"…Пожелайте мне счастливого плавания. Через пару дней на гафельном двухмачтовом кетче "Tecla", 1915 года постройки, длиной 28 метров, я отправляюсь в экспедицию из Isafjordur на севере Исландии через Датский пролив к берегам Гренландии, затем вдоль Восточного побережья после пересечения Полярного круга в самый большой в мире фьорд Scoresby Sound. Обогнув остров Milne и пройдя все ответвления (ну почти все) главного фьорда, экспедиция вернется тем же путем в Рейкьявик. Кроме вахты на руле и работы с парусами, мне придется посменно готовить еду для всей команды".
Вы подумали, что это цитата из приключенческой книги Жюля Верна? Вы ошиблись. Это обычная запись на странице в Фейсбуке. Автор ее - капитан дальнего плавания, профессиональный путешественник, общественный деятель, мастер художественной фотографии, коллекционер цветов, бывший диссидент, меценат, знаток литературы и живописи, дотошный исследователь, человек чести и настоящий патриот Украины. При этом он невероятно скромен. Поверьте мне, я знаю, о чем говорю.
Капитан Виталий Оплачко столько прошел, преодолел, испытал в своей жизни, он столь благороден, добр и верен кодексу чести офицера, что махатмы и ламы, князья и короли мира с почтением пожимали его легкую, но крепкую руку. Да что короли… В своих путешествиях он так бережно относится к людям, к природе, к истории, к нашей планете, так неукоснительно соблюдает все гласные и негласные законы путешественника и моряка (даже на суше, о чем чуть ниже!), что именно для него мироздание длит и останавливает время, чтобы он успел еще больше познать, понять, запомнить и поделиться с друзьями счастьем и чудесами.
- Однажды внук попросил: "Дед, покажи на карте, где ты был". А мне легче показать, где я не был. Знаете, что такое геометрия? Это измерение Земли своими ногами. Я всегда мечтал посетить и узнать неизведанные уголки мира. А началось это в детстве, с коллекционирования марок. Представьте себе небольшой сибирский город, куда мы с родителями переехали в 1949 году. Что такое в Сибири, в то советское время, владеть маркой Французской Экваториальной Африки, или еще дореволюционной - Мыса Доброй Надежды? Марки раскрывали передо мной огромный и пленительный мир. Самой любимой моей книгой был географический атлас, где я находил страны, к которым принадлежали мои марки по праву своего происхождения. У меня дух захватывало, когда я читал свои любимые книги - Жюля Верна, Джека Лондона, Каверина. И уже тогда я твердо был уверен, что обязательно буду путешествовать и познавать мир.
- А что было до 1949 года?
- Война. Я помню…Ранняя теплая осень, но мой отец в серой толстой шинели с малиновыми кубиками на отворотах. В руках у него - желтый фанерный чемодан. Он уезжает на фронт. Я иду провожать его "на калитку". Мне совсем не страшно - он такой сильный, и у него еще бело-синий значок парашютиста с подвеской за 27 прыжков. Мама, врач-хирург, уехала в свой госпиталь собираться. Папа отказался брать в дорогу котлеты, которые жарила бабушка. Мы вдвоем: военврач со свежим дипломом из Мединститута и его сын. Больше мы не встретились…
Еще помню… Бомбят ночью. Бабушка гасит коптилку на столе. Сильный грохот совсем рядом. Бабушка кидается к моей постели и прикрывает меня собой. Утром по улице идет конница. Лошади рыжие, на кавалеристах - "кубанки", с трехцветных флагов свисают желто-черные ленты. Впереди на мотоциклетке - два немца. Кубанская дивизия. Уходят куда-то печальные соседи дядя Арон с тетей Фридой, в руках у них небольшие узелки. Через некоторое время мы узнаем, что мариупольских евреев расстреляли на Агробазе. В нашем дворе квартируют немцы. Когда они уходят из города, всех трудоспособных сгоняют на вокзал. Нас разлучают с дедом, он - нетрудоспособный. Я реву и не отпускаю дедушкину руку, немец в каске отпихивает меня. По крышам и чердакам лазят немцы с топорами, ищут спрятавшихся. Очень дымно. Люди говорят, что немцы подожгли Слободку. На вокзале нас запихивают в товарные вагоны. Тесно и жарко. Я сел на пол. Кто-то наступает мне на руку башмаком. Поезд трогается.
