24 февраля для украинцев и украинок в возрасте за 80 началась вторая в их жизни война. «Оккупация», «бомбы», «убежище», «переселенцы» — для них это не только о настоящем, но и о временах их военного детства. Команда ОО «Після тиші» записывает воспоминания очевидцев Второй мировой. Их осталось не так много, поэтому каждый такой рассказ уникален.
Татьяна Сукоркина родилась в 1940 году. У нее сохранились отрывистые воспоминания о Второй мировой войне — запахи, звуки, силуэты. И с родными, особенно с мамой, Татьяна часто обсуждала все происходившее с семьей как до войны, так и во время войны. Ее семья хранила память о своем быте, своих переживаниях и судьбах родственников и передавала эти воспоминания следующим поколениям.
В родословной Татьяны Сукоркиной переплелись судьбы потомка столбовых дворян из Луганска и дочери полтавского купца, польского шляхтича с Волыни и русской. Ее отец Леонид Федоров учился в Варшавском университете на фармацевта, когда познакомился с ее мамой Ольгой. Ей было 15 лет, она жила в Ровно и пела в церковном хоре. Через четыре года они поженились и переехали в Варшаву. Когда началась Вторая мировая война и немецкие войска заняли город, Ольга была беременна. Семью приглашали перебраться в Соединенные Штаты Америки. Но женщина настояла, что хочет рожать возле своей мамы — в Ровно. Хотя город на тот момент уже находился под советской властью, семья Федоровых была уверена, что это ненадолго.
«Как они относились к Советскому Союзу: сейчас война, и это все изменится, и Советский Союз уже не будет существовать. И так они решили, что время это быстро промелькнет, а затем уже все будет нормально. Но не все случилось так, как предполагалось», — вспоминает Татьяна Сукоркина.
Через два месяца после оккупации немецкими войсками Варшавы родители Татьяны бежали. Они не брали с собой много вещей, только столовое серебро и еще какие-то ценные вещи, чтобы отдать за переход границы, и свои фотографии.
«Было два фибровых чемоданчика у них. В одном было серебро, а в другом — фотографии, самое ценное, что у них было. И кто-то приметил чемоданчики, подумали, что во втором тоже серебро, и украли у них эти фотографии».
Первые годы под бомбежками
В июне 1941 года Ровно начали бомбить. Татьяне было чуть больше года. Они жили большой семьей в доме родителей: бабушка и две ее дочери с семьями.
Люди прятались от бомб в подвалах. Там всегда было сыро, иногда даже стояла вода.
«Я на всю жизнь запомнила запах этого подвала. Сразу, как оказываюсь в сыром помещении, вспоминаю, — это запах моего детства».
Чтобы не спать в мокром, люди клали на пол кирпичи, на них — доски. Потом укладывали одеяла, над ними ставили кровати, а уже на них набрасывали матрасы и подушки. Только не для того, чтобы было мягче лежать, — такая конструкция должна была защищать от осколков. А спать ложились под кроватями.
«Потому что если прямое попадание, то ничто не спасет, а если осколки летят, это единственное укрытие».
Мама Татьяны Ольга не хотела ходить с ребенком в подвал. В первую очередь из-за сырости. Она обычно оставалась в доме и, когда начинали бомбить, играла для дочери на пианино, чтобы ей было не так страшно.
«Однажды мамина сестра, тетя Нина, говорит: «Если ты не пойдешь, то и я не пойду в подвал». И просто в истерике. А бабушка говорит: «Если Нина не пойдет, то и я не пойду». А мама им отвечает: «Не дай бог, с вами что-то случится, я до конца жизни не смогу себе этого простить. Один раз я с вами спущусь». А утром они выходят, а их дома уже нет. Стоит пианино, стена и какие-то оторванные картины», — пересказывает Татьяна Сукоркина воспоминания матери.
Те события дают о себе знать и сегодня.
«Когда я увидела в Интернете фотографию со шкафчиком на стене (в пгт Бородянка Киевской области. — Д.К.), сразу наше пианино вспомнила. И как тот петушок на шкафчике, так и у нас на пианино какие-то фигурки стояли, салфетки лежали. Так и остались после обстрела».
