Вопросы курсовой политики оказались весьма популярными в текущем году. Апрельская ревальвация гривни и последующая динамика ее валютного курса взбудоражили не только предпринимателей, чиновников и экспертов, но также значительную часть населения, тем более что резкая «социализация» бюджета укрепила ряды сберегателей, обострив вопрос сохранности личных накоплений. Последний, помимо неожиданного наплыва долларовой массы, подогревался противоречивостью заявлений правительства и Национального банка относительно курсовых перспектив гривни.
При этом замедлением роста производства озабочен был, похоже, только Нацбанк. Экономический же блок правительства — вопреки своему мандату — предпочитал комментировать не падающую динамику инвестиций и ВВП, а «заниженный курс гривни». Ситуация была бы курьезной, если бы не публичная критика НБУ Министерством экономики: ее методичный характер способствовал росту неопределенности и нервозности участников валютного рынка.
Между тем «курсовые дискуссии» обозначили не только наличие серьезных проблем координации между правительством и центральным банком. Они в очередной раз подтвердили отсутствие единого взгляда на эффективные параметры курсовой политики.
В общем-то, несовпадение точек зрения — нормальное явление. И даже полярность подходов может оказаться одним из необходимых условий принятия единственно правильного решения. Однако для этого конкурирующие концепции, по крайней мере, не должны базироваться на ошибочных постулатах. К сожалению, последнее условие в отечественных дискуссиях соблюдается далеко не всегда.
При ближайшем рассмотрение сложившихся в Украине валютно-курсовых стереотипов оказывается, что некоторые из них являются весьма спорными либо же вообще ошибочными. Данному факту можно было бы не придавать большого значения, если бы шла речь о частных экспертных оценках. Однако их активная популяризация ведет к тому, что ряд достаточно сомнительных утверждений начинает восприниматься в качестве экономических аксиом, которые предлагается учитывать при выработке политических решений.
Так, в последнее время все чаще можно встретить утверждение, что равновесный валютный курс должен соответствовать «паритету покупательной способности (ППС)», или, другими словами, гривня должна иметь равную покупательную силу внутри Украины и за рубежом. Общая логика рассуждений при этом следующая. Если в Украине за доллар (или 5 грн. по текущему курсу) можно купить примерно три буханки хлеба, а в Соединенных Штатах — в лучшем случае — одну, то курс украинской валюты предлагается считать заниженным относительно доллара. В силу этого делается вывод об искусственном уменьшении отечественных доходов. Действительно, в 2004 году их среднедушевой уровень в долларовом эквиваленте составлял 1260 долл. США, тогда как с дополнительным учетом разницы внутренних и внешних цен их реальная покупательная сила (ППС), по данным Всемирного банка, была в пять раз больше и достигала 6250 дол.
Разница, признаться, впечатляющая. Многие из наших сограждан не отказались бы от ежемесячных доходов в 520 долл. Реальных, а не расчетных. Тем более что для этого, оказывается, необходимо лишь усилить курс гривни. Просто и соблазнительно: вернем к его уровню 1996 года, когда вводилась в обращение гривня (1,83 грн./долл.) — и долларовый эквивалент всех отечественных доходов мгновенно увеличится чуть ли не в три раза.
Примечательно, что указанная логика прослеживается не только в рассуждениях отдельных отечественных экономистов. Если до апреля с.г. выводы о том, что официальный курс гривни «занижен процентов на 50—80», а ее равновесный курс находится на уровне «2—2,5 грн./долл.», можно было встретить преимущественно в специализированных изданиях, то после апрельской ревальвации они звучали в Верховной Раде. Сегодня их обсуждают уже и ведущие печатные СМИ.
Между тем в основе указанных рассуждений лежит некорректное прочтение теории «паритета покупательной способности». Последняя, как известно, имеет две версии — «абсолютного» и «относительного ППС». Первая рассматривает валютные курсы в идеальной экономической среде, где господствует совершенная конкуренция, отсутствуют барьеры в международной торговле, капитал и рабочая сила свободно перетекают из страны в страну; любые товары и услуги могут быть экспортированы, транспортные издержки равны нулю, что эквивалентно мгновенному перераспределению всех факторов производства не только в границах национальных экономик, но и между ними.
Очевидно, в подобных утопических условиях покупательная сила гривни действительно была бы одинаковой как внутри Украины, так и за ее пределами. Поскольку в мировой экономике естественно бы поддерживался «закон единой цены», согласно которому любой товар в любой точке планеты имел бы одну и ту же стоимость (выраженную в единой валюте). Отклонения же от нее моментально бы нивелировались мгновенным переливом материальных, финансовых и трудовых ресурсов, в силу чего международный арбитраж (спекулятивный доход) оказался бы в принципе невозможен.
