Когда люди творческих профессий выходят к народу с обращением политического толка, это вызывает гамму чувств — от ядовитого скепсиса до легкого любопытства. Привычным атрибутом политического процесса стали «письма в поддержку имярек от творческой интеллигенции», как правило, настолько безобразные стилистически, что у самого наивного читателя возникает подозрение, что писал его отнюдь не «творческий», а, может, даже вовсе не интеллигент. Собственно, от их голосов — не подписей, а именно голосов, здравых суждений, смелых заявлений — мы отвыкли. Многие представители нашей интеллигенции так легко приняли двойную мораль, так часто проявляли лояльность в тех случаях, когда, казалось, ее никак нельзя проявлять, или так прочно закрывалась в своей башне из слоновой кости, или наоборот кидалась во власть и вместе с нею — во все тяжкие. Писатели и режиссеры, актеры и музыканты, как и следовало ожидать, оказались никуда не годными политиками. Но это полбеды. Гораздо хуже то, что они так часто не могли проявить элементарной гражданской мудрости, которую, казалось бы, имели возможность нажить, а то и элементарного гражданского мужества — даже те, кого любовь народная, заслуги, мировое признание делают неуязвимыми. Даже когда они выступали с протестными инициативами, инициативы эти выглядели довольно блекло и беспомощно, так как обычно охватывали одну тусовку, чаще всего «страшно далекую от народа» и тем гордящуюся.
Первой попыткой творческой интеллигенции выйти «в народ» в нынешней предвыборной гонке стало «Открытое письмо двенадцати аполитичных литераторов о выборах и выборе», подписанное Ю.Андруховичем, Ю.Винничуком, М.Рябчуком, А.Бондарем, А.Ирванцом и др. Группа подписантов, как и следовало ожидать, ратует за европейский выбор, личную свободу, культурное разноголосие и предостерегает от диктатуры, «великой империи», «совка и блатняка». Яркую образность и броский слог можно отнести к числу неоспоримых достоинств документа (все-таки авторы не чужды литературе). Тем не менее документ имеет довольно тусовочное звучание — подписались под ним в основном люди, принадлежащие к одной, хотя и довольно широкой, литературной группе. Однако «тусовочность» документа проявилась не только в «составе исполнителей», но и в специфической провокативности/безответственности языка исполнения, которая делает неотразимыми литературные произведения подписантов, но за которую приходится оправдываться, когда речь идет о документах. Так, на этой неделе им пришлось собрать пресс-конференцию и пояснить, что они «совсем не то имели в виду» в ответ на заслуженное, к сожалению, обвинение в унижении русского языка. И, казалось бы, понятно, что они «имели в виду», но в то же время «маленькие неосторожности» в высказываниях (а их в документе несколько), дают прекрасную возможность лишний раз попрекнуть «украинским национализмом», «агрессивностью» и т.п., а в результате многие считают, что манифест вообще сыграл на руку оппонентам. И самое неприятное (это, конечно, не зависело от авторов документа), что полный текст обращения был доступен читателям «Украинской правды» и оппозиционной прессы, а вот по наиболее сочным цитатам проехались СМИ, охватывающие значительно более широкую аудиторию.
Поэтому, несмотря на явное стилистическое лидерство «двенадцати», вполне уместным оказалось еще одно обращение интеллигенции, опубликованное на этой неделе. Оно, в отличие от предыдущего, охватывает более широкий спектр творческих людей — писателей, музыкантов, художников, театральных деятелей и т.д. Среди них Д.Павлычко, Е.Станкович, Н.Матвиенко, О.Скрипка, Т.Чубай, С.Проскурня, И.Марчук и многие другие. Стиль этого документа гораздо более сдержанный, пожалуй, даже консервативный. Непременные взывания к призракам прошлого, «извечной борьбе за свободу», «тысячелетней культуре», голодомору, Шевченко и Франко — все настолько весомо, что временами кажется неподъемным. Стилистически, разумеется. Однако этот документ, совершенно противоположный по способу изложения, бьет в те же точки, что и «Обращение двенадцати». Что дает право говорить об их общности идеологической. Ведь в политических призывах, в отличие от литературных произведений, стиль уступает дорогу сути. Суть же «Обращения интеллигенции» в том, что курс нынешнего руководства страны — это «дорога в тупик», а, стало быть, «преемственность курса» доведет страну до полного разрушения. Авторы обращения встревожены симптомами возрождения страха, рабства и диктатуры.