Под Сартаной налетают наши самолеты, бомбят. Всех выгоняют из вагонов, немцы-охранники куда-то деваются, и мы с бабушкой в темноте уходим. Приходим в город и прячемся в погребе. Здесь мы сидим целый день и следующую ночь. У меня начинается кашель, бабушка зажимает мне рот рукой, дает воды. Я захлебываюсь и продолжаю кашлять. Утром выбираемся. Вокруг мертвая тишина. Город горит... А потом… Уже несколько дней в городе наши. Я вижу - на фонарных столбах висят длинные люди с табличками на груди. Одна, в сиреневом пальто, - Зоя-переводчица. Я видел ее во дворе у знакомых, она танцевала под патефон с немецким офицером. Кто-то читает табличку: "За сотрудничество с фашистами". Мы с бабушкой быстро уходим.
Май. Во дворе распустились желтые одуванчики. Из открытого окна голос Левитана: "…Вечная слава героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины!" "Павшим в боях" - это про моего папу. "Вечная слава" - это значит, что я его никогда больше не увижу.
Кто-то кричит: "Надя приехала!" Моя мама. Она вернулась. В отпуск, на неделю. Мама развязывает носовой платок и протягивает мне побелевшие шоколадные дольки. Некурящим вместо махорки давали дольку шоколада в день. Три года она собирала этот шоколад… Для меня.
Воспоминания В.А. Оплачко "Мой Амаркорд" можно прочитать на его странице в Фейсбуке. Виталий Александрович - один из тех немногих, кто писал не только о триумфальной победе Советской Армии во Второй мировой, но и о том, о чем не принято было говорить: о гигантских потерях, о бездарности советских генералов, о преследовании наших солдат, попавших в концентрационные лагеря и выживших там.
- Еще школьником я знал, что путешествовать смогу, если буду моряком. Я решил поступать в мореходное училище. И вот мальчик из провинциального сибирского города приезжает в Одессу, "по-модному" одетый: в сатиновых шароварах с широкой резинкой и напуском на щиколотки. К слову, эти шаровары сослужили мне добрую службу. На экзамене по математике мне попался билет, который я не знал, и, когда учитель отвернулся, я спустил этот билет себе в "модные" шаровары и взял другой, удачный. Чего не сделаешь ради мечты?! Получив пятерку по математике, я обеспечил себе проходной балл. Жизнь в училище оказалась непростой. Как в любом мужском коллективе… Однажды я прихожу в умывалку (большое помещение, где много умывальников в ряд), а там весь в крови избитый курсант по фамилии Морев, заподозренный в краже… Его били зверски, ногами… Я так переживал, будто это меня избили… Вообще нравы были жестокие. Однажды захожу в свой кубрик после занятий и вижу: мои самые красивые марки наколоты на гвозди и прорваны… Висит марка с бегемотом из Анголы… Я плакал. Не мог понять не только жестокости этого поступка, но и причины - зачем. Как всякая жестокость, связанная с какими-то внутренними комплексами, она была немотивирована. Так часть моей коллекции погибла… Правда, они выбирали яркие марки, так что самые редкие, старинные марки не пострадали. Но и хорошего в училище тоже было немало - интересные предметы и практика после первого курса на паруснике "Товарищ".
В раннем детстве я видела этот парусник в Одесском порту. Весь город ходил его смотреть. Как же я завидовала мальчишкам, которые деловито сновали по палубе. Кто они? Каким чудом они там, на паруснике, смело карабкаются на мачты и подымают паруса? Ответ пришел совсем недавно. Виталий Александрович прислал мне фотографию парусника "Товарищ" и написал: "Я работал на фоке (первая мачта), на третьем рее снизу".
