С чего начинается Родина? С картинки в букваре? Не уверен. Недавно попались мне на глаза тетрадки и дневники для первоклашек, заботливо снабженные портретами и напутствиями наших небожителей. Стало от всей души жаль отроков, для которых причащение к священному понятию «Отчизна» вынужденно начинается с кондовых фраз и самодовольных физиономий. Хотя нет, «жаль» — не вполне адекватное слово. Стало просто по-отцовски больно за детей, которые могут и вправду посчитать, что Родина может начинаться c таких глаз и с таких слов.
У каждого из нас было свое первоощущение Родины. К автору этих строк оно пришло неожиданно и в неожиданном месте — в Вооруженных силах СССР. Служба в «несокрушимой и легендарной» довольно болезненно и весьма быстро излечила от социалистического интернационализма, неумело привитого в школе. И вечно угрюмый полковой замполит, наверное, не зря наградил вашего покорного слугу зябким эпитетом «несоветский человек».
То, что тогда робко проснулось в душе, оказалось постоянно крепнущей гордостью за кровное родство с краем, где (как пронзительно говорил один киногерой) и воздух чище, и небо голубее. И было это не просто тоской по близким и друзьям, по родному Киеву, по своему тесному, но уютному углу в панельной многоэтажке. Это стало еще данью уважения к людям, объединенным емким определением «земляки».
Возможно, мне просто повезло. Посчастливилось стать причастным к суровому братству скупых на эмоции, но щедрых на поступки людей. Готовых подставить свое плечо и прикрыть твою спину. Готовых постоять за свое достоинство и за твою честь. Людей, самим своим существованием опровергавших древнюю и похабную казарменную истину — «хохлы за своих не «вписываются».
Именно с тех пор я испытываю стойкую идиосинкразию к слову «хохлы». Для меня оно — как оскорбление, нанесенное моим землякам из Хмельницкого и Алексеево-Дружковки, Запорожья и Хуста, Винницы и Чугуева, Кагарлыка и Дубно. Как пощечина, которую наверняка не вынес бы ни один из них.
Потому что общность наша строилась на принципах, простых как армейский табурет и надежных как автомат Калашникова, — уважении к себе, уважении друг к другу и уважении к земле, на которой мы родились. И, возможно, именно следование подобным правилам помогло нам остаться людьми. Невзирая на казарменную беспросветность и армейский дебилизм.
Это было подсознательным соблюдением принципов чести флага, которого у нас тогда еще не было. Это было необъяснимым осознанием себя частью страны, которую мы тогда еще не построили. Но уже тогда мы были друг для друга частью Родины. Мы вырастили ее в своих душах.
Вот почему лично для меня патриотизм означает не только и не столько тихую привязанность к зеленым лугам, синим озерам и голубым горам. Но еще и необходимость чтить свою страну. Право на собственную гордость и собственное достоинство. И обязанность чтить достоинство других.
Как знать, может быть, вредная привычка время от времени вспоминать об этих принципах заставляет оставаться человеком. Невзирая на агрессивный цинизм угробленной властью журналистики. Возможно, следование этой незатейливой философии питает силы для безответной любви к Родине, изгаженной хамоватыми вождями и холуйствующими оруженосцами.
Говорить о преданности к Украине с некоторых пор стало едва ли не предосудительным занятием (если ты, конечно, не политик). Ибо твоя неискренность окажется очевидной, а твоя искренность — смешной.
А что постыдного в истовом желании гордиться своей страной? Что порочного в упорном (хоть и кажущемся порою безнадежным) стремлении испытывать щемящее чувство восторга от того, что ты живешь в стране, достойной уважения? Никто не отберет у меня этих желаний. Как никто не отнимет у меня Родины. Такой, какая она есть. И никто не лишит меня веры в то, что Родина наконец-то удостоится судьбы, которую заслужила. Хотя бы своими многовековыми мытарствами. И никто не украдет у меня надежды на то, что я увижу, как мои мечты сбудутся.
Что делать, если тебя коробит от снисходительного дружелюбия эстонцев и сочувственной отстраненности поляков, корректной покровительственности американцев и высокомерной — русских? В равной степени коробит, хотя за столько лет ты практически безошибочно научился улавливать интонации и отлавливать мотивы, различать излишне показную сердечность и глубоко запрятанную симпатию. Как быть, если тебя мучит стыд из-за того, что любимую тобою Родину не хотят, не могут, а в последнее время даже не пытаются уважать? Из-за того, что издалека наше государство слишком многим и слишком часто кажется чем-то вроде геополитического недоразумения. Из-за того, что до сих пор мы, действительно, давали слишком мало поводов для серьезных размышлений о нашей национальной гордости. Куда девать свой гнев и свою боль, когда видишь, что достоинство твоей страны попрано недостойными правителями?
