Местами - с черновыми абзацами. Местами - вообще с пустыми страницами - потому что вся жизнь еще впереди.
Интрига в том, что сюжет ее книги сложился. И саспенс с кульминацией уже произошли. 20 февраля на Майдане. Когда она была тяжело ранена и ее фото облетели весь мир. Она это интуитивно чувствует. Как, впрочем, и то, что теперь, получив ошеломляющую дозу человеческого внимания и сострадания, должна научиться жить как все обычные люди. Чувствует, как время стирает подвиги, как люди умеют забывать.
Все, что она пока может открыть из своей истории, - всего лишь цитаты и выдержки. Но даже они, лаконичные и незамысловатые, - на вес золота. Потому что эта девочка говорит за всех молодых мальчиков, которые сказать уже не смогут. Потому что ей повезло. И простившись, она все же осталась.
Теперь Олеся жалеет о том, что не берегла жизнь. Но сожаление это родилось только после того, как она ее едва не потеряла. И в этом есть нечто роковое. Потому что в жизни человека возможен лишь миг, когда он абсолютно способен на большое дерзновение и порыв. Когда его жизнь входит в общий поток, творя историю. Счастье это или беда попасть в "сотню" или армию творящих? Не нам судить. Но нам - чтить.
- Олеся, что ты чувствуешь, когда вспоминаешь то время, когда по такому, совсем не веселому поводу, на тебя были направлены тысячи камер и многомиллионный поток внимания людей?
- Знаете, я так часто об этом рассказывала, что в какой-то момент заметила: все мои слова - одинаковые. И мысли. А главное - вопросы, которые задают. Поэтому я уже привыкла говорить об этом как-то свободно, особо не углубляясь в свое подсознание и душу.
- Зачем тогда соглашаешься на интервью?
- Просто есть ощущение, что стали забывать. А забывать нельзя. Ушло слишком много людей. Молодых. Поэтому принимаю любое предложение. И повторяюсь, отвечая на то, о чем спрашивают.
- Как твоя семья пережила твою трагедию? Ведь они могли тебя потерять. Вот я говорила с папой Устима Голоднюка, и он вспоминает, что каждый день звонил ему и просил вернуться домой.
- На момент Майдана я уже жила отдельно. Работала по направлению от медучилища в одном очень забитом селе, в буквальном смысле отрезанном от цивилизации. Сорок жителей, самому младшему - тоже далеко за сорок. Шесть километров пешком до райцентра в магазин. И я, мягко говоря, была не сильно загружена работой. Вот из такой ситуации я и убежала на Майдан. Что касается семьи, то я вообще не сильно к ней привязана. У нас в семье достаточно напряженные отношения. Нам лучше, если мы на расстоянии. Если долго рядом, то напряжение растет. Меня достаточно строго воспитывали. Возможно, слишком строго. Поэтому со своими детьми я была бы мягче.
- И как такие строгие родители тебя, юную девочку, отпустили на Майдан?
- Они не знали о моем решении. Я позвонила, когда уже была там. Но родители меня поддержали. Однако, когда начались кровавые события, я приезжала домой за теплыми вещами. И тогда они меня уже не отпускали. Но я все равно убежала. Потому что знала: есть времена, когда мы смотрим на мир одинаково.
- И что ты уже поняла про этот мир?
- Для меня он разделен на "до" и "после" Майдана. "До" я была очень маленькая. Даже ветреная. Мне было всего двадцать. Что такого я могла знать про мир? Я вообще не думала о стране и о чем-то подобном. Но когда начался Майдан, что-то во мне проснулось. Заболело. Возмутилось. Я вдруг начала думать о том, почему меня, молодую девушку, отправили работать в глухое село. Как в рабство. И я с этим ничего не могу поделать. Ни отказаться, ни найти другую работу и куда-то перевестись. Я начала считать это какой-то абсолютной несправедливостью по отношению к молодежи. И я захотела это изменить. В первую очередь - свою жизнь. В то же время меня возмутила ситуация с избиением студентов. В эту ночь на Майдане было много моих друзей. Я была против власти, которая так относится к молодежи. И вообще ко всем людям. На этих эмоциях и поехала.
