В нашем приграничном городке издавна в мире и понимании живут румыны и евреи, поляки и украинцы, и русские, и армяне, и татары.
Все, кто сюда приезжает, остаются здесь навеки. Потому что здесь место такое райское. Не знаю, живут ли здесь ангелы, но то, что они здесь частенько прогуливаются, отдыхая от своих забот, - это точно! Люди же у нас - просто чудо! Работать - так работать. Отдыхать - так отдыхать. Свадьбы - всю осень. А то и зимой. И весной. Круглый год свадьбы. А детей! Садиков не хватает! В школах тесно! Крови так перемешались, что никто уже точно и сказать не может, кто какой национальности.
А о политике как-то никто и не задумывается. Некогда. Тут один кореец приехал к нам. И затеял организовывать общину корейскую - мол, община нацменшинств, - стал корейские права качать: мол, мы великий народ, корейцы! Сам себя председателем общины назначил, а в общине жена его Ли, специалист по тертой морковке, и два сына - ой, умру сейчас! - Чук и Гек, симпатичные такие. Круглолицые. Как коряки. Кстати, у нас и коряки есть. Тут одна учительница говорит мамаше на родительском собрании: ваша дочь щурится все время, ей надо бы зрение проверить, мамаша. А мамаша как возмутится: какое еще там зрение?! - и с гордостью: "Коряки мы!" Вот так вот можно впросак у нас в городе попасть.
Ну - вышел наш кореец к мэрии. С флагом и плакатом: мол, дайте помещение для офиса общине корейского народа здесь, у вас, на границе с Румынией, Молдовой, Приднестровьем и прочими окнами в Европу. А на него никто и внимания не стал обращать, все заняты. Только Таджимуратов Таджимурат Таджимуратович, уважаемый наш единственный узбек, мудрый человек, пошли ему Аллах многих дней жизни, подошел к нему и деликатно пристыдил: и как тебе не стыдно, уважаемый кореец? Люди вон работают все, а ты тут бездельничаешь, давай иди яблоки-симиренки собирай, вон они ветки обламывают своей тяжестью. Ну, кореец тот и не прижился у нас.
Уехал куда-то дальше митинговать. А потом оказалось, что флаг-то у него вовсе и не корейский был. И был ли он сам корейцем… Мы все потом месяц озадаченные ходили: кто он был, чего хотел, интересно?
Прошел у нас тут как-то слух, что продают погранзаставу. У нас ведь все продают: заводы, корабли, танки… Реверансы делают в сторону демократии, воздушные поцелуйчики посылают, а сами тихонько продают, продают, продают… Вот кто-то и сказал вечером в ресторанчике "Извораш" ("Ручеек" по-русски) за пивом: а слышали - заставу продают? Народ у нас хозяйственный, предприимчивый, денежный - побежал интересоваться: а за сколько? С пограничниками или без? И продают ли с заставой кусочек границы? Коридорчик. Маленький такой, сантиметров двадцать, чтоб хватило сгонять в Румынию и назад. На цыпочках - топ-топ-топ легонько, туда и назад. Кусочек в виде бонуса к заставе, нет?
Начальник заставы капитан Бережной как увидел толпу у ворот - заставу в ружье, стал своему генералу звонить: мол, тут митинг какой-то, революция, непонятно чего хотят… Когда выяснили, разогнали всех по домам. Народ разочарованный ушел, хотелось им не столько заставу, сколько тропиночку в Румынию прикупить. У многих это давняя была мечта - такую тропку иметь. А все потому, что когда Молотов и Риббентроп земли, как яблочный пирог, делили, о людях совсем не думали, семьи разделили так запросто. В Румынии мать осталась, в Украине - дети, или с одной стороны Прута один брат, с другой второй… Как, например, Янкель Козовский и его брат Матвей. Оба прекрасные потомственные музыканты. И отец их был аккордеонист знатный, и дед играл и на трубе, и на сопилке, на свирели, на окарине. А най у него звучал!.. Так сейчас и не играют вовсе. Сам король Румынии Штефан и супруга его приезжали слушать его най… А брат отца Янкеля и Матвея как-то в Ленинграде по случаю играл на саксофоне знаменитому саксофонисту, - знаете, такому бородатому, эффектному, модному тогда. И что? Тот такую мелодию не то что на саксофоне своем золотом, не то что языком, губами и дыханием - он пальцами на фортепиано сыграть не смог! Потому что техника у Козовских была фантастическая, и четверть тона могли! Вот как! Такую вот семью, такой вот семейный оркестр разделили границей - и не задумались…
Сейчас-то Янкель совсем старый уже. А бывало - лет двадцать, двадцать пять назад - подъедет на велосипеде к самой границе, выйдет на берег Прута в условленное время, а с другой стороны реки - Матвей. Покричат друг другу:
- Эй! Как дела, Янкель?!
