Зоран Джинджич |
Когда после убийства влиятельного политического деятеля СМИ в первые же минуты могут процитировать его собственное мнение об этом убийстве — а именно так произошло после покушения на премьер-министра Сербии Зорана Джинджича, — это означает, что на политика охотились, и он сам прекрасно отдавал себе отчет в масштабах этой охоты. Конечно, в таких случаях можно рассчитывать на эффективность служб безопасности, агентурную информацию и прочие возможности предотвращения преступления, но вряд ли все это срабатывает, когда охота приобретает системный характер. Во всяком случае — не сработало. Именно потому, что убийство Джинджича было хорошо спланированной и — с точки зрения убийц — своевременной акцией, удавшейся на все 100 процентов. Для того чтобы понять, зачем понадобилось убивать Джинджича именно сегодня, нужно разобраться в реалиях современной Сербии — противоречивых, но вместе с тем для нас вполне ясных.
Убийство Джинджича не было эмоциональным. Сейчас много говорят о том, что сторонники находящихся в Гаагском трибунале экс-президента Югославии Слободана Милошевича и лидера радикалов Воислава Шешеля считали Джинджича своим личным врагом и хотели бы ему отомстить. Говорят, что убить премьера хотели и люди, связанные со скрывающимися от правосудия лидерами боснийских сербов Радованом Караджичем и Ратко Младичем. Но особых мотиваций такое убийство не имеет. Сторонникам Милошевича следовало бы убить премьера до выдачи своего кумира международному правосудию — благо, у них для этого было сколько угодно времени. И, кроме того, они бы ничего этим убийством не добились — Милошевича бы выдало любое правительство, сформированное демократической оппозицией Сербии. Так же, как и любое правительство, кто бы его ни возглавлял, будет продолжать вести поиск Караджича и Младича и рано или поздно выдаст их в Гаагу — если, конечно, они вообще находятся на территории Сербии, а не на территории Боснии, что совсем не исключено.
Убийство Джинджича не было идеологическим. Сейчас много говорят о прозападном курсе кабинета убитого премьера, сторонники напоминают, что он хотел возвратить Сербию в Европу, противники обвиняли его в предательстве интересов страны — причем интересов не только в понимании Слободана Милошевича, но и в понимании недавно оставившего президентский пост в Югославии Воислава Коштуницы. Но на самом деле Джинджич был прежде всего прагматиком. Милошевич или Коштуница, действительно, были пленниками идеологем и не могли выйти за пределы собственных представлений о том, что они могут сказать и сделать, а что нет. Поэтому, даже принимая решения, далекие от этих пределов, например, как Милошевич в Дейтоне на подписании мирного договора по Боснии, или же устраняясь от участия в принятии решений, требовавших их вмешательства, например, как Коштуница во время выдачи Милошевича в Гаагу, они не отождествлялись и не отождествляли себя сами с последствиями своих решений или нерешений. Они как бы оставались ни при чем. Джинджич не боялся брать на себя ответственность за самые непопулярные решения, не боялся политической эволюции, но это был именно прагматический подход к происходящему. Сербы помнили разного Джинджича, помнили Джинджича — шовиниста, выдвинувшегося на первые роли в собственной партии, потому что ее членов не устраивал либерализм прежних лидеров. Помнили Джинджича — уже почти демократа в коалиции «Заедно», сотрудничавшего с партией Вука Драшковича и бывшим как бы посредником в оппозиции — между националистом Драшковичем и либералкой Весной Пешич. Помнили Джинджича — демократа, потерявшего из-за разрыва с Драшковичем пост мэра Белграда, но возглавившего избирательный штаб Воислава Коштуницы. Помнили Джинджича — уже почти либерала, рассорившегося с Коштуницей после победы демократов на выборах в Сербии. И кто знает, каким бы стал Джинджич завтра? В этом прагматизме была его сила — возможно, именно потому, что ему — одному из немногих сербских политиков, если не единственному, — удавалось мыслить не интересами идеи и даже интересами собственного политического будущего (ушел же он в тень, предоставив Коштунице честь и славу победы над Милошевичем), а интересами Сербии. Но с какой-либо конкретной идеологией Джинджич все равно не отождествлялся.
Его убийство не было убийством экономическим. Борьбу за новые экономические отношения правительство Сербии ведет уже довольно давно, как раз недавно оно начало новую антикоррупционную кампанию, с которой-то и связали покушение на премьера. Но, как и в каждой бывшей социалистической стране, изменить ситуацию было непросто, и для ее изменения отсутствовали реальные механизмы. Да, правительство Джинджича было правительством отказа от той криминально-мафиозной модели государственности, которая была умело и цинично выстроена в годы правления Милошевича и превратила миллионы людей в заложников режима кликушествующих контрабандистов. Но экономика, созданная этим режимом, еще жива, и не было никаких признаков того, что главным действующим лицам этой экономики угрожает смертельная опасность…
Да, анализ всех этих очевидных обстоятельств не позволяет выявить причину и мотивацию убийства. Но есть еще одна мотивация, всего три слова — Высший совет обороны.
