для журналистского мира. От имени Соединенных Штатов я выражаю сочувствие их семьям и друзьям и подчеркиваю принципы, которые они отстаивали: свободу слова и политическую открытость.
Тарас Процюк отдал жизнь, освещая войну в Ираке, рассказывая во всей сложности историю этого вооруженного конфликта. Смерть Тараса Процюка — трагическое напоминание о том, почему война всегда должна быть последним средством. Мы должны в полной мере представлять ужасы войны, чтобы не было соблазна преуменьшать последствия военных конфликтов. Центральное командование США продолжает расследование инцидента, который стоил Тарасу Процюку жизни, а также высказало свое глубокое сожаление. Тарас Процюк делал свое дело смело и самоотверженно. На войне и в мирное время, в Ираке, в Украине или в США независимое освещение событий прессой является жизненно важной составляющей свободного и демократического общества. Мы уважаем труд и самоотречение журналистов, превыше всего ставящих честность и независимость.
Александр Кривенко, президент «Громадського радіо», также был лидером независимой журналистики. Основав в 2001 году «Громадське радіо», Александр начал освоение еще неизведанной в Украине отрасли, чтобы ввести серьезное и сбалансированное вещание на украинских радиоволнах. Я неоднократно встречался с Александром Кривенко и чувствовал его энергию и творческий подход к делу. На пути основанного им «Громадського радіо» возникало немало препятствий, но он не сдавался. Он ясно видел цель и никогда не отказывался от своего видения независимого радиовещания в украинском эфире. «Громадське радіо» еще молодое, но уже устанавливает ориентиры для независимого освещения событий, вдумчивого и критического. Александр Кривенко был одной из самых ярких фигур современной украинской журналистики.
Почтить память этих двоих сыновей Украины лучше всего можно, продолжив их дело. Соединенные Штаты выражают глубокую печаль в связи с трагическими событиями, забравшими их жизни.
С уважением,
Карлос Паскуаль