Согласие с этими позициями высказала также Лина Костенко, принципиально не подписывающаяся ни под какими коллективными обращениями. Поставив диагноз «декоративной независимости» еще в начале 90-х, она удалилась от политики во «внутреннюю эмиграцию» и отказывалась давать какие бы то ни было комментарии политическим процессам. «Да и нет у нас политики, — убеждена поэтесса. — У нас блатные разборки. А политика — это искусство управлять страной». Однако в последнюю неделю перед выборами она нарушила обет молчания и пришла на встречу с журналистами: «Раньше, когда творческая интеллигенция обращалась к народу, я не видела в этом смысла. А сейчас, мне кажется, смысл появился. Потому что сейчас в этих обращениях действительно звучат те мысли, которые народ понимает и разделяет. Они говорят правду. Они искренни. Каждое правдивое слово сейчас весомо и важно». Просто для каждого наступает момент, когда молчать больше нельзя.
Что особенно встревожило поэтессу в нынешней ситуации, так это страх говорить правду и невозможность донести правду до народа. «В шестидесятые правда передавалась из уст в уста, мы читали ее в глазах, читали между строк и в результате знали, — вспоминает поэтесса. — А теперь мы потеряли эту способность». Однако ее горячий призыв к журналистам послушаться своей совести и нести людям правду, к сожалению, прозвучал в лучшем случае в полсилы — в зале пресс-центра «Нашей Украины» на встрече с Лииной Костенко, не балующей журналистов своим вниманием, присутствовали в основном представители оппозиционных и независимых СМИ. Видимо, всем остальным слишком грамотная речь и/или гражданская позиция Лины Костенко «не вписывалась в формат».
А ведь само ее появление перед журналистами было серьезным шагом. В начале девяностых она написала: «Покотили Україну до самої прірви», после чего дала слово молчать, пока не «докатят». «Так что, Лина Васильевна, докатили?» — спросил кто-то из зала. «Конечно, — почти весело ответила она. — А чего еще было ждать от людей, которые столько лет ее туда толкали?» Но не только факт падения в пропасть заставил поэтессу выйти, наконец, из затворничества. По ее признанию, у нее появилась надежда на то, что ситуацию можно изменить. «За то, что у нас такие лидеры, что у нас нет авторитетов, мы должны винить только себя, — считает она. — Поэтому если уж ты нашел того, кому можешь доверить будущее этой страны, твой долг — его поддержать». В этот день Лина Костенко была среди студентов Киево-Могилянской академии, протестовавших против обысков и бесчинств власти.
И в «Обращении интеллигенции», и в «Открытом письме двенадцати», и в выступлениях Лины Костенко в разной форме, разным стилем высказываются одни и те же опасения и надежды. Тех, кто привык к разделенности нашей культуры на «официоз» и «тусовки», больше всего удивило это единодушие столь разных людей с разными интересами, разным опытом, разными взглядами. Кто-то из них успел посидеть в советских лагерях, а кто-то и комсомола не нюхал. Кто-то получал в трепетные руки почетные звания и награды от КПСС, а кто-то как мог подтачивал этот режим. Кто-то играет на клавесине, а кто-то — рвет струны на рок-концертах. Одни лелеют традиции, другие широко известны своими «художественными провокациями». Но ясно одно — если люди, которые в своих творческих сферах занимают диаметрально противоположные позиции, а то и вовсе друг друга на дух не переносят (чего греха таить?), вдруг проявляют удивительное единодушие — если тигр и олень бок о бок пьют воду из одного источника, значит, в джунглях началась засуха.
И интересно в первую очередь то, что такое единодушие было проявлено не просто для поддержки одного из кандидатов и даже не для дискредитации всех остальных. Главное во всех трех выступлениях — протест против лжи и страха, охвативших всю страну и вызвавших резонанс в тех обычно далеких от политики кругах, которые в «прошлой жизни» называли «совестью нации».
