Именно так поступил яркий представитель "шестдесятников" Петр Засенко, когда поехал на Донбасс агитировать за независимость Украины перед референдумом 1991 г. Он - тонкий лирик, блестящий переводчик, литературовед, принципиальный и скромный человек. На какой бы должности он ни был во времена Хрущева и Брежнева, он делал невозможное, чтобы настоящий талант был напечатан, несмотря на давление идеологов.
Петр Засенко также ближайший друг непревзойденного Григора Тютюнника, недавно возродил многие его новеллы по оригиналам, предусмотрительно оставленным автором побратиму.
Поэт рассказал ZN.UA о друзьях - известных поэтах, о настоящих талантах и провокаторах-графоманах, а также о том, как его вербовали в "стукачи"…
- Петр Петрович, вы начали писать стихи еще в школе, а кто у вас был примером тогда?
-Шевченко. В доме был "Кобзар", у которого даже переплеты истерлись, такой зачитанный. Отец, а позже и я, перечитали всю литературу в сельской библиотеке.
- Книги, наверное, и повлияли на ваш выбор специальности?
-Да, выбрал я филфак университета им. Тараса Шевченко, где судьба свела меня с талантливым поколением: Васылем Симоненко, Борисом Олийныком, Мыколой Сомом, Анатолем Перепадей, Станиславом Тельнюком, Леонидом Тендюком, Тамарой Коломиец, Василием Диденко, Мыколой Сингаивским. Все посещали литстудию. Некоторое время руководителем студии был Юрий Мушкетик - тогда уже аспирант. Он и пригласил меня на заседание. На студию приглашали известных поэтов - Владимира Сосюру, Павла Тычину, Андрея Малышко, баснописца Анатолия Косматенко, прозаика Юрия Збанацкого. Василий Симоненко часто печатался в университетской многотиражке с выразительным названием "За советские кадры". На втором курсе он говорит: "Слушай, старик, я слышал твои стихи. Подавай в многотиражку". Так в 1956 г. меня впервые напечатали: "Вже бузок синьоокий у сквері відцвів, відцвіли на бульварах каштани, Знов мене дожидають простори полів - дід Олесь в курені на баштані..."
- В шестидесятые вы уже начали работать. Как сложилась ваша филологическая карьера?
-Я начинал в газете "Київська правда", потом в "Колгоспному селі" (сейчас это "Сільські вісті"). Позже меня пригласили тоже литконсультантом-редактором в мощное молодежное издательство "Молодь". Там тоже была студия, через которую прошли все "шестдесятники". Руководил ею блестящий поэт, а самое главное, -педагог, Дмитрий Билоус. Именно из его ладоней выпорхнуло это талантливое поколение. На работе были единомышленники: Дмитрий Чередниченко, Сергей Плачинда, Иван Дзюба, Юрий Бадзьо, Виль Гримич и я. Карьеры не было - была лишь рутинная борьба с графоманством, с неаккуратным письмом.
- На придирчивого редактора, наверное, жаловались?
-Как-то звонят из редакции газеты "Вечірній Київ": "Здесь на вас жалоба, аж четыре листа". Из прочитанного до сих пор помню: "Я стою на утесе, с которого меня хочет свергнуть Петро Засенко" (смеется). Были настоящие таланты, а были провокаторы, больные, лютые графоманы. Один мне говорит: "Да я вас сейчас задушу этими руками", а другая: "Да кто вы такой? Я оставила в литературе очень глубокий след! Мои повести читал сам Шолохов!" - Спрашиваю: "А какие же повести он читал?" - "Это не ваше дело!" Приходили писатели, которые уже отсидели и приносили такое, за что можно снова вернуться на нары. Мне главный посоветовал в таких случаях фразу: "Националистическое отребье в издательстве "Молодь" снова берет реванш". Произносил между прочим эту фразу, и автор, все поняв, уходил. В "Молоді" я проработал почти десять лет. Научился говорить и ладить с людьми. Это заметили и начали вербовать в "стукачи"!
- Как это было?