- Дела - хорошо! Как мама?!
- Мама скучает, тебя хочет видеть, Янкель, может, приедешь?! Я оплачу. Поиграть бы нам еще вместе, а?! Янкель?!
- Эх, поиграть бы! Хорошо! Присылай вызов!
- Что?
- Вызов, говорю! Приглашение, говорю, присылай, говорю!
Ну и потом волокита: пока вызов придет, пока Янкель все документы соберет, характеристики подпишет, с этими бумагами в Киев или в Москву едет, чтоб визу открыть, паспорт получить. Потом через месяц опять к Пруту выходит.
- Матве-ей! Матвей! Отказали мне!
- Что?!
- Говорю, от-ка-за-ли мне! Приведи маму к реке на следующей неделе. Маму видеть хочу!
- Что?!
- Маму! Маму приведи сюда!
И через неделю со всеми предосторожностями приводят под руки старенькую маму, Еву Наумовну, к Пруту. А мама плохо видит и плохо слышит уже. Позаимствовали для нее у румынских пограничников бинокль. Она смотрит в бинокль, не понимает, как в него смотреть, видит на том берегу фигурку своего младшего сына, а ни лица рассмотреть не может, ни услышать, а уж обнять - и подавно!
- Янкель! Вот мама пришла! Вот мама!
- Мама! Как ты себя чувствуешь, мама?!
Матвей наклоняется к маме, кричит ей: вон Янкель, мама, спрашивает, как ты себя чувствуешь, мама! Мама что-то отвечает Матвею. Матвей кричит через реку:
- Ма-ма го-во-рит, что хо-ро-шо! Себя! Чувствует! Только по тебе скучает очень!!!
Янкель видит, что мама руками лицо закрыла.
- Матвей! Матвей! Что мама говорит?! Что она говорит?!
- Пла-ачет она! Мама пла-ачет! Тебя очень видеть хочет. А в бинокль не ви-и-идно! Не видит она в бино-о-окль! Говорит, хочет услышать, как мы с тобой играем! Напоследок услышать хочет!!!
Янкель огорчается, грустит и, конечно, выпивает. Не выпьешь тут… Первое лекарство от огорчения…
Да, наш небольшой многонациональный и вполне респектабельный городок издавна славился и своими пьяницами. Потому что, как вы уже видите, это не какие-нибудь обычные пропойцы, как в других городах. Ну что вы! Наши пьяницы - это очень талантливый народ: музыканты, художники, актеры, зодчие… Пьянство - как бы понятнее объяснить - это часть их одаренной мятущейся натуры. Бывало, выпьет один такой утром - бац! - и проснулся в нем гений! Эх, сейчас бы за работу!
Но нет. Выпьет еще разок - щелк! - гений икнул и покинул мятущуюся душу. И художник тянет свое бесполезное, ни на что не годное тело в мастерскую при Калиновском рынке, где подвизается оформителем, пишет объявления типа "Карандаши от тараканов! Три на рубль!" Зодчий нанимается на плиточно-мозаичные работы по отделке декоративного фонтана в местном санатории, актер вместе с такими же изображает толпу зевак на заднем плане, музыкант собирает в чемодан гнилую аппаратуру и едет на халтуру в село Жабье Ивано-Франковской области играть на свадьбе дочери местного участкового.