Переселенцы в оккупации
Когда дом большой семьи уничтожили, Ровно уже находилось под немецкой оккупацией. Родители Татьяны сняли квартиру. В этом же доме поселился эсэсовец с женой и собакой. Ни имени служаки, ни имени его жены в семье Федоровых не запомнили, а вот кличка собаки в памяти сохранилась — Поппи.
Именно этот пес и спас семью. После того, как немцев разгромили под Сталинградом, этот служака отправил свою жену домой.
«Мама рассказывала, что однажды он пришел абсолютно пьяный и закрылся у себя в комнате. Все наши очень испугались, потому что даже трезвого боялись все время. А двери в комнатах были со стеклом таким, что силуэт можно видеть. Он хотел покончить жизнь самоубийством. Рухнул в кресло, торшер у него светился, и наши, конечно, боялись дышать, не говоря уж о чем-то другом. И вот слышат: что-то щелкнуло, а потом страшный шум. Мама моя вообще смелым человеком была, она свои двери приоткрыла и смотрит: собака его повалила на пол и лежала на нем до утра. Наши только посматривали. К утру немец, видимо, протрезвел. Если бы свел счеты с жизнью, то не только бы нас расстреляли, но и всю улицу», — рассказывает Татьяна.
Со временем Федоровы перебрались жить к своим знакомым. Вместе с друзьями они старались даже в условиях оккупации поддерживать что-то напоминающее нормальную жизнь:
«Там была беседка, вся заросшая сиренью. Когда были мирные, можно сказать, вечера, там все собирались и тихонько пели под гитару».
Татьяна вспоминает, что у семьи было много друзей. Они часто встречались, ходили друг к другу в гости. Кого только не было в этой компании: украинцы, поляки, русские, евреи.
«Абсолютно разное, пестрое общество. Но в основном это была интеллигенция: врачи, учителя, фармацевты».
Запомнилось Татьяне и то, как вдруг исчезли еврейские дети.
«Это я потом поняла, что они еврейские. А тогда я у мамы спрашивала: «А где та девочка или та?». Мама говорила: «Ну война, знаешь, может, уехали куда-то». А что мама мне могла говорить?».
Бегство из «освобожденного» Ровно
После немецкой оккупации советская власть начала зачистки в городе. Искали коллаборантов, «бандеровцев» — тех, кто поддерживал национально-освободительное движение. Поскольку город долго находился под властью немецких войск, подозрение могло пасть на кого угодно.
«Что для советской власти означают те, кто прожил в оккупации? Значит, это не просто так. И маме тогда сказали: «Слушайте, если вы хотите не оказаться, по крайней мере, в Сибири где-то или вообще быть уничтоженными, то уезжайте отсюда. Ноги в руки и бегите», — пересказывает пани Татьяна воспоминания матери.
Друзья посоветовали ехать во Львов — больший город, там проще было бы жить. Даже помогли все организовать: выписали справку, что ребенку, то есть Татьяне, нужна срочная консультация в клинике Львовского научно-исследовательского института охраны материнства и детства, которая потом стала больницей «Охмадет». Так семья Федоровых оказалась во Львове. Тут и остались.
Татьяна Сукоркина, ее мама и бабушка поселились в двух комнатах, которые раньше принадлежали ксендзу Кафедрального костела. Другие комнаты, а всего их было семь, раздали разным людям.
«Кто в этом доме только не жил: евреи, поляки, русские. Русские не те, что жили во Львове до войны, а те, что приехали. Мы тоже были вроде бы русские. Но мы были другие русские.
Мы жили на втором этаже, а на третьем жила семья матроса. Он утром открывает двери, просовывает руку с ночным горшком и выливает его во двор. Моя мама ему говорила: «Николай, что вы делаете? Кто вам дал право нечистоты во двор выливать?». А он хватает себя за грудки: «Я это право завоевал», и закрывает двери. А мама вслед ему: «Что, право горшки на голову людям выливать?».
Так большое помещение превратилось в коммунальную квартиру.