-Сначала наведывался в студию офицер госбезопасности. Поскольку я был секретарем комсомольской организации, он спрашивал о ком-то, а я отвечаю, дескать, смотрите анкеты, о себе каждый собственноручно написал. Позже назначает встречу возле кинотеатра "Орбита" и просит сесть в авто. Повезли аж на Речной вокзал. На втором этаже открыли комнату. Их двое и я. "Вчера поздно вечером вы были в буфете на железнодорожном вокзале", и называют, кто еще со мной рюмку пил. "Что за анекдоты рассказывал Василий Гринчак?" - сразу дали понять, что все обо мне знают. Потом конкретное предложение: "Нам не надо, чтобы вы на кого-то писали. Но, когда будут с визитами представители украинской диаспоры, нужно с ними побыть. Потом расскажете. Вы умеете разговаривать с людьми, мы знаем". Как ни давили, я не согласился.
- Больше не вызвали на разговор?
-Нет, но как-то напоминает мне поэт Владимир Мордань: "Ты говорил Александру Завгороднему, что достаточно уже стихов о Ленине писать". А это же больше года прошло! Ну, думаю, я уже на крючке. Поэтому, когда в 1969 г. запретили и изымали из книжных магазинов мой сборник "Князівство трав", я понял - это их месть.
- Поэт Андрей Грущак писал, что книга "Князівство трав", которая, собственно, продавалась лишь один день, пробудила его украинство. А что крамольного нашли среди ваших стихов?
-Национализм, хуторянство, созвучность западным оценкам советских действий в Праге 1968 г., увлечение патриархальщиной, мотивы подневольного труда в колхозе.
- Петр Петрович, а как вам удалось не поступить в партию?
-Убеждал, что не готов. Борису Олийныку, который был парторгом Союза писателей, прямо сказал: "Какой из меня партиец? Я же потенциальный вор. Мне часто приходилось воровать в колхозе, чтобы выжить!" А он положил мне руку на плечо и говорит: "Петя, ты настоящий коммунист!" (Смеется.) Васыль Симоненко был членом партии. Когда Богдан Чалый предложил Григору вступить в партию, он не удержался: "Бодя, я в твою партию не пойду - она убила моего отца". Мы с Тютюнником были друзья - не разлей вода! А дружба дороже, чем партия. Я не осуждаю тех, кто поступил в партию. Мы выросли в той системе и верили советской пропаганде, потому что другой не знали.
- Ваша правда, но почему-то у вас и Симоненко нет стихов о Ленине, партии, а у других, тех же "шестдесятников", их до полукниги бывало?
- Я свой выбор сделал. У Тычины один из сборников назывался "Комунізму далі видні". Но я не осуждаю коллег. Многие из них искренне верили в победу коммунизма, в светлое будущее. Когда умер Калинин, Иван Драч бился головой о столб до крови и клялся: "Буду таким, как Калинин!" Сам мне и рассказывал. В семьях Драча и Олийныков была вера в коммунизм. А мои родители в это не верили. Сегодня мы должны видеть в этих поэтах прежде всего поэтов и украинцев. Тот же Дмытро Павлычко принципиально писал только на украинском, хотя его в этом и упрекали московские коллеги.
- Еще бы, сам Шевченко многое написал на русском! А может, писатели просто устивали от борьбы с цензурой и ломались?
-Относительно цензуры -вы правы. Борьба с ней была очень трудной, она истощала и уничтожала. Судьба Григора Тютюнника - лишь одна трагическая иллюстрация этого поединка. Писатели старались писать между строк, как мы говорили "шли в подтекст". Но были такие ушлые цензоры, что и это замечали. Припоминаю 1974 г., издательство "Райдуга". Объявляют, что через час собрание всего коллектива. Придет цензор. А Григора в тот день почему-то не было. И вот цензор с трибуны говорит: "Есть указание, чтобы имя Григора Тютюнника больше нигде не упоминалось. Ни как переводчика, ни как автора. Кто нарушит это указание, будет отвечать местом работы".
- Так это же творческая смерть!
-И материальное обнищание! Я выхожу на улицу позвонить (в редакции телефоны прослушивались). Григор берет трубку. "Грыць, ты слышал новости?" - спрашиваю. "Нет, а что случилось?" - "Надо встретиться". Встречаемся. Тютюнник осунулся: "Так, что это выходит? Я написал лишь полуправду и за это меня выбрасывают из литературы. А если бы написал всю правду? Меня что, убить надо?!"
- Петр Петрович, а вы знали, кто пишет доносы?
-Догадывались. Григор прямо в глаза мог стрельнуть "стукачу", что он о нем думает. Одному сказал: "У тебя глаза, как две проститутки с Крещатика". В конце 1960-х годов на собрании я выступил с иронической речью. Дескать, раньше многотомники состояли из произведений писателя и писем. А современным творцам надо добавить еще и тома доносов.