Не то наш Янкель. Он, как и все его предки, играет практически на всех инструментах, независимо от количества выпитого. Но так, как он играет на барабанах, не играет никто! Никто! Гарантирую вам.
И каждую субботу, когда инструменты расставлены, и все они, музыканты, кое-как накормлены и - конечно! - напоены хозяевами, вот уж который год он слышит одну и ту же фразу от руководителя их группы, старого аккордеониста Миши Караниды (а говорят они, наши музыканты, на такой певучей смеси румынского, идиш и русского, что ни один лингвист не разберет такой диалект):
- Янкель! Вставай из-за стола уже, Янкель! Пошли работать. Хай! Инклоц ин барабан ши оплякат! (Ударь в барабан и поехали!)
Янкель дает мелкую рассыпчатую дробь на барабане, и оркестр начинает свой рабочий вечер, переходящий в ночь, а нередко - и в серое утро.
Как-то Янкель окончательно рассорился с женой, с мамой жены и с тетей жены тоже рассорился. Причину ссоры стороны рассматривали по-разному. Жена, мама жены и тетя жены ссорились с Янкелем из-за его пьянства и нежелания подсуетиться и ехать в Румынию к брату Матвею на постоянное жительство. Янкель же считал, что они - все эти ведьмы, эти кобры, - что они попросту антисемитки. По линии тети. Потому что по своей линии они все же немножко Шустеры и немножко Цибермановские. А тетя у них - да! Онопенко Оксана! Хоть и по мужу Шустер.
- Антисемиты! Антисемиты вы! - кричал Янкель.
- Как ты такое можешь говорить?! Что ты за слова говоришь?! Мне! В моем возрасте! В моем доме! - возмущалась мама жены Янкеля. - Янкель, ты бессовестный, Янкель. Что это за такие слова?! Чтоб этого больше не было! Чтоб ноги этих слов в моем доме не было! И твоей ноги тоже! Чтоб!
- Очень надо мне. Очень надо мне мои ноги в вашу хату! Очень мне надо!!! - дразнился Янкель. - И вообще, ваша дочь Неля распущенная, как я не знаю! Она курит! Поняли вы, мама?
- Ну и что?! - парировала мама жены Янкеля. - Не знаю, не знаю! Курит… Я тебе отдавала приличную девочку. Двадцать лет. Шестьдесят килограмм. Высшее образование. Без вэ пэ. А что ты с ней сделал за эти годы? Ее же не узнать! Вот - уже курит. Что ты сделал с моей девочкой, я тебя спрашиваю, что она уже курит?!
Тут вступала жена Янкеля Неля:
- Все нормальные люди давно куда-нибудь уехали. Я не прошу Америку, я не прошу Израиль, - я хочу к Матвею в Румынию. Что мы тут видим? Пустые прилавки? А в Румынии - кофточки. В Румынии - еда. В Румынии - обувь, в Румынии - все! Ты столько зарабатываешь на своих халтурах, если бы ты все не пропивал со своими подлыми друзьями, мы бы уже давно жили в Бухаресте!
Сколько Янкель ездил в Киев, покоряясь жене своей меркантильной, сколько собирал характеристики, справки, что он не иждивенец, что он работает учителем в музыкальной школе по классу духовых инструментов… А его опять не выпускают. Совсем он закручинился. Просто запил, проще говоря. И на команду Миши Караниды "Янкель, инклоц ин барабан!" без энтузиазма реагировал. И даже играть стал хуже. Хотя играть мог в любом состоянии. А все почему? К маме хотел. Хотел к маме. Понимаете? Вот вы понимаете, а почему же тогдашние власти не понимали? Не понимали, как взрослый, небритый, толстый грустный дядька остро скучает по маме. А тут опять Матвей заорал на берегу Прута: мол, маме совсем худо! Худо! Хочет, чтоб мы сыграли напоследок!
