Сто лет назад рухнуло великое российское государство.
Катастрофа произошла в два этапа (февраль и октябрь 1917 года) и привела к смене эпох. Как ни крути, а Великая Октябрьская социалистическая революция явилась главным событием современной истории. Понятное дело, любители поспорить всегда найдутся, но и они вряд ли смогут отыскать что-либо сравнимое по масштабам и последствиям.
Так сложилось, что при всем при том при этом в современном обществе до сих пор нет устоявшейся оценки революции. Она одновременно и сакрализирована и проклята, и ее, как событие слишком уж гигантское и очень противоречивое, так и не удалось никому "прикарманить" и приспособить к сиюминутным целям. Сегодня стало очевидным, что можно называть ее как угодно, но далее делать вид, что ее не было, не получится. Нельзя достичь цели, отворачиваясь от нее.
Для Российской Федерации, официально провозгласившей себя правопреемницей Советского Союза (образованного как прямой результат революции), эта проблема возникает, как айсберг у борта "Титаника". Попытки создать "платформу для национального примирения" на базе интерпретации революций 1917-го года, или как-то иначе встроить этот симулякр во внутриполитическую конструкцию, не сработали.
По сути, это признал и глава соседнего государства. В своем выступлении перед обеими палатами Федерального собрания на исходе года минувшего президент РФ заявил, что год наступающий - "это весомый повод еще раз обратиться к причинам и самой природе революций в России" и что "российское общество нуждается в объективном, честном, глубоком анализе этих событий". Кто ж спорит? Нуждается. Но, учитывая монструазную величину айсберга исторических свидетельств, материалов и произведений на эту тему, прежде всего русской культуры, рассчитывать на приемлемый результат по силам лишь клиническому оптимисту.
Но сие проблемы россиян, хотя и они и наши, украинские, и проблемы эти входят друг в друга, как зубчики шестеренок в часовом механизме. Многие из них на виду, некоторые в тени, а кое о чем и вовсе забыли. Об этом и поведем речь.
Поворот
Тот новый год в Киеве встречали с невиданным размахом. Рестораны были сплошь забронированы, праздничные столы ломились от яств, цены взлетали до снежных туч. За три блюда приходилось выкладывать 10–12 рублей, за бутылку шампанского - сотню. За такие деньги рабочему приходилось вкалывать на заводе несколько месяцев, крестьянин мог купить корову плюс стадо коз, а городской мещанин - выходной наряд и хромовые сапоги.
Киевляне с нескрываемым воодушевлением ожидали от 1917-го хороших новостей. Когда начиналась Первая мировая, горожане при каждом удобном случае пели "Боже царя храни", но через два года настроения переменились даже у тех, кто наживался на военных поставках. Тогда в моде, впрочем, как и сейчас, было ругать правительство, даже страну, носить красные банты, к месту и не к месту вворачивать в беседу левую фразу. В воздухе ощущалась близость перемен.
Власть на глазах слабела. Двери в камерах Лукьяновской тюрьмы не закрывались, и политические заключенные ходили на второй, женский, этаж на лекции. О большевиках почти ничего не знали. О Ленине тем более. Даже в революционном Питере, когда тот забирался на броневик, он оставался малоизвестной среди горожан личностью.
Вообще-то роль вождя мирового пролетариата всегда была чрезмерно мифологизирована. Миллионам людей впоследствии сумели внушить мифологему о планетарной мощи его талантов, на самом же деле "Ленин философски и культурно был реакционер, человек страшно отсталый, он не был даже на высоте диалектики Маркса, прошедшего через германский идеализм. Это оказалось роковым для характера русской революции". К такому мнению стоит прислушаться, хотя бы потому, что принадлежит оно авторитетному русскому философу, признанному на Западе одним из крупнейших мыслителей XX века, киевлянину Николаю Бердяеву.