Обсуждать реалистичность подобных условий абсурдно. На практике совершенная конкуренция — иллюзия; транспортные и иные трансакционные издержки существовали, существуют и будут существовать вечно; международный обмен ограничен тарифами, правилами торговли, разрешениями, преференциями, условиями доступа к внутренним рынкам, сертификатами, антидемпинговыми заграждениями, миграционными ограничениями, взятками, политическим подкупом, войнами и т.д., а совершенная мобильность факторов производства — абсолютная утопия. Наконец, хорошо известно, что целый ряд услуг — например, муниципальное водоснабжение — лишь в исключительных случаях могут быть экспортированы/импортированы. Вследствие чего международная конкуренция на соответствующих рынках минимальна, а цены подобных услуг — предельно специфичны.
Примечательно, что уже сама классификация стран по уровню среднедушевых доходов опровергает «закон единой цены»: если бы он имел место, то цена труда и уровень его производительности, допустим, в Дании (40650 долл., 2004 г.) и Бурунди (90 долл.) должны были бы совпадать между собой. Между тем разрыв превышает 450 раз. Не соблюдается указанный «закон» и на национальном уровне. В Киеве, например, цена труда в 1,6 раза превышает ее среднее значение в Киевской области и в 2,25 раза — среднюю заработную плату на Волыни.
Да что там страны и регионы! Любой торговый прилавок указывает на его несостоятельность, предлагая разные цены на одну и ту же продукцию, изготовленную различными производителями. Каждая хозяйка знает места, где товар подешевле, и всякая ее «удачная покупка» является лучшей демонстрацией неравенства (диспаритета) покупательной силы гривни в рамках не то что страны, а города, района, улицы и отдельно взятого магазина. Такой вот «закон единой цены» и «покупательный паритет» на практике.
Несовпадение расчетных ППС и валютных курсов отражает скорее несовершенство рыночных механизмов, нежели «курсовую разбалансированность». Неудивительно, что в развивающихся странах, где рыночные деформации весьма существенны, а степень интеграции в мирохозяйственные процессы несопоставимо ниже, чем в индустриальных экономиках, количественный разрыв «ППС — валютный курс» настолько значителен, что его удобнее оценивать не в процентах, а разах: Китай — 4,29 раза, Россия — 2,82, Турция — 2,01, Хорватия — 1,72 раза. И наоборот, экономическая кооперация и сильные рыночные институты предельно минимизируют указанное соотношение в развитых странах: Испания — 1,18 раза, Канада — 1,08, Италия — 1,07, Франция — 0,97, Германия — 0,93 раза.
Концепция «абсолютного ППС» — удобный инструмент для сравнения различных стран по уровню их экономического развития, производительности труда, среднедушевых доходов. Даже в тех случаях, когда производимая в них продукция оказывается мало сопоставимой между собой. Однако применять концепцию «абсолютного ППС» для расчета равновесных валютных курсов — все равно что пренебрегать сопротивлением воды в судостроении или силой земного притяжения в космонавтике. Неудивительно, что для практических целей курсообразования она не используется.
В этом случае экономическая теория предлагает версию «относительного паритета», которая — в отличие от «абсолютного» — учитывает несовершенство экономической среды и описывает не уровень, а динамику валютных курсов. Причем, согласно «относительному ППС», курс национальной валюты усиливается, если уровень инфляции в стране меньше, чем в экономиках-партнерах. И наоборот.
На практике указанная закономерность и ее производные находят неплохое подтверждение. В Украине, например, девятикратная инфляция в 1994 году сопровождалась семикратной девальвацией национальной валюты. Тогда как минимизация ценовой динамики в 2002-м (0,8%) наблюдалась на фоне столь же незначительного укрепления гривни (0,8%).
Однако теория не абсолютизирует возможностей и «относительного ППС». Дело в том, что его прогнозная сила обычно подтверждается лишь на долгосрочных интервалах, а временной лаг между вариациями переменных при этом может растягиваться от четырех до десяти лет. Указанные особенности резко сужают возможности «относительного ППС» для целей текущего и краткосрочного планирования. Причем его формальное прочтение приводит подчас к весьма забавным выводам.
Например, отечественный уровень инфляции устойчиво превышает ее значения в США: соответственно, 11 и 2% в течение 2000—2004 годов. В силу этого — согласно теории ППС и вопреки мнению ряда отечественных экономистов — курс гривни относительно доллара США должен был бы в этом году не усиливаться, а … девальвировать. С темпом, примерно равным разности инфляций в двух странах, т.е. примерно 9% в год. Достаточно курьезный результат, если учесть реальную динамику курса.
В соответствии с другим весьма распространенным заблуждением курсовая поддержка экспорта подавляет развитие внутреннего рынка. При этом считается, что коль скоро валютный курс стимулирует экспортную деятельность, то расширяется она в ущерб производству продукции внутреннего потребления.
Между тем, противопоставление курсовых эффектов по линии «внутренний рынок — внешний рынок» просто некорректно. Если курсовая динамика удешевляет отечественный продукт относительно зарубежного аналога на 1 долл. (5 грн.), то украинский производитель выигрывает независимо от того, где он реализует свою продукцию — внутри Украины или за ее пределами. Поэтому сами по себе курсовые стимулы оказываются однонаправленными как для производителей, ориентирующихся на национального потребителя, так и для их коллег-экспортеров. По этой же причине некорректно ограничивать курсовые эффекты исключительно экспортными доходами.
