Во время одной из поездок в Испанию коллеги порекомендовали мне съездить взглянуть на мемориал в Долине павших, где похоронен диктатор Франсиско Франко. Мемориал впечатлил бы разве что ревностных поклонников социалистического реализма — любая диктатура, как известно, тяготеет к масштабности. Но отличием Долины павших от наших захоронений героев войны является то, что рядом с Франко похоронены сражавшиеся с обеих сторон — как сторонники республиканской Испании, так и их непримиримые противники, воевавшие на стороне франкистских войск. Несмотря на то, что после гражданской войны испанское общество выглядело разобщенным и разошедшимся по разные стороны баррикад, несмотря на то, что победители и побежденные страстно ненавидели друг друга, к концу правления Франко в обществе созрело понимание того, что без этого общенационального примирения общество развиваться не сможет.
Трудно сказать, понимал ли это диктатор. В последние годы жизни он был озабочен сохранением собственного режима, но отчетливо осознавал, что без него этот режим не сможет уже существовать в своем первозданном виде. Франко отнюдь не был сторонником восстановления монархии и уж тем более не был поклонником наследника испанского престола Хуана Барселонского — отца нынешнего короля. Но, по крайней мере, он решил создать видимость того, что противники республиканцев воевали за восстановление существовавшей до провозглашения республики монархической формы правления. Это не было искренним отношением к истории: в рядах франкистов воевали прежде всего не «за» монархию, а «против» республики, и монархисты отнюдь не составляли самую внушительную силу в рядах антиреспубликанской армии. Однако после краха режимов Гитлера и Муссолини и маргинализации крайне правых в самой Испании особого выбора у Франко не было. Он провел референдум о восстановлении монархии, одновременно провозгласив себя пожизненным главой государства. Однако наследником Франко должен был стать король. Тем не менее диктатор воспротивился самой мысли о том, что наследовать его должен был ненадежный дон Хуан. Ради сохранения монархии наследник престола вынужден был согласиться с переездом в Испанию своего сына Хуана Карлоса, впрочем, провозглашенного наследником престола лишь спустя два десятилетия после соглашения Франко и дона Хуана и за шесть лет до смерти Франко.
Верил ли диктатор в то, что молодой престолонаследник станет надежным наследником основ франкизма? По крайней мере, он мог утешать себя мыслью, что принц, воспитанный в Испании, более надежен, чем его отец. Кроме того, Хуан Карлос не давал ни малейшего повода заподозрить себя в нелояльности. В его жилах текла кровь бурбонов, умевших проводить годы ожидания власти в осознанном молчании. Вряд ли франкисты в момент смерти диктатора считали, что король Хуан Карлос I поколеблет основы режима.
И тем не менее уже через полгода после смерти Франко король назначил премьер-министром Адольфа Суареса, представителя умеренного крыла франкистской партии. Суарес вовсе не был революционером, но тем не менее именно он провел политические реформы, выразившиеся в соответствующем законе, первых со времен гражданской войны демократических выборах, амнистии, роспуске правящей (и единственной) партии Национальное движение и разрешении многопартийности. В 1978 году — со времени смерти Франко прошло всего три года — принята демократическая конституция.
С точки зрения законодательства Испания стала обычной европейской страной. Когда в 1981 году группа военных попыталась совершить переворот и вернуть страну к франкизму, она встретила жесткий отпор со стороны короля и непонимание в обществе. Франкизм умер. Испания ожила. Но при этом необходимо учитывать, что реформы Суареса подразумевали не сведение счетов между постаревшими победителями и побежденными, не наказание тех, кто активно участвовал в построении и функционировании франкистского государства, а осознание обществом важности национального единения. Не отторжение одних за счет других, а включение в политическую жизнь тех, кто был искусственно из нее исключен после гражданской войны. В Испанию возвращались политэмигранты, оказывавшиеся на одних парламентских скамьях со своими недавними врагами из франкистской номенклатуры. Но главной отличительной чертой этого периода было то, что все эти люди чувствовали себя государственными деятелями новой Испании. Вспомним хотя бы о том, что первым послом этой новой Испании в Москву был направлен один из столпов франкистского режима маркиз Хуан Антонио Самаранч, бывший министр спорта и молодежи, еще в 1966 делегированный Франко в МОК и избранный президентом Международного олимпийского комитета уже на закате времени Суареса.
После Суареса, создавшего и возглавившего центристскую партию, премьер-министром страны стал социалист Фелипе Гонсалес — представитель партии, которая была основной силой в республиканских правительствах. А вот наследник Гонсалеса и нынешний председатель Европейского Союза Хуан Мария Аснар возглавляет партию, история которой связана с историей бывшей главной и единственной партии страны. Но эта партия прошла путь серьезной эволюции от авторитарной силы до респектабельной правой партии, оказавшейся куда более привлекательной альтернативой социалистам, чем покинувшие политическую сцену центристы…
Примирение испанского общества действительно состоялось. Граждан страны объединило желание построить процветающее, современное общество, догнать Европу, от которой Испания франкистских времен безнадежно отставала. Не стоит, однако, забывать о том, что и сам Франко в последние десятилетия своего правления начал понимать, что без экономических преобразований его режим рухнет. Постфранкистская власть, однако, была убеждена в том, что экономические преобразования должны сопровождаться политическими изменениями. И в этом понимании сошлись испанцы различной исторической судьбы, различных убеждений — от коммунистов до монархистов, от детей тех, кто воевал на стороне Франко, до детей тех, кто спасался от его армии…
Король, оказавшийся способным стать символом национального единения, продемонстрировал обществу возможность толерантного отношения со стороны монарха — добровольно отказываясь от многих властных полномочий в пользу парламента и правительства, он сполна использовал власть против тех, кто хотел ему эти полномочия «возвратить» в ходе военного переворота…
Политические лидеры первых лет после смерти Франко оказались способными к совместной созидательной работе — и это несмотря на то что в страну вернулось немало политэмигрантов, проведших за границей долгие десятилетия (вспомним хотя бы о возвращении председателя Компартии Испании Долорес Ибаррури). Любовь к Испании оказалась сильнее жажды реванша — в данном случае это не пустые слова, а каждодневная политическая практика.
Спустя четверть столетия после кончины Франсиско Франко мы уже вряд ли отличим Испанию от соседних стран Европы. Но так было не всегда. Достаточно посмотреть старые испанские фильмы, почитать прессу и книги тех лет, чтобы увидеть, как разительно отличалась тогдашняя Испания от Франции или Италии. В одном из своих фильмов Альмодовар просто «впустил цвет» в новое время, оставив годам франкизма черно-белую пленку…И сейчас единственным воспоминанием о последнем трагическом национальном размежевании остается Долина павших, где нашли вечный покой участники гражданской войны. Не победители и не побежденные. Просто испанцы.