Кончался 1917-й совсем не так, как начинался. Рестораны повсеместно позакрывали, горожане мерзли в очередях за керосином и обменивали свои одежды на крупу и сало у крестьян из близлежащих деревень. Вскоре большевистские власти установили "хлебную норму" в 100 граммов на детский рот, тогда как в только что возникшем государстве имелся излишек до 90 миллионов пудов зерна.
А далее, как писал наш земляк Михаил Булгаков, наступило новое время: "Велик был год и страшен год по рождестве Христовом 1918, от начала же революции второй".
Вместе с революцией на смену прочности, силе и богатству пришли гибель и оскудение. Об этом написано довольно много, но о водовороте, захлестнувшем человека, вовлекшем его, вопреки желанию, в пучину хаоса и душевной смуты, за сто прошедших с тех пор лет, пожалуй, никто не рассказал с такой пронзительной остротой, как это сделал в своих дневниках "Окаянные дни" замечательный писатель, лауреат Нобелевской премии Иван Бунин. Эти яростные и непримиримые тексты воссоздают атмосферу тех лет лучше хроник, сообщений с фронтов да и вообще любых документов.
Пришествие хама
Весной того рокового года Бунин оказался в своем имении в селе Глотово Елецкого уезда Рязанской губернии. Даже в этой глухомани хаос втягивал людей в свою смертельную воронку, заставляя их действовать на уровне животных инстинктов. Оказавшись в эпицентре слепого, беспощадного и бессмысленного русского бунта, Бунин разразился уничтожающей по своей силе характеристикой русского народа (отчасти и доныне не потерявшей своей актуальности):
"Нет никого материальней нашего народа. Все сады срубят. Даже едя и пья, не преследуют вкуса - лишь бы нажраться. Бабы готовят еду с раздражением. А как, в сущности, не терпят власти принуждения! С револьвером у виска надо ими править. А как пользуются всяким стихийным бедствием, когда все сходит с рук, - сейчас убивать докторов (холерные бунты), хотя не настолько идиоты, чтобы вполне верить, что отравляют колодцы. Злой народ! Участвовать в общественной жизни, в управлении государством - не могут, не хотят за всю историю… Хам уже давно в русском обществе…"
Возможно, сегодня это звучит уж "слишком" откровенно. Но не будем искать смягчающих обстоятельств. Для дворянина Бунина само понятие "народ" воспринималось как простонародье, тупая и злобная чернь, не стремящаяся развиваться, донельзя консервативная и ретроградная, не желающая ничего менять в своих вековечных устоях, воспринимающая любое проявление бескорыстной помощи как проявление барской придури.
"Есть два типа в народе. В одном преобладает Русь, в другом - Чудь, Меря. Но и в том и в другом есть страшная переменчивость настроений, обликов, "шаткость", как говорили в старину. Народ сам сказал про себя: "Из нас, как из древа, - и дубина, и икона", - в зависимости от обстоятельств, от того, кто это древо обрабатывает: Сергий Радонежский или Емелька Пугачев".
Накануне погромов барских имений крестьяне всей деревней варили брагу, обзаводились дубьем, бахвалились готовностью крушить все окрест:
"Жгут хлеб, скотину, свиней жарят и пьют самогон. У Ростовцева всем павлинам голову свернули… Мужики… ощипали, оборвали для потехи перья с живых павлинов и пустили их, окровавленных, летать, метаться, тыкаться с пронзительными криками куда попало".
Бунину с женой удалось бежать в Москву буквально в последний миг перед бедой. Когда 27 октября они сошли с поезда на Курском вокзале, в городе начались уличные бои. Поднявшие мятеж большевики победили, и Москва перешла под их полный контроль. 4 ноября появляется запись:
"Лица хамов, сразу заполнивших Москву, потрясающе скотски и мерзки. День темный. Грязный. Москва мерзка, как никогда. Ходил по переулкам возле Арбата. Разбитые стекла и т. д. Восемь месяцев страха, рабства, унижений, оскорблений!.. Разгромили людоеды Москву!"
Впечатления от лиц революционного плебса проходят настойчивым рефреном через весь дневник.