- Олеся, я полностью разделяю твои эмоции. Но у меня все-таки есть к тебе вопрос, как к медику. По поводу "рабства" в глухом селе. Ведь люди живут везде. И медик обязан всех их лечить. Я просто предлагаю тебе посмотреть чуть шире на эту ситуацию.
- Но в цивилизованном мире давно нет никакого распределения. Да и в Украине его уже отменили. Должен быть какой-то выбор. Более того, я работала в полностью разбитом медицинском пункте, где не было ни газа, ни воды, вообще ничего для нормальной организации помощи больным. Мне не дали жилья. Я, скорее, об этом. А не о точке на карте и людях. И мне кажется, то, что делается сейчас, во время медицинской реформы, правильно.
- Ты помнишь день, когда ты в первый раз ехала на Майдан?
- После роковой ночи 30 ноября я записалась на ближайший бесплатный трансфер в Киев. Меня перекрестили жители моего глухого села и отправили с Богом. Почему-то помню - на весь автобус я была одна девушка. Второго декабря утром уже была в Киеве. Я ощущала какую-то внутреннюю смелость, порыв, желание перемен… Возможно, это был и юношеский максимализм.
- И куда, к кому ты пошла?
- На Майдане давно были мои друзья. Так что круг общения был сформирован. Мы называли нашу компанию "бочка". Тогда были бочки, возле которых все грелись. И была одна такая, возле которой собиралась одна молодежь. Мы так сдружились, что все время приходили только на это место. У местных ребят мы иногда ночевали. Это такое особенное место в моей душе, особенное воспоминание о Майдане.
- Вы продолжаете общаться?
- С некоторыми продолжаю. Но многие ребята сразу после Майдана поехали в АТО. И погибли. После этого отношения напряженные. Это трудно объяснить.
- И не нужно. Давай попробуем вернуться к вашей "бочке". Когда все еще живы…
- Каждый занимался своим делом. Кто-то был волонтером, кто-то готовил еду. Я была медиком-волонтером. Ребята в основном были в "сотнях". А вечером собирались, разговаривали… В самом начале Майдана это было веселое, радостное общение. Мы переживали необыкновенный подъем патриотизма. Я открывала в себе такие вещи, о которых раньше и не догадывалась. Я вдруг поняла, как люблю Украину. Настолько, что готова что-то делать, менять, помогать… Мы много мечтали, какая у нас будет страна, как все будет меняться…
Я периодически ездила то домой, то на работу. И возвращалась. Поездами, автобусами… Было очень холодно. Я много болела. В какой-то момент у нас появилась целая огромная палатка. И нас было уже больше ста человек.
- Когда ты почувствовала, что атмосфера меняется?
- Когда начались события на Грушевского, и я уже была активным волонтером. Работала медсестрой в мобильной бригаде с врачом. Я хорошо помню, когда начались первые смерти. Меня разбудили в Октябрьском дворце и сказали, что умер Нигоян. Тогда стало в первый раз страшно, тревожно, неприятно. Мирный Майдан превращался во что-то другое.
- И ты все равно осталась.
- Да. Чем больше на нас давили, тем сильнее проявлялось какое-то внутреннее сопротивление. Я сейчас вспомнила один момент. Когда в последний раз убежала из дома, села в автобус в Кременце. Он постепенно наполнялся. И один мужчина тридцати-сорока лет буквально в последний момент вышел. Не все могут принять такое решение.
- Ты сравниваешь ту молодежь из автобуса, с "бочки", с теми, кто вокруг тебя сейчас?
- Я могу сказать за себя. Не сравниваю. Я как-то успокоилась. Я уже не такая, как тогда. И здоровье у меня не такое. Просто та травма меня сильно приземлила. Я после этого очень быстро повзрослела. И сейчас не стремлюсь под пули, как тогда. Тот запал уже пропал. И на этом своем жизненном этапе уже по-другому бы помогала.
- Берегла бы жизнь?
