Сорок лет назад, в киевском беге семидесятых, увидела свет небольшая книга в мягком переплете "Пособие по медицинской деонтологии". Название ее с неким казенным оттенком и обозначением основной цели - для студентов и аспирантов медицинских институтов - звучало несколько отстраненно. А на самом деле замысел труда предполагал обращение через врачей к человечеству - "не оставайтесь никому и ничем должными, кроме любви".
Автора тех страниц профессора Ефрема Исааковича Лихтенштейна к тому моменту уже не было, а его выстраданное дитя как бы начинало вторую жизнь. В 1978 году труд Е.Лихтенштейна под названием "Помнить о больном" был еще раз опубликован. И вот не так давно, уже во втором десятилетии нового века, книга появилась вновь.
"Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется…"
Как же сложились стремления и дарование Лихтенштейна? Наверное, тяготение к литературе и к медицине были для него органичными еще с детства. "Мой отец, сельский участковый врач, - писал Ефрем Исаакович, - еще незадолго до своей кончины извлекал у детей соринки из глаз и горошины из ушей, накладывал щипцы при патологических родах, оперировал… Однажды поздней ночью ему пришлось в крестьянской избе произвести эмбриотомию во имя спасения несостоявшейся матери, и он поранил палец. У отца развился бурный сепсис, от которого он погиб, как погибали сотни земских врачей, жертвовавших собственной жизнью ради других.
Навсегда остались в памяти сердца те счастливые и блаженные вечера, когда, придя домой продрогший и усталый, отец садился со мной у печи, в которой потрескивали сухие колосья ржаной соломы. Тогда начинались увлекательные рассказы, в которых воспоминания о студенческих сходках перемежались с воспоминаниями о приезде Л.Толстого в Киев, о случайной встрече с В.Короленко…"
В 1936-м Ефрем Лихтенштейн окончил Киевский медицинский институт и был принят в аспирантуру. Это были сложные и противоречивые времена, когда один за другим, внезапным "изъятием", в пучине репрессий исчезали ректоры старейшей высшей школы, другие ее сотрудники. Но классики врачевания, цвет вуза, непостижимым образом оставались неприкосновенными. Быть может и потому, что как специалисты были необходимы и новому начальству в случаях недугов. Что же, так было, а жизнь, с ее радостями и горестями, продолжалась своим чередом.
Следуя образу и примеру своего чудесного наставника Владимира Коваленко, сподвижника Николая Стражеско, Ефрем Исаакович избирает специализацией терапию, в самом своем корне обозначающую заботу о пациенте. Опекать и его тело, и душу - видимо, Лихтенштейн как никто другой был предрасположен к такому двуединству (собственно, поэтому спустя годы и возникла его книга).
А потом начинается война. Как майор медицинской службы Е.Лихтенштейн среди тысяч других военных врачей, мечтая о мире, участвует в Сталинградской битве, иных сражениях. Но вот снова стены альма-матер. Долго ли коротко, в 1959 году он защищает докторскую диссертацию, а спустя четыре года получает звание профессора.
Тут следует важный поворот. Накануне 1960-х, еще в статусе доцента, Лихтенштейн избирается заведующим кафедрой терапии санитарно-гигиенического факультета. И вскоре в новой должности организует и возглавляет при кафедре гигиены труда курс профессиональных заболеваний, с открытием соответствующей клиники. Клиники особого свойства, где у обычных болезней есть свои, часто необычные первопричины. Как, скажем, у английских шляпников, когда в XIX столетии было обнаружено, что они попадают в кольцо недугов вследствие воздействия паров ртути, употреблявшейся при обработке фетра…
Это был особый факультет. Читать свой предмет курсам студентов-прагматиков было и нелегко, и интересно. Ведь лекции должны были звучать захватывающе. Очевидно, и эти тринадцать лет ведения синтетического курса так или иначе генерировали и литературные откровения Лихтенштейна.