"Римляне ставили на лица своих каторжников клейма: "Cave furem". На эти лица ничего не надо ставить - и без всякого клейма все видно…"
"Опять какая то манифестация, знамена, плакаты, музыка - и кто в лес, кто по дрова, в сотни глоток: - Вставай, подымайся, рабочай народ! Голоса утробные, первобытные. Лица у женщин чувашские, мордовские, у мужчин, все, как на подбор, преступные, иные прямо сахалинские".
Десятого ноября победители хоронили своих погибших. Это было форменным святотатством - закапывали мертвецов не на погосте, а в сердце города, превратив в братскую могилу Красную площадь:
"Вчера хоронили "борцов"-большевиков. Часа в два эти борцы - солдаты и "красная гвардия" возвращались с похорон… Вид - пещерных людей. Среди Москвы зарыли чуть не тысячу трупов".
Несмотря на пережитые им ужасы, Бунин, тем не менее, воспринимал творящееся в России очень трезво и никаких иллюзий не испытывал. Окончательно они исчезли после того, как большевики разогнали правомочно избранных представителей народа (делегатов Учредительного собрания) и расстреляли из пулеметов вышедшего на улицы в их поддержку сам народ - рабочих и обывателей. Бунин бродил по Москве, подходил к стихийно возникающим митингам, прислушивался, присматривался. Почти все озадачивало, настораживало, пугало его:
"Люди живут мерой, отмерена им и восприимчивость, воображение, - перешагни же меру. Это - как цены на хлеб, на говядину. "Что? Три целковых фунт?!" А назначь тысячу - и конец изумлению, крику, столбняк, бесчувственность. "Как? Семь повешенных?!" -"Нет, милый, не семь, а семьсот!" - И уж тут непременно столбняк - семерых-то висящих еще можно представить себе, а попробуй-ка семьсот, даже семьдесят!
По мере развития "разрухи в головах" нарастают и ее проявления на улицах. Насилие становится обыденным делом:
"Говорят, матросы, присланные к нам из Петербурга, совсем осатанели от пьянства, от кокаина, от своеволия. Пьяные, врываются к заключенным в чрезвычайке без приказов начальства и убивают кого попало. Недавно кинулись убивать какую-то женщину с ребенком. Она молила, чтобы ее пощадили ради ребенка, но матросы крикнули: "Не беспокойся, дадим и ему маслинку!" - и застрелили и его. Для потехи выгоняют заключенных во двор и заставляют бегать, а сами стреляют, нарочно делая промахи".
После заключения Брестского мира верхушка большевистского режима не чувствовала себя в безопасности в никем не защищенном Петрограде и стремительно бежала в Москву, где надеялась отсидеться за стенами Кремля, охраняемыми горстью латышских стрелков. Власти как таковой в городе не существовало. Никакой.
"Повар из ресторана "Яр" говорил мне, что у него отняли все, что он нажил за тридцать лет тяжкого труда, стоя у плиты, среди девяностоградусной жары. "А Орлов Давыдов, - прибавил он, - прислал своим мужикам телеграмму, - я сам ее читал: жгите, говорит, дом, режьте скот, рубите леса, оставьте только одну березку, - на розги, - и елку, чтобы было на чем вас вешать".
Как аристократ Бунин на эту публику взирал с нескрываемым презрением. Во всей этой неимоверной мерзости, расползшейся по российской территории, он винил исключительно узурпаторов власти - большевиков.
"Сатана каиновой злобы, кровожадности и самого дикого самоуправства дохнул на Россию именно в те дни, когда были провозглашены братство, равенство и свобода… И еще одна библейская строка: "Честь унизится, а низость возрастет. В дом разврата превратятся общественные сборища. И лицо поколения будет собачье".
Все вокруг было пронизано фальшью, лицемерием, ложью.
"В человеке просыпается обезьяна… Какое обилие новых и все высокопарных слов! Во всем игра, балаган, "высокий" стиль, напыщенная ложь... Главарями наиболее умными и хитрыми вполне сознательно приготовлена была издевательская вывеска: "Свобода, братство, равенство, социализм, коммунизм!" И вывеска эта еще долго будет висеть - пока совсем крепко не усядутся они на шею народа… Почему комиссар, почему трибунал, а не просто суд? Все потому, что только под защитой таких священно-революционных слов можно так смело шагать по колено в крови".