- На практику после четвертого курса я попал на пароход "Калуга", работавший на угле. Но в машинном отделении уже не надо было кидать уголь лопатой в топку, там была шурующая планка, которая сама подавала уголь. Мы шли из Риги в Клайпеду, в Гамбург, в Бремен, в Швецию, в Мальме… В Бельгию. Для меня это было тяжкое испытание. Стоим мы в Антверпене. Воскресный день. Я брожу по кают-компании, дергаю товарищей за рукав: ну пойдемте со мной в город, ну кто-нибудь - пойдемте…
- А чо там делать? Магазины закрыты, отовариваться негде…
А мне хотелось просто увидеть город…
Плыли мы через Северное море в Швецию… Отстал второй повар. Обязанности второго повара - убирать на камбузе, в кают-компании, в столовой. Поручили курсанту-практиканту.
Северное море в осенне-зимний период штормовое… Швыряло нас ужасно. Тем не менее в столовой команда смотрит какой-то фильм. А я убираю на камбузе. Опрокидывается огромный противень с бараньим жиром. Жир растекается по всей палубе. Этот запах… И мне нужно все это вымыть и вычистить. Я мыл палубу, и мне было плохо. В тот ужасный день я единственный раз усомнился, смогу ли быть моряком и правильно ли выбрал профессию…
Тогда на всю свою зарплату я купил блок сигарет "Viceroy" и… прекрасный белый теплый шерстяной свитер. Я в нем долго ходил, даже нырял с аквалангом. На четвертом курсе родители "построили" мне ратиновое пальто. "Построили" - так тогда говорили. Ратиновое пальто - это был такой социальный статус, вы себе даже представить не можете! Я надел его пару раз, а потом продал и купил акваланг "Украина".
На четвертом курсе он стал серьезно готовиться к окончанию училища и брал домашние уроки английского у Ольги Евгеньевны Энвальд-Боровской, выпускницы Оксфорда еще в дореволюционные времена. Она, как многие интеллигентные женщины того поколения, блистательно умела делать практически все: от шитья, вышивания и приготовления еды до совершенного знания языка и методики его преподавания. Поэтому и уровень английского у капитана Оплачко оказался очень высокий.
- Экзамен по навигации я сдавал на английском языке. На экзамене присутствовал начальник пароходства А.Данченко. Он, впечатленный ответами нескольких курсантов на английском, пообещал, что после военной стажировки сам будет распределять их на суда. Моя стажировка проходила на эсминце "Бесшумный". Я очень хотел на подводную лодку, но не получилось из-за перелома ноги. Это было время Тарзана, и все мальчишки с диким криком скакали с деревьев, вот и я прыгнул, чтобы покрасоваться перед девушками. А накануне стажировки я встретил Леру, мою будущую жену. Меня действительно по окончании училища назначили четвертым помощником капитана на теплоход "Латвия", вчерашнего курсанта послали на приемку нового пассажирского судна в ГДР. Я ощущал крылья за спиной. А пока мое личное дело несли из отдела кадров училища в отдел кадров пароходства, выяснилось, что мне закрыли визу. Причина: за необоснованный интерес к иностранцам.
Библиотека училища получала журнал "Молодежь мира", где читатели могли найти адреса молодежи из-за рубежа для переписки. Конечно, такая возможность знакомиться с людьми всего мира не могла не искушать мечтателя Оплачко. Он нашел там самое экзотичное имя - Фрида Бьерндоттир (Исландия), и написал этой Фриде письмо. Получил ответ. В училище все письма выкладывались на подоконник в столовой. И однажды среди деревенских треугольничков вдруг оказался этот красивый узкий нездешний конверт. Естественно, он был вскрыт, письмо прочитано…
- Уверена, там ничего криминального не было...
- Нет, конечно. Потом я выяснил, что шлейф моих антисоветских действий тянется еще с моей практики. В Роттердаме я познакомился со стивидором, который работал на погрузке судна. Общались мы пару дней и потом стали переписываться. Он собирал почтовые открытки с видом пассажирских судов. Я покупал в наших киосках союзпечати эти самые открытки с нашими судами "Грузия", "Победа", "Россия". И отсылал ему в подарок. Оказалось, что это расценивалось как действие, направленное на подрыв советской власти. Вместо приемки "Латвии" в ГДР меня направили в каботаж на Крымско-Кавказскую линию. Работа была тяжелая: две вахты, отвечал за приборы, за швартовку и отшвартовку по пять-шесть раз в день. К концу навигации вся команда изматывалась.