«Мне многие люди, которые приехали с востока, из глубинки Советского Союза, говорили: «Мы купили эту квартиру». У кого вы ее купили? Какими деньгами вы платили, если вы приехали сами оборванцами? Ничего они не покупали», — рассказывает Татьяна.
Советская власть конфисковывала квартиры вместе с имуществом. Татьяна вспоминает, как приходили служащие, рассматривали все в квартире, оценивали вещи, а потом предлагали купить тем, кто получил ордер на комнату, или вывозили на продажу куда-то. Однако оценкой это было трудно назвать. То ли по незнанию, то ли из-за нежелания разбираться ценные и антикварные вещи продавали за бесценок.
У семьи Татьяны почти ничего с собой не было, поэтому мама купила зеркало, столик, кресло и еще какие-то необходимые для жизни вещи. А еще купила «оркестр».
«Это настоящее произведение искусства — очень правдоподобные бронзовые фигурки. Обезьяны, ослики, лягушки сидят, играют на инструментах. И дирижер — майский жук с палочкой.
Мы этот оркестр съели, потому что мама продавала по фигурке. И только майский жук-дирижер у нас остался».
Однако и он со временем исчез.
В большом городе жить было трудно. Мать Татьяны пела в церковном хоре, шила на заказ, даже как-то работала хозяйкой у писателя Петра Козланюка. Время от времени семья брала квартирантов — любым образом старались выжить. Бывали дни, вспоминает Татьяна, когда она утром ничего не ела, потому что нечего было.
Но даже в таких условиях семья не всегда соглашалась на дополнительные заработки. Особенно когда это было вопросом совести. Как-то домой к ним заглянул их сосед из Ровно. Попросил взять на квартиру своего сына, который как раз поступил в университет во Львове.
«Меня немного удивило, что мама и бабушка даже чаю ему не предложили. Я в такой семье выросла, что в первую очередь угощали гостей, а тут ничего», — вспоминает Татьяна.
Ее мать отказала знакомому. Говорила, что студенту будет неудобно жить и учиться в проходной комнате, когда рядом старая бабушка и ребенок, который постоянно болеет.
«И он ушел, а я вскочила: «Мама, вы же сами говорили, что квартиранты нужны». А бабушка, каменная такая, говорит: «Запомни на всю жизнь — с этим человеком не может быть ничего общего. Они не одну еврейскую семью сдали».
Вторая война
Сейчас Татьяне Сукоркиной 82 года. Она поет в двух еврейских ансамблях и в церковном хоре, устраивает еженедельные чаепития для своих подруг, принимает участие в музыкальных воркшопах, проводит экскурсии по городу. И даже война не изменила ее насыщенный график: «Ансамбли поют, репетиции продолжаются, мы планируем онлайн-концерты. Записываем видеовыступления. Каждое воскресенье я на воркшопах — уже более 60 провели. Жизнь идет».
Полномасштабное вторжение России в Украину не стало неожиданностью для нее.
«Я так и думала, что этим все закончится. Не могло быть иначе. Ну, какой может быть мир с тем «миром»?».
С третьего дня войны Татьяна Сукоркина принимает в своей квартире переселенцев со всей Украины. Никого из тех, кто останавливался у нее, женщина не знает, но это и неважно, говорит.
«У нас семья такая была — всем помогали. Вот бабушка моя. Бывало, ходили люди, точили ножи. А она говорит: «Любезный, поднимитесь на второй этаж». Она сначала чаю наливала, а потом уже либо ножи точили, либо что-то другое. Я тоже так привыкла. И очень радуюсь, что у меня дети такие. Никто не уехал, все в Украине, помогают».
Сама куда-нибудь выезжать женщина не хочет: «Почему я должна сейчас уезжать из Львова? Безопасного места в Украине сейчас нет — ракета может достать где угодно. А пока меня мои стены берегут. И я еще могу быть полезной здесь».
Татьяна собирает материал для маскировочных сеток, одежду и разные необходимые вещи для переселенцев. И не думает, что делает что-то особенное, — она так живет.