"Почта русская кончилась уже давно, еще летом 17 года: с тех самых пор, как у нас впервые, на европейский лад, появился "министр почт и телеграфов". Тогда же появился впервые и "министр труда" - и тогда же вся Россия бросила работать... Поголовно у всех лютое отвращение ко всякому труду".
Бунина злят стремительно деградирующие собратья по цеху:
"Новая литературная низость, ниже которой падать, кажется, уже некуда: открылась в гнуснейшем кабаке какая-то "Музыкальная табакерка" - сидят спекулянты, шулера, публичные девки и лопают пирожки по сто целковых штука, пьют ханжу из чайников, а поэты и беллетристы (Алешка Толстой, Брюсов и так далее) читают им свои и чужие произведения, выбирая наиболее похабные. Брюсов, говорят, читал "Гавриилиаду", произнося все, что заменено многоточиями, полностью. Алешка осмелился предложить читать и мне - большой гонорар, говорит, дадим".
"Подумать только: надо еще объяснять то тому, то другому, почему именно не пойду я служить в какой-нибудь Пролеткульт! Надо еще доказывать, что нельзя сидеть рядом с чрезвычайкой, где чуть не каждый час кому-нибудь проламывают голову, и просвещать насчет "последних достижений в инструментовке стиха" какую-нибудь хряпу с мокрыми от пота руками! Да порази ее проказа до семьдесят седьмого колена, если она даже и "антересуется" стихами!"
В личности Алешки (Алексее Николаевиче) Толстом Бунина поражало умение врать в глаза, не только не краснея, но и с таким непревзойденным артистизмом. Крайняя беспринципность "красного графа", абсолютно не вязалась с дворянским титулом, коим Толстой неимоверно кичился и от коего с легкостью отрекся после бегства - от кредиторов из Европы в "кумачовый рай, публично возгласив: "Я теперь не граф Толстой, а рабкор-самородок Потап Дерьмов!"
Записи о пришествии в Россию вселенского хама, о тотальной мерзости большевистской оккупации, о поразившей все слои российского общества гангрене лжи и проказе воровства - оценка последствий революции, сделанная по горячим следам и тем самым представляющая собой особую ценность для искомого ныне анализа.
"Еще не настало время разбираться в русской революции беспристрастно, объективно… Разве многие не знали, что революция есть только кровавая игра в перемену местами, всегда кончающаяся только тем, что народ, даже если ему и удалось некоторое время посидеть, попировать и побушевать на господском месте, всегда, в конце концов, попадает из огня да в полымя?"
С каждым днем душе у Бунина становится все мрачнее, его все чаще охватывает перемешанная с отчаянием тоска:
"Как потрясающе быстро все сдались, пали духом!... Проснувшись, как-то особенно ясно, трезво и с ужасом понял, что я погибаю от этой жизни и физически, и душевно… В сущности, всем нам давно пора повеситься, - так мы забиты, замордованы, лишены всех прав и законов, живем в таком подлом рабстве, среди непрестанных заушений, издевательств!"
"Москву украшают. Непередаваемое впечатление - какой цинизм, какое издевательство над этим скотом - русским народом! Это этот-то народ, дикарь, свинья грязная, кровавая, ленивая, презираемая ныне всем миром, будет праздновать интернационалистический праздник! А завтра, в день предания Христа, - торжество предателей России! Будь проклят день моего рождения в этой прóклятой стране!... О Господи, неужели не будет за это, за эту кровавую обиду, ничего?!… Светлый день, а я все думаю о народе, о разбойниках мужиках… Нет, надо бы до гробовой доски не поднимать глаз на этих скотов!"