Потом Виталий Александрович плавал на теплоходе "Россия". Капитан выстраивал своих помощников, среди которых были люди, прошедшие войну. Они стояли, а он, вальяжно развалясь в кресле, как бы нехотя, разговаривал с ними… И тогда молодой выпускник одесской мореходки Оплачко не выдержал и деликатно поинтересовался: "Мы можем сесть?".
- По-моему, вы уже тогда были диссидентом, Виталий Александрович.
- Вы знаете, диссидентами становились не только те замечательные люди, которые сумели понять и оценить всю безжалостность и чудовищность режима. Как правило, личные испытания и переживания тоже приводят человека к неприятию системы. Меня грызло чувство ужасной несправедливости: почему так со мной обошлись, за что мне закрыли визу? И пошел в КГБ, в приемную для посетителей - темное помещение, окошко на высоте человеческого роста, закрытое дверкой на веревочке, оттуда дежурный, открывая, грубо спрашивал: по какому вопросу?! Я увидел, как туда же передо мной еле-еле ползет, подтягивая одну ногу к другой человек. И произносит одно слово: "Реабилитация" Он долго пытался его выговорить непослушным языком… Ведь это все не забывается… Это я вам говорю о реперных точках в моей биографии, которые становились предпосылкой к тому, как менялось мое мировоззрение. Мне так хотелось увидеть мир! Помог проректор одного из одесских вузов. Меня вызвали и спросили: "Ну что, больше не будешь?" Я не знал, что я такого сделал, что "больше не буду", но с готовностью пообещал: "Больше не буду". И за две минуты моя проблема была решена. И вот мы пришли в Грецию, я поднялся на верхний мостик, смотрел и дышал: цветные огоньки, музыка, цветущие апельсины… Потом мы поплыли на Кубу. Оттуда мы должны были забрать наших военных. Океан. Звезды. Море. Я начал учить испанский язык. На Кубе я нырял с аквалангом, который купил за свое ратиновое пальто…
- Куба… А дом, где жил Хемингуэй, посетили?
- И не сомневайтесь. Как только получил выходной, конечно, рванул в его дом Финка Вихия ("Старая ферма"). У него на письменном столе лежали конверты с печаткой "I never reply" (Я никогда не отвечаю). А еще у него стояли весы, и на стене он писал, сколько фунтов весил. Наверху в спальне - большая коллекция башмаков, сапог, истоптанных, бывалых, в которых он ходил в джунгли, на рыбалку, шагал по пескам Восточной Африки, воевал, ходил в разведку на своем катере "Пилар", поднимался на Килиманджаро…
- А где вы еще были, когда служили на судах?
- Мне, в общем, везло на капитанов. Мой товарищ по училищу, невысокий, щеголеватый и веселый, очень умный Ю.Пригода забрал меня на свой пароход "Дивногорск" старпомом. Мы ходили в большой девятимесячный рейс Одесса-Хайфон-Бордо-Гамбург-Сантос (Бразилия), ходили и во Вьетнам, где тогда шла война. На "Дивногорске" я осуществил еще одну, давно лелеемую мной мечту: хорошо кормить людей.
- Как вам это удавалось?
- Я, как уже опытный моряк, умел маневрировать, и как опытный старпом - договариваться. Во Вьетнаме каждое утро на пароход приносили свежее мясо и кисломолочные продукты. Во Франции я покупал для команды сыр и апельсины…
Однако всему хорошему приходит конец. Капитана Пригоду назначили представителем ЧМП в Сомали. А Виталия Оплачко - в Одесское морское Агентство "Инфлот". Это было особое доверие, высокая ответственность: контакты с капитанами судов из разных концов мира.
- Как же вы, имея такие широчайшие возможности, стали в конце концов законченным антисоветчиком?
- На всех европейских судах были богатейшие библиотеки. Мне привозили книги. У меня к тому времени уже был весь Солженицын, книги Яэль Даян, дочери Моше Даяна, книги о Берии, Троцком и Сталине. И, полагаю, у меня была одна из лучших англоязычных библиотек в Одессе. На работе я имел неосторожность читать "Ньюсвик", "Таймс", добытые на судах. У нас бывали сложные дни, например, когда проходила кампания "Зерно из США", я был занят с утра до позднего вечера. Но иногда работы было мало. И в свободное время я решил сделать каталог своей библиотеки. Стал печатать список своих книг, а листки со списками складывал себе в ящик стола.