Итак, когда речь шла о свержении режима Слободана Милошевича, Джинджич сознательно ушел в тень, стал руководителем предвыборного штаба Воислава Коштуницы, чтобы обеспечить последнему победу на президентских выборах. Однако, став главой государства, Коштуница продемонстрировал стремление опираться на структуры, верой и правдой служившие его предшественнику. У президента Югославии было не так много конституционных полномочий, но важно отметить, что контроль над силовиками и над Высшим советом обороны страны был в его компетенции. Коштуница всячески противился любой чистке в спецслужбах и армии. И потому, что эти структуры были единственными реальными структурами, которые вообще наполняли его церемониальное президентство каким-то смыслом. И потому, что, оставаясь прежде всего «государственником» в постсоциалистическом, а вовсе не демократическом понимании этого слова, — Коштуница, похоже, был искренне уверен, что спецлужбы не реформировать нужно, а поставить под контроль такого замечательного человека, как он. И они дружно заработают на благо Сербии…
Но несколько дней назад югославскому президенту, так и не добившемуся победы на президентских выборах в Сербии, пришлось оставить свою резиденцию. Новым президентом Сербии и Черногории был избран Светозар Марович, близкий соратник премьер-министра Черногории Мило Джукановича, а контроль над Высшим советом обороны перешел фактически к Джукановичу и Джинджичу. Чистка и реформа стали реальностью, и охота на сербского премьера началась: вероятно, организаторы убийства не надеются остановить начавшиеся процессы, но возможностей оттянуть время, перегруппироваться, поработать с документами у них предостаточно. Причем нужно заметить — пока еще оставался шанс на избрание Коштуницы президентом Сербии, Джинджича можно было и не убивать. Его убийство произошло именно тогда, когда он добился реального контроля над спецслужбами и силовыми структурами страны. Спецслужбами и силовыми структурами, которые всегда являлись «крышей» криминального бизнеса и тесно связаны с ним — и в этом смысле это экономическое убийство. Спецслужбами и силовыми структурами, которые были верной опорой рухнувшего режима Милошевича — и в этом смысле это политическое убийство. Спецслужбами и силовыми структурами, многие воспитанники и сотрудники которых ненавидели Джинджича именно за то, что он посмел поставить интересы какой-то там Сербии и ее людей над их корпоративными интересами — и в этом смысле это убийство эмоциональное.
Сербия, похоже, становится очередной жертвой компромисса с дьяволом, который уже приостановил общественное развитие на постсоветском пространстве. Потому что нельзя реформировать страну и сохранять в неприкосновенности структуры, являвшиеся гарантией того, что никаких реформ никогда не будет. Иной вопрос, что Сербия и не могла развиваться по-другому: никто, кроме Коштуницы, не мог выиграть у Милошевича именно потому, что сами сербы в момент, когда они находились под прессом идеологической машины диктаторского режима, просто боялись резких перемен. За Джинджича они проголосовали уже тогда, когда были свободны — но и тогда они считали его продолжением, а не альтернативой Коштуницы… Впрочем, за последние годы сербское общество значительно эволюционировало, что и привело к падению популярности Коштуницы и усилению влияния Джинджича. Но дальше-то что?
…Я вспоминаю, как много лет назад, когда о Джинджиче мало кто знал, знакомый югославский журналист попросил меня сделать для «Независимой газеты» хотя бы небольшое интервью с приехавшим в Москву лидером малоизвестной оппозиционной партии. Я пришел в обычную квартиру — у гостей из Белграда тогда вряд ли были деньги на московские гостиницы, они останавливались у знакомых — и застал вместо лидера оппозиционной партии славного парня с мальчишеским лицом, сразу же расположившего меня к себе. Собственно, я и до этого знал, что сербы — они такие, я только почему-то не встречал таких сербов среди политиков. И даже тогда, когда самих сербов было трудно убедить в том, что они не такие, как Милошевич или Шешель, а такие, как Джинджич или Весна Пешич, даже тогда у меня — во многом благодаря той встрече — сохранялась эта уверенность. Но среди политиков Джинджичей по-прежнему мало, а самого Джинджича теперь нет. И вопрос о преемственности даже не курса, а готовности брать на себя ответственность за тяжелые, непопулярные, опасные, но необходимые стране решения — этот вопрос остается и гирей виснет на ногах с трудом выбирающейся из своего вязкого прошлого Сербии…