- Да. Работала бы в медпунктах. Но не бегала бы так, как тогда. Я всю свою жизнь переосмыслила. И вообще ощутила ценность своей жизни. Поэтому я стараюсь себя беречь и ценить то, что у меня есть сейчас.
- А тогда почему не берегла? Одна девочка в автобусе - это показатель, Олеся.
- У меня тогда был очень сильный порыв.
18 февраля я была дома. Только выписалась из больницы после воспаления легких. Но я знала, что у меня там друзья, что они меня ждут. Они позвонили и сказали, что в нашу палатку что-то кинули, и она полностью сгорела. Что нужны медики, Олеся, приезжай… И я ни капли не сомневалась, что мне надо ехать. Что я должна быть там. Был только один момент, когда я засомневалась в своем решении. 20 февраля, когда уже начались расстрелы. У меня промелькнула мысль, что со мной может тоже что-то случиться. Стало на душе тревожно. Но потом я все эти эмоции в себе закрыла.
- Можно сказать, что ты не послушала свою интуицию.
- Не знаю. Когда случился этот выстрел, мне показалось, что мне конец. В моем представлении вообще отсутствовал какой-то другой исход, кроме смерти. Может, потому, что я - медик. И видя, сколько крови теряю, я понимала, что при таких ранениях не выживают. И то, что я написала, это было мое ощущение… Я подумала о родителях. Вспомнила, как они были против моей последней поездки.
Все-таки, думаю, в подсознании у меня что-то сработало до этого… Помню, как я бежала из дома на автобус с рюкзаком на плечах. И вдруг вспомнила, что забыла паспорт. А я никогда его не забывала. Ну и хорошо - появилась мысль из ниоткуда, а то вдруг что-то со мной случится, и рюкзак пропадет вместе с паспортом, восстанавливать потом… Так, собственно, и вышло. Рюкзак бесследно пропал. А паспорт - цел. И это, пожалуй, действительно была интуиция. Что-то шло из души. А мысли на Майдане - скорее, уже рефлекс самосохранения.
- Как прошли эти твои два дня?
- 19-го утром я уже была на Майдане. Никого из своих не увидела. Все вокруг было разрушено. Но было спокойно. Я сразу пошла в медицинскую бригаду. Вся моя работа заключалась в помощи тем, кто не сильно, но пострадал 18 февраля. Делала перевязки, промывала раны, обезболивала… Хирургия в Украинском доме была тоже разрушена. Мы ходили и искали там оставшиеся медикаменты. Там же нашли футболку с красным крестом. Но мне не хватило бронежилета. Хотя он все равно не помог бы …
20 февраля мы все проснулись рано. Хотя легли где-то около четырех. Мои все собирались, разговаривали… А я отошла в сторону. Почему-то хотелось побыть одной. Потом пошла в Михайловский собор за медикаментами и спустилась вниз. Возле Лядских ворот увидела знакомых ребят. Они были очень измотаны после ночи. Я остановилась. Собственно, в этот момент и произошел выстрел. Я еще ничего не успела сделать, не успела кому-то помочь…
- В каких ты отношениях с Богом?
- Я верующий человек. И до травмы, и сейчас. Скажу даже, что моя вера только укрепилась. Потому что мне очень повезло, что я выжила. И в этом сыграли роль много факторов. Вот если бы хоть один элемент из этой цепочки выпал, произошло бы самое худшее. Чудо то, что возле меня стояли ребята, и что они сразу завели меня в "скорую", которая тоже стояла рядом. Что не было по дороге затора, а метро в тот момент на работало. Что в больнице очень быстро оказали квалифицированную помощь. Была зацеплена ветка сонной артерии, и важны были секунды. Пуля прошла навылет в сантиметре от самой артерии.
- Многие разочарованы сегодня, Олеся. Смысл твоей личной жертвы в чем? Тебе удалось его сохранить?