Далее жить в такой обстановке становилось все невыносимее. Бунин задумывается об отъезде из Совдепии. Но как бежать и куда бежать? Да куда угодно, лишь бы только подальше от того кошмара, в котором он в то время пребывал! Выправив необходимые для отъезда бумаги, Бунин с женой отправились в Одессу. Тащившийся, как черепаха, эшелон прибыл в Гомель, где Бунины сели на пароход и двинулись вниз по Днепру. Об этом кружном путешествии в дневнике сохранилась пара кратких заметок. Середина июня 1918-го, Киев. Глядя с борта парохода, писатель наблюдает такую прелестную картину:
"Жаркий летний день на Днепре. На песчаных полях против Подола черно от купающихся. Их все перевозят туда бойкие катерки. Крупные белые облака, блеск воды, немолчный визг, смех, крик женщин - бросаются в воду, бьют ногами, заголяясь в разноцветных рубашках, намокших и вздувающихся пузырями. Искупавшиеся жгут на песке у воды костры, едят привезенную с собой в сальной бумаге колбасу, ветчину. А дальше, у одной из этих мелей, тихо покачивается в воде, среди гнилой травы, раздувшийся труп в черном костюме. Туловище полулежит навзничь на бережку, нижняя часть тела, уходящая в воду, все качается - и все шевелится равномерно выплывающий и спадающий вялый белый бурак в расстегнутых штанах. И закусывающие женщины резко, с хохотом вскрикивают, глядя на него".
В Одессе Бунины прожили с июня 1918-го по февраль 1920 года. Писатель волею судьбы оказался в эпицентре устроенной большевиками вакханалии тотального грабежа и мародерства, сопровождавшейся невиданным террором. Иван Алексеевич сумел не только записать на отдельные листочки многое из творившегося в те дни, но и увезти их вместе с прочим своим нехитрым скарбом. 8 февраля 1920 года переполненный российскими беженцами греческий пароходик "Патрас" вышел с внешнего рейда в открытое море и взял курс на Стамбул.
Талант писателя, непримиримый, исключающий даже малейший намек на конформизм взгляд на события того времени превратили эти глубоко субъективные свидетельства в исторический документ эпохи. Кто-то же, в конце концов, должен быть Буниным!
4 июня 1925 года "Окаянные дни" начали печататься из номера в номер в парижской газете "Возрождение". Через десять лет уже в виде книги их выпустило издательство "Петрополис" в Брюсселе, а в
1973-м - канадское издательство "Заря". В СССР "Окаянные дни" полностью впервые издали лишь в 1990 году в виде примитивного репринта.
Когда писателю присуждают Нобелевскую премию, вопрос признания его таланта отпадает сам по себе. Через сто лет от тех дней, когда, оказавшись перед лицом неизбежной гибели, ежеминутно ожидая стука в дверь прикладом, при свете от огарка свечки, он летящим неразборчивым почерком записывал на листочках свои наблюдения, остался другой вопрос: возможно ли повторение слепого, бессмысленного и беспощадного бунта, к чему привела революция и, вообще, что нас ждет дальше? Иван Алексеевич на этот вопрос ответил так:
"Когда совсем падаешь духом от полной безнадежности, ловишь себя на сокровенной мечте, что все-таки настанет же когда-нибудь день отмщения и общего, всечеловеческого проклятия теперешним дням. Нельзя быть без этой надежды".
Киевский след
В последние годы как-то исподволь сложился культ "белогвардейщины". Особенно в кино. Породистые лица офицеров, бронзовые фигурки с патиной, мебель фирмы "кимаер", красивые одеяния, котильоны, лакеи, юнкера, хруст французской булки, грассирование, умопомрачительные шляпки, душераздирающие романсы и, конечно же, изысканные манеры вытеснили с экранов солдата с ружьем, матросские клеши, могучие ноги кухарок и крепкий мужицкий дух. Как бы пошел процесс восстановления исторической справедливости.