14 ноября 1985 года в 10 часов вечера в моей двухкомнатной квартире раздался стук в дверь: проверка паспортного режима. Моя жена уехала в Киев на курсы переподготовки, старший сын был на практике. "Что ж вы так поздно…" - проворчал я и открыл. Мне в лицо - постановление об обыске. Один - в форме. Другой, суетливый - в гражданском, понятые. Обыск. Помимо книжек на английском у меня еще были издания и на русском языке. Среди них - Жорес Медведев "Как была уничтожена школа советской генетики", Вольпин "Пособие для тех, кому предстоит допрос". К двум часам ночи они отобрали около сотни книжек, погрузили их в мешок. Меня забрали тоже. Начался мой первый допрос. Основанием для обыска было анонимное письмо, что я распространяю порнографические фильмы и литературу. Возмущенный анонимщик писал, что уже не может этого терпеть и просит разобраться. Понятно, что это была провокация КГБ, судя по стандартным приемам. Ну, а правда была в том, что в "Инфлоте" был их сотрудник (и не один), который, разумеется, полез ко мне в стол, скопировал список книг, ну и…
Допрос закончился в пять утра. Придя домой я, не раздеваясь, прямо в пальто лег на кровать. Я понял, что моя прежняя жизнь закончилась. Она была несправедлива вокруг меня, но меня она тогда устраивала: мы жили неплохо, а главное - для меня был открыт мир, я плавал, читал, что хотел! Следствие продолжалось. В моем доблестном "Инфлоте" было устроено собрание, на котором все вставали и осуждали. Вышел я оттуда будто перемолотый. Это были мои сослуживцы, с которыми мы встречались каждый день, по-человечески общались, и какие-то добрые отношения были. Мысль о том, что кто-то из них сломал мне жизнь, мучила меня. С тех пор я ночами долго не мог уснуть, ждал, что за мной придут и закроют надолго.
Так прошел год. С работы меня уволили. Хотя жена была доцентом и получала нормальную зарплату, я просто не мог позволить себе бездельничать. На работу в пароходстве рассчитывать не мог, меня с трудом приняли в специальный экипаж по зачистке и погрузке барж лихтеровозной системы. Это был уже полный "отстой", но там давали, кроме зарплаты, еще и паек. Одновременно подрабатывал тем, что давал уроки английского языка выезжающим из страны навсегда.
А борьба моя продолжалась. В отличие от настоящих диссидентов, которые сознательно боролись с системой, понимали, что это за система, я пытался доказать людям этой системы, насколько они ошибаются. Я испытывал наивную веру, что если докажу, что все мое дело шито белыми нитками, то они закроют следствие. Я писал подробные аннотации ко всем конфискованным книгам, чтобы продемонстрировать: в них нет ничего антисоветского. И добился. Через год приехала комиссия из КГБ Москвы, у них с собой опять был злополучный список тех самых изъятых книг, и напротив каждого названия стояли печати разной формы, прямоугольные, треугольные. Каждая печать означала степень враждебности книги. Мне тогда сказали: "Потише, Оплачко, не торопитесь в лагерь, успеете. Мы ваши книги сожгли, но можем выплатить за них компенсацию"
Наконец наступил тот день, когда мое дело закрыли за отсутствием состава преступления. А потом Иван Васильевич, начальник следственного отдела Приморского РОВД (он был достойным человеком) завел меня в комнату, дал мне мое дело и сказал: смотри. Я стал читать, и опять поражался, какую чушь писали обо мне мои бывшие приятели и хорошие знакомые, которые, как оказалось, добросовестно сотрудничали с органами. Опять увидел список изъятых книг и решил продолжать борьбу. Я написал письма прокурору, в "Литературную газету" Лидии Графовой. Только спустя годы я понял, что мое дело было реакцией на статью председателя КГБ СССР Чебрикова, где он обрушился на видеосалоны, на западную периодику, литературу и прочее. И, следовательно, органам спустили план по поимке антисоветчиков. Вот так я стал законченным диссидентом. К счастью, тут уже подоспела апрельская партконференция, на которой выступил Горбачев, и началась перестройка. Поэтому все у меня закончилось более-менее удачно.