- Довольно опасное высказывание. Не побоялись?
-Допекло! Именно тогда уничтожили уже напечатанный тираж сборника "Князівство трав", что повлекло за собой увольнение с работы, занесение в "черные списки" на запрет выступать и печататься. В архивах хранятся кипы этих доносов. Надо открыть архивы, чтобы узнать, кто чем занимался, кроме литературной деятельности.
- Как вы охарактеризуете движение "шестидесятников", к которому принадлежите непосредственно? Что это за феномен?
-"Шестидесятники" - могучее племя, ставшее прологом к движению сопротивления в Украине. Трагическое поколение, через их судьбы прошли войны и репрессии. Все они вышли из-под крестьянских стрех, поэтому и лексика их правдивая и роскошная. Самая одаренная молодежь, у которой не было детства, потому что сызмала начинали трудиться (сам десять лет был пастухом!). "Шестидесятники" стояли двумя ногами в разных лодках - а море бушевало. И надо было устоять! Некоторые были партийными, то есть на привязи. И все под надзором!
- Вы были ближайшим другом Григора Тютюнника, как он работал со словом?
-Мы дружили настолько, что встречались или созванивались каждый день. Григор мог и в село приехать, чтобы меня увидеть. В моих Любарцах рождались идеи для его будущих новелл. Вон напротив нашего дома усадьба. Когда-то там жил колхозный счетовод Петро, а по-уличному Нюра. Настолько осторожный и деликатный в разговоре, что даже походка его приобрела небывалую, как для села, грациозность. Соседи шутили, что Нюра по грязи идет, а ботинки чистые. Где-то в компании сидим, Григор просит: "Петя, покажи, как Нюра ходит". А позже признался: "Я уже вживаюсь в его образ". Так родился прекрасный рассказ "Нюра". Автор мне первому прочитал. И спрашивает, понравилось ли. Отвечаю, что прекрасно характер передал. А он помолчал и говорит: "Мне твоего Нюру надо встроить во время. Показать время, которое так повлияло на характер". Потом приносит уже готовое произведение с дописанным финалом. Был себе мужчина, и вдруг на него кто-то крикнул, топнул и сказал: "Ша!" И это "ша", этот страх сломали человека, превратив его в раба.
- Однако же у Тютюнника такие детали, которые заставляют задуматься над причинами обнищания сельского люда, который каторожно работает "на собственной, не своей земле"!
- Самое ценное, что все это писалось с натуры! Спрашивает у моей матери: "Мама, а почему вы так согнулись?" - "А это, сынок, как в 29-м в коллективизацию наклонилась над свеклой, так и некогда было разогнуться". Григор выбежал в другую комнату, за голову обеими руками ухватился: "Петя, такого же не придумаешь никогда! Чтобы в одном предложении - и вся эпоха!" Эту фразу он использовал в рассказе "Крайнеба". Изменил ее немного, чтобы цензура не вычеркнула.
- Когда Тютюнника спросили, в чем секрет его таланта, он ответил: "Нет загадки таланта, есть вечная загадка любви!" Что он имел в виду?
-Думаю, что любовь к простому народу. Однажды мы стояли с ним на бульваре. А тогда евреям дали право выезжать. Григор ноги поставил широко, как корни, и говорит: "Петр, если бы и земля горела под ногами, я никуда отсюда не уехал бы". Так он любил Родину! А как-то указывает мне на одного человека: "Видишь, этот хочет быть писателем. Но жалуется, что у него болит сердце... Так я тебя спрошу, может ли у украинского писателя не болеть сердце?"
- Почему он ушел из жизни таким образом?! Только ли цензура виновата?
- Очень важна для художника поддержка в семье. Этого ему не хватало. Как-то пришел я к Тютюнникам домой на Раевского, 28 (до сих пор мемориальной доски нет!), а Людмила Васильевна собирается на работу. Говорит нам: "Женя Гуцало снова книгу издал, слышали?" Я говорю - мне очень понравилось название: "Хустина шовку зеленого". Григор молчит. Жена ушла, а Григор в ее направлении указывает: "Вот Люда - все мои ненаписанные произведения". Я начал его успокаивать, дескать, женщинам всегда нужны деньги. А Григор отвечает, что не может за деньги писать.
- Правда, что у него был роман с Неонилой Крюковой?