Но наступил 1973 год… Осиротевшая рукопись была, собственно, готова к печати. Но учитывая правила эпохи и издательские подцензурные риски, для ее продвижения требовался как бы добрый ангел-хранитель. Им стал любимый учитель создателя неординарной книги профессор В.Василенко. Это был тот самый профессор Василенко, чуть было не погибший в столичных застенках в месяцы "дела врачей" (уголовное дело против группы видных советских врачей, обвиняемых в заговоре и убийстве ряда советских лидеров. - И.Т., Ю.В.)…
Но в чем тайна пера Ефрема Исааковича? Вот строки, сразу покоряющие. "Моя мимолетная и единственная встреча с В.Вересаевым, - пишет Е.Лихтенштейн во вступлении, - произошла в Киеве, во второй половине тридцатых годов, в тогдашнем театре Красной Армии на Меринговской улице. Это здание не уцелело (его погубила война), писатель скончался, улица переименована, и только в памяти моей сохранилась эта встреча…
Узнав, что я врач, он вспомнил, как Т.Сухотина-Толстая приглашала его в Ясную Поляну в качестве домашнего врача Льва Николаевича. И, по-видимому, неслучайно выбор пал на В.Вересаева. Татьяна Львовна его лично не знала, но достаточно было того, что ее отец восхищался его писаниями и находил в нем много таланта".
Окна на Театральную площадь
"Медицинские темы в творчестве Л.Толстого", "Болезнь и смерть в изображении И.Тургенева", "Деонтологические мотивы в произведениях Гюстава Флобера", "А.Чехов как врач" - вот некоторые грани книги. Но начнем обзор с киевских благоуханных строк, в которых предстанут М.Коцюбинский и лечившие его врачи.
"Из нескольких встреч с академиком Н.Стражеско, - пишет Е.Лихтенштейн в очерке, - мне особенно запомнилась первая, произошедшая в 1937 году, вскоре после окончания мною медицинского института. Я был приглашен для беседы о больном (домой к академику! - И.Т., Ю.В.), демонстрировавшемся на заседании терапевтического общества.
Н.Стражеско принимал меня в своем просторном кабинете, окна которого выходили на Театральную площадь. В этот вечер в оперном театре завершались гастроли МХАТа.
- Смотрели вы "Анну Каренину"? - неожиданно спросил меня Стражеско.
- Нет, не смотрел…
- Разве можно? Ведь вы врач!
…Мне нечего было возразить. И, несмотря на растерянность и смущение, я отважился все же ответить ему каламбуром, который слышал тогда у ночных театральных касс: В "Дни Турбиных" "У врат царства царя Федора Иоанновича" "Враги" "Достигаев и другие" "Мертвые души" запустили "Синюю птицу" с известием о том, что попасть на "Анну Каренину" - это "Дядюшкин сон". Стражеско улыбнулся, попросил повторить каламбур и, вероятно, в связи с этим наша беседа приобрела несколько иной характер. Николай Дмитриевич оказался большим театралом… Я диву давался, как широк кругозор этого человека!
Через два или три дня после этой беседы мне был неожиданно вручен конверт, в котором оказались билеты на "Анну Каренину", присланные мне милым Николаем Дмитриевичем.
В последующие годы я неоднократно обращался к нему за добрым советом, когда собирал и готовил к печати "Избранные труды профессора В.Образцова" (они вышли в 1949 г.), был занят заботами по сооружению памятника В.Образцову по макету скульптора Вронского.
Когда зашла речь о М.Коцюбинском, Николай Дмитриевич извлек из книжного шкафа его рассказы с дарственной надписью, адресованной, кажется, В.Образцову.