- И вы вступили в "Рух". Я читала о вашем выступлении на их первой конференции. На каком языке, кстати, выступали?
- На русском. Первый съезд "Руха" был проникнут идеей либеральной Украины и создания политической нации. Это были радостные годы, воздух был наполнен свободой.
- А с чего началась ваша работа по сбору списков репрессированных моряков?
- Доктор философии В.Цимбалюк начал создавать в Одессе "Мемориал". И я решил, что обязан составить списки репрессированных моряков. Пришел в еще существовавшее КГБ с требованием предоставить материалы. Они, надо отметить, не возражали. Это был ужасный опыт: в делах были документы, фотографии, решения "троек". Репрессировали целыми экипажами. Потрясенный, я пошел к редактору газеты "Моряк" и предложил опубликовать эти списки, с историями и фотографиями людей. И он согласился. "Моряк" стал выходить с целыми подвалами этих трагических историй. Нельзя назвать мое ощущение радостным, учитывая судьбы тех, о ком шла речь, но было чувство, что я делаю важное и нужное дело. Так или иначе, подготовленные мною списки репрессированных моряков вошли в первую Черную книгу "Мемориала".
- Расскажите, как вам жилось в годы перестройки.
- Мы не голодали, но лишнего себе позволить не могли. У жены было два платья. Одно повседневное, второе - нарядное. А мне хотелось сделать для семьи что-то большее. И вот, не поверите, меня позвали в колхоз - сажать черенки черной смородины. Я подвязал наколенники и высадил сам 72 тысячи черенков. Я полз и сажал каждый черенок, добросовестно выпалывая сорняки. Трава там поднималась за несколько дней, надо было вырывать руками. У меня к концу сезона пальцы не гнулись. Жара была адская. Я поставил себе палатку, рядом - канал, куда я лез, чтобы охладиться. Когда прополол две трети своего участка, вдруг почувствовал, что больше не могу. А ночью подумал и понял, что если я сейчас откажусь довести работу до конца, у меня в жизни так всегда и будет. В результате я все сделал и заработал денег для своей семьи.
- Как в связи перестройкой изменились дела в пароходстве?
- К этому времени меня пригласили в агентство "Прогресс". С 1990 года стали официально отправлять моряков под флаг. И однажды, когда я узнал, что моего протеже взяли на греческий танкер, то плясал от радости - это была моя личная победа.
- Предполагаю, что в силу своего характера вы и там искали справедливость…
- Да. В "Прогрессе" мне со временем сказали: мол, мы с вами не уживемся. И со знакомым капитаном мы создали свое бюро. Были сложности, но 12 сентября 1990 года был зарегистрирован производственный кооператив "Интерброкер" Разумеется, появление негосударственной коммерческой структуры вызвало сопротивление со стороны госчиновников, но в то же время стало привлекательным для иностранного клиента. Каждый день мы посылали людей на иностранные суда. Но когда в конце августа в шесть утра по всем ТВ-каналам заплясали маленькие лебеди, жена сказала: тебе надо уезжать, в твоем анамнезе - и события с КГБ, и "Рух".
А куда уезжать? У меня набирающая силу кампания. Я, конечно, никуда не уехал. Зато через пару дней участвовал в пломбировании парткома пароходства. Они считали себя вечными и трусливо подписались в поддержку ГКЧП. Какие дни были! Митинги проходили, мы выдавали людям удостоверения гражданина Украины. У меня до сих пор оно есть.
А тем временем наш "Интерброкер" набирал обороты. Это было так здорово! Ведь меня удручало при Советах, что все дела, которые предлагала советская система, были мне по колено. Я не мог реализоваться. А здесь, несмотря ни на что, я понимал, что могу сделать многое. Через год-полтора мы решили заняться агентированием. Первое наше судно - марокканский военный корабль. В результате мы стали контролировать более 30 процентов всего рынка иностранных судов. Были созданы отделения во всех портах Украины, а также в Туапсе и Новороссийске.