-Нила, бывало, говорит Григору: "Дай я в твои глаза хоть насмотрюсь!" А меня как встретит: "Петя, как тебя увижу, так и Григор передо мной!" Предлагала ему пожениться: "Я тебе таких казаков рожу!" Григор мне потом говорит: "Я без отца рос, так что же, и мои зайчики без меня будут расти?" А все же пошел свататься! Взял и меня. Но она не открыла дверь. Сидим на лавочке возле дома, цветы мнем. Уже после смерти Григора Нила призналась, что была дома и смотрела на нас из окна.
- Петр Петрович, одним из ваших наставников был Владимир Сосюра. Расскажите о нем.
-В 1958 г. поднимаюсь я по бульвару Шевченко, а навстречу Сосюра. Кричит еще издали: "Добрый день, юный друг! У меня сегодня прекрасный день - я закончил поэму "Мазепа", которую писал сорок лет!" И предлагает пройтись - что-то хочет мне рассказать. Гуляем (с самим Сосюрой!), и он рассказывает, как в 1927 г. был у него обыск и поэму изъяли. Говорит, так расстроился! Но в этих органах была женщина, которая любила Сосюру.
- Самого поэта или его поэзию?
-Самого поэта! Она выучивала наизусть целые главы, а потом рассказывала. Таким образом он восстановил утраченное! "Понимаете, я люблю правду. Мазепа - это надежда Украины, потому что он хотел отсоединить ее от России, поэтому эту фигуру мы должны уважать", - говорит Сосюра. Через сорок лет я рассказал это Сергею Гальченко. Он разыскал поэму и пролог к ней. А я подготовил "Мазепу" в журнале "Київ", и ее напечатали в 1988 г.
- В разговорах с Сосюрой вы затрагивали современное состояние Украины? Именно тогда его едва не уничтожили за стихотворение "Любіть Україну" в 1944 г.
- "Меня били-распинали за стих "Любіть Україну". Но не сломали!" - услышал я от Сосюры. Вот цитата из письма поэта к одному композитору: "Вы спрашиваете меня, почему в школьных учебниках зачеркивают мои стихи и портрет? Это все последствия моей травли за "Любіть Україну". Но пострадать за Украину - это большое счастье!" Помню его слова: "Украина в моем сердце никогда не остынет". Как-то описывает партийные торжества в Оперном. Присутствующие поют Интернационал. Все - на русском, один Сосюра - на украинском. Сосед говорит: "Не мешайте петь!" - "А я й не заважаю..." - и продолжает петь. "Это русская песня! Замолчите!" - "Ні, це не російська пісня, це французи написали Ежен Потьє і Дегейтер". - "Я знаю, кто вы - националист!" - "І я знаю, хто ви - дурень …"
- Петр Петрович, а почему источники указывают разные даты вашего рождения? Одни - 22 мая, другие - 5 июня 1936 г.?
-Я должен был быть Николаем, потому что на самом деле родился на Николая весеннего, но был слабеньким, хлипким ребенком и родители не спешили меня записывать в сельсовете, - неизвестно было, выживу ли. Тогда никаких декретных отпусков у женщин не было, работали до самых родов. И мать моя так же полола свеклу, а ночью родила. Когда заходит утром бригадир: "Ты чего на поле не идешь?" - "Так вот мальчик у меня появился", - отвечает, лежа на полу (пол - лежанка между печью и стеной, где спали взрослые). "Какой еще мальчик? Вчера же не было!" - "Так сегодня уже есть..." - "Ничего не знаю, завтра на работе чтоб была", - и в дверь. На следующий день мама пошла на поле. А я за две недели оклемался и аж 5 июня отец пошел в сельсовет, где и выписали метрическое свидетельство.
- Изменился ли за вашу жизнь украинский язык?
- Он стал несколько беднее. Раньше меньше было языкового мусора. Услышите ли вы теперь где-нибудь разговор с присказками, пословицами? Мы с Тютюнником ходили на Бессарабку, селяне там торговали. А сейчас одни перекупщики. Некого послушать! Современный язык творят люди, оторванные от села, от колыбели языка. Селяне твердо знали, где добро, а где грех, что можно, а что нельзя, или же нехорошо. Приветствовали друг друга, желали: "Боже поможи!" Хотя что такое "нация" - никто не знал, а она ведь была. Люди четко осознавали, какого они корня, какой веры. Этим мы обязаны христианству. Сейчас абсолютно все духовные предостережения игнорируют, то, что считалось грехом, сейчас не только разрешено, но еще и пропагандируют как крутой стиль жизни. Аморальность разрушает душу народную и уничтожает нацию.