Все же пребывание в Образцовской клинике дало лишь относительное улучшение. По поручению Образцова его ближайший ученик и помощник несколько раз выезжал в Чернигов к М.Коцюбинскому, в последний раз в апреле 1913 года…
В комнате было душно. Когда Стражеско вошел, Михаил Михайлович протянул навстречу руку и, внимательно всматриваясь в его глаза, сказал: "Смотрите, какая дивная погода, какая красота, а я вот умираю…"
Уже в послереволюционные годы в память о днях, проведенных писателем в клинике, на фасаде больницы при непосредственном участии Н.Стражеско была установлена мемориальная доска такого содержания: "В этой клинике в палате №9 в 1912-1913 гг. находился на лечении выдающийся украинский писатель Михаил Михайлович Коцюбинский". Проходя сегодня мимо этого, возможно, единственного в мире мемориального знака в память о пациенте, вспоминаешь и очерк.
Внимательно всматриваясь
Именно таким объективом Е.Лихтенштейн воссоздает великое, но и неведомое пространство - Лев Толстой и медицина. Вот, к примеру, цитируемые в толстовском своде прекрасные строки из "Севастополя в декабре месяце":
"Вы входите в большую залу свидания… Не верьте чувству, которое удерживает вас на пороге залы - это дурное чувство: идите вперед, не стыдитесь того, что вы как будто пришли смотреть на страдальцев, не стыдитесь подойти и поговорить с ними: несчастные любят видеть человеческое сочувствующее лицо, любят рассказать про свои страдания и услышать слова любви и участия".
Слова любви и участия… "Однажды В.Василенко, академик, по моей просьбе посетил больного, находившегося под моим наблюдением по поводу тяжелого удушья, - пишет Е.Лихтенштейн. - Ни одно из назначенных мною средств не облегчало его состояния. И у меня, тогда молодого врача-аспиранта, невольно опустились руки. Но одного-единственного посещения Василенко оказалось достаточно для коренного перелома в ходе болезни…"
"Что же роднит медицину и литературу?… Некогда врач допускался к медицинской деятельности, лишь имея степень бакалавра искусств - гуманитарное образование было обязательным для врача", - такова максима Е.Лихтенштейна в очерке "А.Чехов как врач".
Что же, таким врачом с гуманитарным, всечеловеческим, пусть и невидимым нимбом праведника был и сам Лихтенштейн. А подкрепление своим размышлениям он находил у Чехова и Моэма, Флобера и Тургенева, Диккенса и Достоевского.
Книга в ее сегодняшнем виде вышла с сохраненным предисловием Ю.Щербака, ныне доктора медицинских наук, бывшего студента Ефрема Исааковича. "Вместе с Е.Лихтенштейном мы проделываем этот нелегкий путь, ведущий через страдания и смерть, - пишет он, - путь, заставляющий нас забыть на какие-то мгновения о мелочных и суетных беспокойствах быта и задуматься над великими и вечными проблемами Бытия… Странное дело - мы не знали лектора, - вспоминает он, - но почему-то внезапно оборвались все разговоры и привычный студенческий шум… Тихим голосом он начал свою лекцию и как завороженные вслушивались мы в его слова, открывшие для нас целый мир человеческих страданий, надежд и чувств… Никогда не забуду обходы в клинике, его доброжелательное и внимательное отношение к пациентам - лишь иногда в его улыбке виделась горечь бессилия".
Встречи на изломах жизни
Одному из авторов этих заметок (И.Т.) довелось познакомиться с Ефремом Исааковичем, когда после войны он возвратился в институт. Шел сорок шестой. Я поступил в аспирантуру, причем на кафедру санитарно-гигиенического факультета, хотя окончил лечебный, а Е.Лихтенштейн был уже авторитетным преподавателем. Этот факультет в дальнейшем и сблизил нас. Ефрем Исаакович представлял киевскую терапевтическую школу. Был он человеком примечательной внешности - большой, внимательные глубокие глаза с темными кругами под ними, красивый изгиб рта, тонкие черты лица, изящные руки. Облик интеллигента - всегда при галстуке, в белоснежной сорочке и сером отутюженном костюме. Киевский художник М.Туровский изобразил его наиболее точно. Взгляд устремлен вдаль. Таким я его и помню.