Фильм режиссера Никиты Михалкова "Солнечный удар" (2014) из той же категории. В стремлении придать фабуле из одноименного рассказа Бунина (1907) исторический масштаб, режиссер обращается к дневникам великого писателя. Помогло. Любовная история, "погруженная" в трагические глубины народной судьбы, сбросила с себя слащавые одежды. Со свойственной Михалкову дерзостью он вводит в фильм персонаж, о котором у Бунина нет даже упоминаний - революционную фурию красного террора (подпольная большевистская кличка "товарищ "Демон") Розу Землячку. Персонаж, прямо скажем, демонический и, как таковой, заслуживает отдельного упоминания.
К сожалению, Розалия - наша землячка. Родилась она в 1876-м году Киеве в семье состоятельного купца Самуила Залкинда, владевшего доходными домами и галантерейными магазинами. В 17-летнем возрасте ее отправили учиться в Лионский университет во Францию. В руки впечатлительной барышни попала брошюра Ленина "Что такое друзья народа?", а в 1901-м в Швейцарии состоялась их личная встреча.
Роза принимает участие во II съезде РСДРП, на котором партия раскололась на две части. Западные спонсоры выбирают меньшевиков, а большевики остаются ни с чем. Ленин понимает, что без газеты партии не построишь, и начинает сбор средств на ее издание. Тогда же девушка меняет фамилию Залкинд на Землячка и нелегально возвращается на родину. Как твердый агент "Искры" она совершает подпольную поездку по городам империи и под носом у жандармов собирает нужные деньги. Удивительно, но в этом опасном деле ей помог отец.
Особо не заморачиваясь моральными нормами, Розалия фанатично служит революционному делу, выполняя самые "грязные" поручения, в 1905-м году принимает участие в боях на баррикадах, где учится метко строчить из пулемета. Спасаясь от преследований, бежит за границу, но долго там не задерживается - кто-то же должен вести ежедневную подпольную работу. При помощи контрабандистов она в 1912-м году нелегально переходит границу России (за деньги, конечно), в то время как профессиональные революционеры-мужчины предпочитали отсиживаться в уличных кафе за рубежом. Попалась. Арест, одиночка, каторга. Вышла замуж за каторжанина, бежала с ним из-под стражи. Вместе со Сталиным организует в Баку знаменитую забастовку, агитирует рабочих на крупных заводах, создает солдатские комитеты.
Фактически возглавляя политотдел 13-й армии (начальником поставили венгерского интернационалиста Бела Куна) и Крымский ревком, она руководит расстрелами белых офицеров на полуострове, не успевших бежать с бароном Врангелем. По 10 тысяч каждый месяц, иногда больше. И так продолжалось полгода. Есть свидетельства, что она лично и не без удовольствия расстреливала из пулемета добровольно сдавшихся воинов и гражданских, беспричинно арестованных ЧК. Цифры ее жертв называют разные, но сходятся на том, что их исчисляют сотнями. Фурия часто напоминала, что патроны нужно беречь, а офицеров можно просто топить, привязывая к их ногам камни. Так и делали. Несчастных сталкивали с бортов судов на мелководье. Картина получалась жуткая: утопленники стояли плотными шеренгами на дне моря и всего в нескольких сантиметрах над их головами плескала ласковая черноморская волна. В упомянутом фильме по прямой команде Землячки топят в море баржу с сотнями офицеров. И это не вымысел.
Землячка - первая женщина Советской России, награжденная орденом Красного Знамени. Но на самый верх ее не пускали - держали в среднем звене, хотя и из правительственного синклита тоже не убирали. Ее боялись все, похоже, даже Сталин, не тронувший ее, практически единственную из всей "ленинской гвардии". До последнего дня она занимала пост заместителя председателя Совнаркома, по нынешним меркам "вице-премьера" правительства. Умерла в 1947-м году, в тот же день, что и Ленин, - 21 января.