Что же так насторожило нашу творческую интеллигенцию? А то, что обещанный Мережковским «грядущий хам» обозначился на нашем небосклоне уже не некой риторической фигурой или метафорой, а собственной, так сказать, персоной, без всяких недомолвок. И не просто обозначился — он уже пришел, удобно расположился, и теперь диктует свои условия. То, что при «преемственности курса» нынешней власти искусство, само существование творческой личности окажется выброшенным из реальности на неизвестный срок. Нет, никто не будет сминать бульдозерами выставки — еще на такую ерунду соляру тратить! В современном мире для того, чтобы оказаться в андерграунде, совсем не обязательно спускаться в подвал.
Наших артистов пугает то, что нынешняя власть убога — интеллектуально, культурно. Но это еще полбеды. Хуже то, что она культивирует убожество. Равнодушие аудитории, воспитанной на эрзац-культуре, — это и есть надежнейшее средство изоляции художника от потенциального зрителя, слушателя. Если советский режим применял репрессии к свободному творчеству, видя в нем источник вольнодумия, то режиму «грядущего хама» это без надобности — ведь искусство становится опасным только тогда, когда у него есть зритель/слушатель, стремящийся увидеть, услышать, понять. И нынешняя стратегия борьбы — не с самим искусством, а с заинтересованностью потенциального зрителя — значительно проще, эффективнее и, что немаловажно, доходнее. «Внутренняя эмиграция» советского периода — это была прекрасная школа терпения», — говорит Лина Костенко, не исключающая, что сия выучка ей может в скором времени понадобиться. А ведь далеко не всякий художник способен пережить затяжной период «внутренней эмиграции». Не все такие закаленные, как шестидесятники, и не всякое искусство может лежать в столе.
Творческая интеллигенция прекрасно понимает и говорит вслух о том, что «преемственность курса» действующей власти в области культуры, наша хваленая «стабильность» — это стабильность стагнации. Если власть, не сумевшая подняться над уровнем блатного шансона, не потрудилась приобрести хотя бы внешний лоск «культурности», а наоборот, культивирует в себе и в народе хама, убеждая его в том, что кровь и деньги — это самое интересное, а секс без презерватива — самое страшное, должен кто-то вмешаться и попытаться убедить тех, кто, того и гляди, в это поверит, а ведь на самом деле бывает кое-что поинтереснее и пострашнее.
Эти выборы разбили лагерь творческой интеллигенции на две части — одна выступает с обращениями оппозиционного свойства, вторая разрабатывает макеты билбордов, пишет сценарии массовых акций, придумывает рекламные слоганы и пропагандирует двуязычие за большие деньги. При этом и первые, и вторые прекрасно знают, что разглагольствования о двуязычии — более или менее грамотно поданная приманка для тех, кто и сейчас имеет возможность свободно говорить на том языке, на каком ему хочется. Те, для кого слово — образ жизни, все эти поэты, писатели, эссеисты, критики, актеры, режиссеры, исполнители как никто понимают, что «двуязычие» — это отвод глаз от другой, более серьезной проблемы — возможности пользоваться словом в принципе. Многие из них знают, что значит вынужденное творческое молчание. А когда тебе затыкают рот, уже неважно на одном языке ты будешь молчать или сразу на двух.
За тринадцать лет многие украинцы — в том числе и представители творческой интеллигенции — не сумели выдавить из себя раба. Тому свидетель — наш страх говорить правду и страх потерять из-за нее свой маленький и черствый, но все-таки ежедневный кусок хлеба. Об этом говорит та серьезность, с которой умные вроде бы люди рассуждают о необходимости «сильной руки». Но обнадеживает то, что, по крайней мере, кто-то свободен от этой рабской мечты. Оно и понятно: творчество требует свободы, а «сильная рука» желает, чтобы ее обслуживали. И поэтому остается сожалеть, что далеко не каждый из нас готов безоглядно подписаться под словами Лины Костенко: «Я просто люблю свободу».
А хорошо бы нам всем немножко ее полюбить.