Какая же ты сегодня, Родина? Как изменилась ты за ту чертову дюжину лет, которую, собственно, и называлась страной?
Все меньше воздуха и все меньше тех, кто строит воздушные замки. Все больше богатых и все больше бедных. Все больше домов и все меньше жителей.
Больше траура, меньше красок. Больше лоска, меньше вкуса. Больше неона, меньше света. Больше праздников, меньше радости.
Ты утрачиваешь запах и цвет, Родина. Я чувствую бритвенную остроту твоих углов и мраморную холодность твоих стен.
Не многовато ли «я» для заурядного материала обычного газетчика? Что дает основания пренебречь неписаным журналистским правилом, предписывающим не злоупотреблять глубоко личным местоимением?
Что? Выбор. Однажды сделанный выбор профессии, не только позволяющей, но и принуждающей порою говорить от своего имени. Выбор, перед которым стоит страна. Выбор, который предстоит сделать мне и миллионам моих сограждан. Мне позволяет сегодня не стесняться своего «я», гордиться правом сказать «я» слепая, неистовая вера в то, что тысячи из тех, кто прочтет эти строки, думают так же, как и автор. Точнее, нет, не думают, дышат, так же, как и я, живя той надеждой, той же силой, той же яростью, той же любовью.
Мое «я» — это моя протянутая, слабая, но честная рука. Это готовность подставить плечо всем, кто за годы безвременья не потерял своего «я» или готов его снова обрести. Это призыв к братству, в основе которого лежат простые и надежные принципы — уважение к себе, уважение друг к другу и уважение к земле, на которой мы живем. И ничего более. Все прочее — от лукавого.
Иногда необходимо говорить «я». Чтобы вспомнить о своем праве называться гражданами этой страны и о своей обязанности брать на себя часть ответственности за ее судьбу. Дабы напомнить об этом праве и этой обязанности тем, для кого все мы — только «они», безликие, безымянные и безмолвные. Которыми нужно понукать и за которых можно решать. От которых можно отгородиться чиновниками всяких рангов, лакеями всех мастей, КамАЗами, заборами, спецназом. От которых можно попробовать снисходительно откупиться раз в пять лет. Хотя смутное предчувствие подсказывает, что в этот раз не получится. Слишком много самых разных людей вспомнили сегодня о своем достоинстве. И напомнили о готовности завтра отстаивать достоинство своей Родины. Потому что едва ли не впервые за годы разочарований затеплилось нечто вроде надежды. Наконец-то стать страной. Страной, достойной уважения и гордости. За нее и за себя. Появился призрачный, но все же шанс заставить старую власть уйти и заставить новую власть уважать себя. Только демонстрируя собственное достоинство — сегодня, завтра, всегда, — мы сможем обрести достойных вождей. Принудить их стать достойными нас. Выжечь в умах, душах и сердцах будущих правителей цинизм, хамство и презрительность. Заставить их уважать нас, всех и каждого, и только так заслужить уважение к себе. Иначе новая власть, кто бы ни стал ее персональным олицетворением, окажется достойной правопреемницей прежней.
Мне не может быть все равно, какой выбор сделает Родина. Выбор в пользу тупости и серости? Выбор в пользу чванства и лакейства? Выбор в пользу страха и покорности?
Или выбор в пользу надежды и веры? Робкой, но все же надежды. Усталой, но все же веры.
Мы устали от разговоров о свободе и патриотизме? Но, ей-богу, не благодаря рассказам о повышении ВВП Лех Валенса смог объединить поляков. И не обещаниями раздать каждому по «Шкоде» Вацлав Гавел сумел сплотить чехов…
Говорят, что выборы — это политическая свадьба страны. И наша вина, и наша беда, что сей скорый праздник волеизъявления (в строгом соответствии с горьким ритуалом) неизменно оборачивается долгими политическими похоронами. Похоронами наших чаяний и наших кумиров. Завернутые в саван несостоявшиеся поводыри и лживые проповедники длинной вереницей бредут на гигантское кладбище наших надежд. А следом за ними плетемся мы. Плетемся мучительно долгих 13 лет.
Я не хочу идти в крематорий прав и свобод. Ни добровольно, ни под конвоем. Даже если новый колумбарий внешне и будет выглядеть вполне респектабельно. Даже если перед актом погребения мне выдадут костюм от Бриони за счет заведения.
Я не хочу быть свидетелем на чужой свадьбе и одним из покойников на всеобщих похоронах. Я хочу быть одним из крестных отцов на святых крестинах своей Родины. Я хочу, чтобы она наконец-то обрела веру. Обрела своего ангела-хранителя. Обрела свою счастливую звезду.
Я иду на выборы. Я хочу сделать выбор. Чтобы сохранить уважение к себе. Отдать дань уважения людям, рожденным этой землей. И попытаться вернуть уважение Родине.