Как и почему из нежной еврейской девочки с тонкой молочной кожей и печальными, выразительными, очень красивыми глазами получилась кровожадная фанатичка? Психиатры склонны объяснять эту метаморфозу приступами социопатии, психологи убеждены, что по жизни ее вела ненависть к мужчинам, я же склонен считать, что ее пожирала жажда власти, стремление ощущать ее каждый миг и видеть в глазах жертв тому подтверждение. В фильме "Знак беды" (о жизни оккупированного белорусского села) местный полицай откровенничает о мотивах, толкнувших его служить гитлеровцам. Дескать, власть над односельчанами, полученная им вместе с винтовкой и белой повязкой, сильнее власти, которую имело правление колхоза, и даже райком партии. Похоже, тот же случай.
Именем Землячки назвали улицы и захоронили ее в кремлевской стене. Слава Богу, в Киеве таких стен нет. Но нет и памятных знаков невинно убиенным. А их было не счесть. В те времена в городе этим занимались 11 карательных учреждений. Главной была, конечно, чрезвычайка. Председателю Киевской ГубЧеКа Лацису приносили в подвал удобное кресло, чтобы он мог, не утомляясь, наблюдать за казнями. А уничтожали людей зверски и мучительно, страшнее, чем впоследствии в Освенциме или Дахау. Описывать не будем (газету и дети читают), но, к примеру, скажем, что среди палачей был специалист по вытягиванию жил из еще живых жертв. Кстати, негр. А еще было двое китайцев, виртуозов по пыткам пилой. Случалось бывать там, где сегодня поликлиника (улица, видать, не случайно долго называлась именем Ленина), и военврачу Михаилу Булгакову. Ходить следовало с великой осторожностью, поскольку пол был очень скользкий от остатков мозгов, вытекших из расколотых черепов.
В Киеве немало мест, взывающих к печали. Не пробегайте в спешке место у входа в аллею, ведущую к памятнику славы на могиле Неизвестного солдата. Сюда приволокли настоятеля Киево-Печерской лавры митрополита Владимира, сняли с него белый клобук, церковное облачение, рясу, подрясник и принялись колоть штыками. В рамках акции "красный террор". По Указанию председателю ВЧК Дзержинскому Ф.Э. от 01.05.1919, подписанному председателем ВЦИК М. Калининым и председателем Совнаркома В. Ульяновым (Лениным). Дословно:
"Необходимо как можно скорее покончить с попами и религией. Попов надлежит арестовывать как контрреволюционеров и саботажников, расстреливать беспощадно и повсеместно. И как можно больше. Церкви подлежат закрытию. Помещения храмов опечатывать и превращать в склады".
Указание было выполнено: расстреляно 300 000 священнослужителей. Русская православная церковь до сих пор не высказала своего отношения к празднованию столетнего юбилея революции 1917 года. Ее синод и патриарх находятся в весьма щекотливом положении: с одной стороны, власть вроде призывает "объективно проанализировать" события тех лет, а с другой… чего тут анализировать? Окаянные дни, и все тут. Читай Бунина.
Роковая дата
Сто лет - это, конечно, много. Хотя человек за это время не увеличился и не уменьшился в размерах, не обзавелся новыми органами чувств, не улучшилась его привлекательность и не усугубилось уродство. В целом он мало в чем изменился внешне, но в одном, кстати, важнейшем своем предназначении - чинить другим добро или зло - его возможности значительно возросли.
Человек, что бы он ни делал, почти никогда не знает, что именно он делает, во всяком случае, не знает до конца. Порой для того, чтобы "добраться до дна", бывает и ста лет недостаточно. Ведь до сих пор так и не нашлось желания разобраться, к чему привело уничтожение в ходе революции десятой части населения? Правда, относительно точных цифр идут бесконечные споры. Ведущий демограф современной России профессор Анатолий Вишневский считает, что общие потери в Гражданскую войну составили от 10 до 18 миллионов человек. А если взять весь довоенный период, то погибли и остались не рожденными более 36 млн человек.
У наших ученых другие подсчеты. В научной литературе выказывалось мнение, что не будь Октябрьской революции, голодомора, Великой Отечественной войны и нескольких волн эмиграции, население Украины могло достичь и ста миллионов человек. Чем не сверхдержава? Вполне. Но если бы дело заключалось только в цифрах! Не в них же великая тайна. Вон в Индонезии проживает более ста миллионов. И что? Страна даже в региональные лидеры не выбилась.