- Конечно, есть разочарование. Я не думала, никто не думал, что будет война на Востоке. И от этого очень больно. Но все-таки у многих людей проснулись чувства по отношению к Украине. Многие задумались, как должно быть в стране, а как не должно. Наверное, в этом смысл. Однако все реформы, которые делаются, идут как-то очень медленно. Сейчас молодежь уезжает из страны, потому что плохо с работой, низкие зарплаты, на которые просто нельзя выжить.
- У тебя дома что-то изменилось за эти пять лет?
- Еще больше уезжают. Но если станет лучше дома, люди вернутся. Я знаю многих, которые очень скучают по дому, по семьям. Те, кто остался, очень озлоблены. Война сыграла свою роль. Очень много погибших из Западной Украины. Но многие ездят туда до сих пор.
- За страну или за зарплату?
- По разным причинам. У меня есть знакомый, который все эти годы ездит на Восток. У него маленький сын, и скоро будет еще ребенок. Но он уже не может остановиться. Хотя у него очень плохое здоровье. Подлечится - и снова едет. Это уже на психологическом уровне. Почему люди не могут остаться дома? Возможно, не знают, чем там заняться и в чем себя реализовать. Здесь психологи должны работать, и государство должно помогать заново адаптироваться в обществе, найти работу. Люди находятся в очень тяжелом состоянии. Знакомый писал мне, и о мыслях о самоубийстве - тоже. Это тяжело…
- Твои земляки воспримут возвращение Донбасса и людей, которые там сейчас живут? После такого числа погибших.
- Ну, мы всегда были разными. Восток тяготел к России, Запад - к Европе. Как-то же жили. Надо работать над этим. Взаимодействовать.
- Как у вас дома люди восприняли Томос и автокефалию?
- Мои родители очень довольны. Они следят за событиями, за тем, какие епархии и где переходят в Поместную церковь. Недавно написали мне, что церковь в селе, в котором мы когда-то жили, стала украинской. Хотя сами они ходят в лютеранскую церковь.
- Какой ты видишь себя через десять лет?
- Высококлассным специалистом, врачом. У меня будет счастливая семья. Я буду жить в Украине. У меня были возможности остаться за границей. Мне там предлагали и реабилитацию, и обучение в нескольких странах. Я сознательно осталась здесь. Это было мое ответственное решение.
- Попав под софиты, ты быстро справилась с последствиями такой вынужденной популярности?
- Благодаря людям я быстро справилась со стрессом. Они мне очень много писали, благодарили, приходили в больницу. И я не впала в депрессию, не замкнулась… Хотя риски были большие. Много моих знакомых, которые тоже пострадали на Майдане или на войне, так и не вышли из депрессии. Им постоянно снятся кошмары, они продолжают жить прошлым. К сожалению. Об остальном я вообще не думала. Я просто очень благодарна людям.
- Олеся, сразу после Майдана ты хотела продолжить обучение медицине и стать судмедэкспертом. И у меня возникла параллель, что ты хочешь разбираться с последствиями уже прожитого человеком. Но потом ты вдруг заявила, что твоя мечта - врач-гастроэнтеролог. И я подумала, что Леся выросла и хочет разобраться в причинах. А в итоге ты подала заявку на окулиста. Похоже, ты хочешь еще более пристально разглядеть этот мир?
- Ну, наверное, в ваших параллелях есть смысл. Я не думала об этом. Шла интуитивно. Однако даже нереализованные мечты иногда дают свои плоды. Так, изучение гастроэнтерологии привело меня к сегодняшней физической форме. Я похудела на 17 килограммов. Теперь я хочу разглядеть, скорее, свой собственный мир, нежели внешний. Понять себя. Ощутить какую-то гармонию. Принять себя и не думать о том, что о тебе подумают другие люди.
- А это было важно?
- Я же из Западной Украины, из небольшого городка. Родители всегда указывали на то, что я должна делать и говорить, чтобы люди ничего плохого не подумали. Я всегда очень негативно относилась к этим установкам и делала наоборот. Так проявляла протест. А сейчас я научилась не реагировать на такие вещи. И продолжаю учиться быть собой.
- Что тебе надо для счастья?
- Я сама. Я должна быть счастлива сама с собой. И мне для этого никто не нужен. Я так сегодня чувствую.