- Что?! Что?!
- Я ей наигрываю на скрипке, но она говорит: не то, не то… Хочет, чтоб с тобой!
- Ладно! - решил Янкель. - Ладно. В следующее воскресенье вывози маму к Пруту, лишь бы ветра не было.
- Что ты задумал, Янкель?! Не вздумай переплывать, Янкель! Тебя погранцы захапают, и мы не сможем выходить к тебе сюда на берег Прута, нас же не пропустят больше!
- Та не-ет! - досадливо отмахнулся Янкель. - Та не буду я плыть! Я - другое!
- Что?!
- Ничего! Короче, вывози маму! Все!
Хорошие люди музыканты, правильные люди. Вот где была настоящая дружба народов, вот где была солидарность! Вот где был мир, труд и май! Все и так знали положение Янкеля, и его жену - антисемитку по тете, и его тещу, и то, что не выпускают Янкеля к брату в Румынию, и то, что Еве Наумовне стало совсем худо. Уж кого они там, на погранзаставе, уговорили, кого подкупили - не знаю, но в следующее воскресенье на берегу Прута, прямо на границе, выстроился оркестр.
Там были чуть ли не все музыканты, зарегистрированные, чтоб их не считали тунеядцами, в ОМА (Объединении музыкальных ансамблей). Молдаване, евреи, цыгане, украинцы, русские, поляки, немцы… да кто там был еще - всех не перечислишь. Многие из них, кстати, пожертвовали халтурами - воскресенье же! - и потеряли при этом кучу денег. Но кто там считал! Главное, что Ева Наумовна хотела послушать музыку в исполнении своего сына Янкеля, а это важнее, чем какие-то там сто рублей.
Выставили аппаратуру, дорогущую по тем временам, не дешевле автомобиля, не пожалели, лучшую привезли - и установили на берегу Прута. К какой-то машине подключили. Где достали? Ну, словом, все помогали. Даже пограничники с нашей стороны. И знаете - даже Бог постарался, вник: ветер дул как раз с нашей стороны Прута на румынскую.
Ждать пришлось недолго. Вот и машина к Пруту подъехала, аккуратно высадили Еву Наумовну, кресло ей поставили раскладное, а Матвей вытащил скрипку из футляра, помахал приветственно музыкантам на нашем берегу.
Ну разве смогу я описать привычными словами все, что было потом? Разве можно словами описать музыку? Или настроение? Или состояние? Разве можно описать то счастье и радость по обе стороны Прута? Это надо было там присутствовать. Нет, это слушать надо было. Как Миша Каранида дал команду: "Янкель! Ну?! Хай! Инклоц ин барабан ши оплякат!!!" - и заиграл этот импровизированный оркестр для мамы Янкеля.
Как же они играли! И "Дойну", и "Фрейлакс", и танец польских кавалеров "Краковяк", и "Рула-тирула", и "Мейделе, мейделе". Матвей, весело пританцовывая, подыгрывал из Румынии. А кто-то смотрел на ту сторону в бинокль и комментировал:
- Смеется! Ева Наумовна смеется!
- Ева Наумовна плачет, слезы вытирает!
- Ева Наумовна руками! Руками танцует! Танцует руками и плечами, Янкель! И головой танцует, Янкель, под музыку! И смеется! И плачет, Янкель!!!
А Янкель знай наяривал, лупил по барабанам и подпрыгивал под музыку, чтобы угодить своей маме, танцующей руками на той стороне, в Румынии…
Вот такая вот история. Давным-давно ушла мама Янкеля и Матвея в другой мир. Теперь Янкель спокойно может съездить к брату в Румынию, - по новым законам это очень легко, и можно поехать в любое время. И Матвей сюда к нам приезжал, с музыкантами встречался, играли вместе… Понравилось ему тут у нас. У нас ведь очень хорошо. Рай практически. Все люди, живущие здесь, уверены, что даже если ангелы тут и не живут, то, отдыхая от своих забот, частенько прогуливаются…