- Вы сказали "несмотря ни на что…"
- Конечно, стали появляться подозрительные люди в спортивных костюмах со всякими предложениями. И когда мы не согласились принять участие в предложенной афере, у нас в офисе раздался взрыв. Окна были выбиты полностью. Стол, за которым сидел мой сын, смяло в лепешку. Я получил серьезную контузию. Накануне, за пару минут до взрыва, в офис позвонили, поинтересовались, есть ли мы в офисе. Сын, к счастью, в это время вышел. Позже специальная служба поймала одного из бандитов. Выяснилось, что один из них оказался сыном тогдашнего генпрокурора Молдовы. Дело заглохло. А мы продолжали работать, и дело наше шло успешно…
Слушаю запись нашей с капитаном беседы, читаю его страницу в Фейсбуке - и все время ловлю себя на мысли, что имею дело с выдающимся и редким в сегодняшнем мире человеком, о котором мало кто знает. У меня даже закралась трусливая мысль: достойна ли я, имею ли право вообще писать о нем? Мало того, когда он вернется из экспедиции, я буду просить у него прощения. Потому что В.А. в день нашей встречи категорически отказался рассказывать о своей благотворительной деятельности, о чем я очень много слышала от других. Ну, чтобы дополнить портрет, читателю я должна сказать, что Виталий Оплачко практически не отказывает в помощи ни отдельным людям, ни организациям, ни волонтерам, ни просто частным проектам, которые работают на улучшение жизни города и страны…
А теперь о том, о чем В.А не просто охотно рассказывает, а с особым удовольствием…
- Вы, если можно так сказать, профессиональный путешественник. Причем путешествуете не туристом, а в исследовательских экспедициях. Говорят, вы никогда не были там, где отдыхают сегодня нувориши?
- Как только я смог выделить из семейного бюджета средства, тут же отправился в Гималаи. Сборная нашей страны в том году штурмовала Аннапурну, а наша группа шла к базовому лагерю, чтобы их поддержать. На сегодня в Гималаях уже нет уголка, где я не был. Я ходил в экспедицию по следам снежного человека. Шел в Корум вокруг горы Кайлас. Индуисты, буддисты, джайны и приверженцы религии Бон считают ее "сердцем мира", "осью земли". А в недавней моей экспедиции в Гималаи я решил идти туда, где туристов практически не бывает.
- В… Шамбалу?
- Возможно… (смеется). Я был в северном Кашмире, в Северном Бутане, где был большой переход по отрогам Гималаев. 39 дней в палатках на высоте от 4,5 до 5,6 тыс. метров.
- Сейчас, вы отправляетесь в Исландию. Оттуда с командой на паруснике дальше на север. Что ищете? Почему бы вам уже просто не полететь бизнес-классом туда, куда вы хотите? Зачем вы опять себя испытываете на прочность? И как вообще вы попадаете в такие экспедиции?
- Мною по-прежнему движет любопытство (кто-то называет это страстью к познанию) И потом, каждое такое путешествие для меня новый вызов: смогу ли? А сложности… Парусные термины на русском языке заимствованы из голландского. На судне язык общения, терминология и команды - на английском. Пришлось немного переучиваться. Лодка, на которой мы идем, была построена в 1915 году для ловли сельди в Северном море, поэтому у нее надежный корпус. А как попал? Я искал такой вариант экспедиции в Гренландию, где я буду не пассажиром, а членом экипажа, матросом, буду нести вахту и готовить еду команде.
Судя по всему, Виталий Оплачко в своей полной испытаний жизни никогда не был простым пассажиром. Я могу еще очень многое о нем рассказать: о семье, детях, внуках, правнуках, о коллекции редких цветов в его саду и оранжерее. О его преданных и добрых собаках. Об авторском просветительском проекте "Вольный университет" - по приглашению Виталия Оплачко в Одессе читали лекции известные политики, ученые, журналисты, общественные деятели. О выставках его уникальных фотографий. Столько еще можно рассказывать о нем, что думаю, это не последняя наша встреча. Давайте же будем терпеливо ждать капитана Оплачко из похода, чтобы опять читать рассказы о его приключениях, рассматривать сделанные им фотографии и слушать захватывающие истории о тайнах планеты…