Да, цифры жертв революции заставляют содрогнуться. Но ужас в другом. В войнах, во время эпидемий и природных катастроф тоже гибли люди. Правда, все подряд, без разбора. А тут выбирали. Тщательно и ревностно. Царская Россия была сословным государством, и целое сословие в нем было вырезано. Среди дворян, естественно, попадались разные люди, но в основной своей массе отличались от всего остального народа большей образованностью, умом, воспитанием, благородством устремлений и особой приверженностью христианским ценностям. Именно этот класс был отобран эволюцией для руководства остальными, но его, а заодно самых умных из мещан и других сословий, реально истребили или выгнали за рубеж, родовые гнезда, библиотеки и рояли просто сожгли и память о них предали забвению. Тысячи священников истребили и замучили, за что Россия продолжает платить по особому счету.
За государственные дела взялись революционные матросы, денщики и кухарки. Страна погрузилась во мрак варварства. И некому было ее оттуда выводить. Даже чудом выжившие и уцелевшие дворяне, как правило, не производили потомства: от представителей чуждого сословия шарахались девушки, которые предпочитали идейно близких, себе подобных. Те, кто карабкался вверх по карьерной лестнице, конечно же, обучались в университетах и академиях, где добросовестно впитывали ученые премудрости, излагаемые "красной профессурой", которая по призыву партии из хлевов и амбаров потянулась в города за наукой. Их потомки сегодня восседают в разных правительственных и кремлевских башнях. Сомневаюсь, что они сумели бы выдержать конкуренцию с потомками русской аристократии, и тогда важные для нас решения принимали бы совсем другие люди. Они, скорее всего, руководствовались бы иными нравственными принципами.
Истребив одно сословие, советы возвысили другое: пролетарий получил статус гегемона. Рабочий человек мог открыто демонстрировать свое превосходство над человеком умственного труда. Он больше зарабатывал, его чаще избирали, награждали, прощали, обласкивали. Он торжествовал. Это была его власть, его партия, но он не стал их защищать, когда их ликвидировали.
Вот, вокруг без устали твердят: "Во всем виноват совок". "Это остатки совка в наших душах не пускают нас в цивилизованную Европу". Да нет же, любезный читатель. Все начиналось значительно раньше, ибо всесторонняя дремучесть поселилась в душах наших предков в те времена, когда о совке и ведать не ведали. У нас ничего не получается и еще долго получаться не будет, потому что с молоком матери мы не впитываем того, что впитывал юнкер Николка из "Белой гвардии". Помните, как он недоумевал: это как же можно жить, если слова не держать?
Будем объективны: порожденный революцией строй дал миллионам людей какое-никакое образование, создал массовую систему здравоохранения, ценой неимоверного напряжения позволил догнать другие промышленные страны в производстве чугуна, стали, тракторов, самолетов, танков и в итоге одолеть могучего врага в самой изнурительной войне человечества. Многие граждане поверили в то, что живут они в справедливом обществе, где все равны, хотя и одинаково бедны, где государство о них заботится. По этой утопии они скучают. В это сложно поверить, но приходится, поскольку "Левада-центр" пользуется репутацией серьезного социологического заведения. По ее замерам (внимание!)… 68% жителей Российской Федерации хотели бы возвращения к социализму и СССР. У нас таких вдвое меньше - 35%. Значит, Украина движется, развивается, отплывает от того водоворота, в котором оказалась сто лет назад, вдвое быстрее России. И это порождает надежды.
Сегодня человек знает о своих опасных наклонностях больше, чем знал сто лет назад, а еще через сто лет это знание станет еще более совершенным. Тогда он употребит его себе на пользу.
Сегодня уместно вспомнить все сто лет окаянства. И помнить их, не расслабляясь.
Сегодня науке известно, что геном человека составляют 30 000 генов. Достаточно измениться одному из генов - и появляется мутант.