Студенты любили его лекции, проникнутые вниманием к больным. Своим негромким голосом он, рассуждая, повествуя образным литературным языком, обращался к аудитории в целом и в то же время адресовал свои мысли каждому из слушателей. Он любил повторять слова М.Мудрова о том, что лечить надо больного, а не болезнь.
Так сложилось, что в 60-х - начале 70-х годов прошлого столетия он возглавлял клинику профессиональных болезней, тесно связанную с кафедрой гигиены труда, где я тогда работал. Но мы, не часто встречаясь по учебным делам, вне института больше обсуждали проблемы жизни и литературы. Собеседником он был интересным, и общение с ним мне доставляло большую радость.
Иных уж нет, а те далече…
В океане воспоминаний соавтора этих заметок (Ю.В.) образ Ефрема Исааковича вырисовывается, разумеется, по-своему. О литературных увлечениях и достижениях профессора Лихтенштейна я слышал уже в студенческие годы. Интерес к ним объяснялся и тем, что я был дружен со своими сокурсниками с лечебного факультета, в том числе Исанной Лихтенштейн. Она также была причастна к пробам пера. Вновь встретились мы уже в шестидесятых, когда, вернувшись в Киев после провинциальных странствий, я начал подвизаться в научной и медицинской журналистике и задумал книгу "Доктор Булгаков".
Примерно тогда же я, наконец, узнал истоки имени Исанны. Ефрем Исаакович назвал ее так в честь Исанки - героини одного из рассказов В.Вересаева. Поэтому и фигура ее отца вызывала у меня глубокий пиетет, ведь в своей рукописи я выстроил отдельную главу "Чехов, Вересаев, Булгаков". Конечно же, личность Е.Лихтенштейна, уже увитая обаянием славы, вызывала у меня - как у литературного дилетанта, остающегося врачом - почтение и приязнь. Быть может, он что-то слышал и обо мне…
В весенний день, очевидно, 1973 года я случайно встретил Ефрема Исааковича на бульваре Шевченко, в отрезке Шевченковского сада. Было еще прохладно. Он шел вверх, а я торопился в расположенный поблизости административный корпус института. Я с поклоном поздоровался с ним, и Ефрем Исаакович мне учтиво ответил.
Через некоторое время я узнал - его не стало. А затем ко мне в руки попало, словно некое завещание, "Пособие". Я стал тогда автором первой рецензии на книгу. В статье я выделил строки из книги Ефрема Исааковича в главе о медицинских параллелях в творчестве Флобера. Речь шла о волнующем эпизоде в романе "Воспитание чувств", когда у ребенка в приступе тяжелейшего кашля, к счастью, отходит дифтерийная пленка. Узнав об этом, приехавший доктор уверенно говорит: ребенок спасен. Доктор ушел. Тогда матерью овладело такое чувство, как будто веревки, стягивающие ее сердце, развязались. "Трудно лучше и точнее выразить ни с чем не сравнимое могущество слова врача", - заключал Е.Лихтенштейн.
Да, он и сам владел могуществом целительного слова, однако страстная цель его заключалась в том, чтобы и другие врачи искусно и безошибочно владели им. "Среди множества сложных особенностей врачебной профессии, - писал Ефрем Лихтенштейн, - очень важен разумный и дружелюбный контакт с больным. Успех лечения определяется способностью врача найти ключ к сердцу больного. Все это большие и издавна волнующие вопросы практической медицины. И если бы эта книга помогла врачам в установлении добросердечных и участливых отношений с пациентами - я был бы счастлив от сознания исполненного нравственного долга". Это было послание в будущее.
Так пришел в мир чистый смысл его книги - не только помнить, не только сострадать, но и бороться за человеческое достоинство, счастье, жизнь - и разумом и сердцем медицины.