Безусловно, конечные результаты в обоих случаях могут быть разными. Например, из-за различной емкости национального и международного рынков сбыта или динамики цен на них. В этой ситуации между национальными производителями действительно может усилиться внутренняя борьба за ресурсы. Однако ее причиной является не курсовая динамика, а третьи факторы. Да и прямое их влияние на развитие внутреннего производства отнюдь не очевидно. Как в случае, например, отечественной металлургии, 80% продукции которой просто не имеет внутреннего спроса, а особенности сырьевой, технологической и региональной специализации столь существенны, что межотраслевая конкуренция нередко оказывается предельно ограниченной. Поэтому было бы весьма наивным ожидать, что текущее двукратное падение чистых экспортных доходов (1,4 млрд. долл. в первом полугодии против 3,1 млрд. за аналогичный период в прошлом году) придаст ускорение производству продукции внутреннего потребления.
Также весьма дискуссионно представление о том, будто сильная валюта ускоряет рост инвестиционного импорта. Дело в том, что если усиление курса подавляет общие объемы производства, то его импортные возможности автоматически снижаются. И наоборот, ослабление валюты отнюдь не всегда препятствует росту инвестиционного импорта. Например, в 1998—2003 годах гривня номинально девальвировала относительно американского доллара на 186%, а реально — на 59%. При этом ВВП вырос на 30%, товарный импорт — на 22%, в том числе машин и оборудования — на 55%. В результате чего их вес в товарном импорте увеличился с 18,8% (1997 г.) до 23,8% (2003 г.).
Рассчитывать на серьезные структурные эффекты курсовых колебаний вряд ли правомерно. В отличие от инструментов налогово-бюджетной или, например, торговой политики, валютный курс малоэффективен для точечной коррекции межотраслевых пропорций. В силу этого и потенциальная неустойчивость отечественного экспорта проистекает из его товарной структуры, а не курсовой динамики: доминируй бы в отечественном экспорте не металл, а первоклассные технологии, никто бы не сетовал на его высокий удельный вес в ВВП (порядка 60%).
Другое, мягко говоря, спорное утверждение относится к результатам и последствиям валютно-финансового кризиса 1998—1999 годов. В частности, все чаще встречаются рассуждения о том, что глубина девальвации в тот период была «чрезмерной», вследствие чего валютный курс гривни оказался «искусственно заниженным».
В связи с этим приходится напомнить, что вплоть до 2000 года Украина страдала не только от непрекращающегося спада производства, но и ежегодного бегства иностранной валюты. Последняя стремилась за границу вслед за украинскими эмигрантами, гонимая, как и большинство из них, экономической безысходностью. Например, когда в 1996 году вводилась в обращение гривня, чистый отток валюты по счету текущих операций составлял 1,2 млрд. долл. Балансировался же он не прямыми иностранными инвестициями (0,5 млрд.), а внешними заимствованиями (1,9 млрд.).
Экономическая ситуация в прошлом десятилетии вообще была настолько сложной, что Украина не могла самостоятельно удерживать даже приемлемые темпы обесценения своей валюты. Не принято говорить, однако факт остается фактом: вплоть до 2000—2001 гг. наше государство было вынуждено ежегодно искать финансовую поддержку у внешних кредиторов. При этом его валютные резервы имели, по сути дела, долговой характер. Удерживать курс гривни в тот период удавалось исключительно благодаря кредитным подпоркам внешних заимствований и отсрочкам долговых платежей. С 1991-го по 1998-й внешний долг Украины вырос с нуля до 11,5 млрд. долл. При этом внешние заимствования компенсировали дефицит торгового баланса, вылившийся в потерю 7,2 млрд. долл. (1992—1998 годы). Не говоря уж о невозврате валютной выручки, размер которого не поддавался точной оценке.
К началу 1998 года курс украинской валюты держался преимущественно на финансовых инъекциях спекулятивного капитала. И как только они начали сокращаться — вследствие паники, вызванной российским дефолтом — курс гривни мгновенно рухнул. В октябре 1998-го он упал на 57%, до 3,42 грн./долл. В дальнейшем, в 1999 и 2000 годах, гривня продолжала номинально обесцениваться: соответственно на 68,6 и 31,7%. Очередного ее шокового падения в 2000 году удалось избежать исключительно благодаря реструктуризации 2,6 млрд. долл. долговых платежей, проведенной кредиторами «под правительство Ющенко». В 2001 году гривня была вновь поддержана отсрочкой выплат. На этот раз в размере 0,58 млрд. долл. — в рамках договоренностей с Парижским клубом.
Поэтому в контексте дискуссий о «чрезмерном обесценении» было бы неплохо помнить, что еще несколько лет назад удерживать курс гривни от падения удавалось исключительно ценой растущих долговых обязательств Украины. И что международные резервы НБУ впервые за годы независимости утратили долговую природу только в 2001-м, когда их чистая величина (1,2 млрд. долл.) перестала быть отрицательной, ознаменовав начало формирования собственных, а не заемных резервов.
Поскольку в Украине предпочтение традиционно отдается валютно-ценовой стабильности, а не экономическому росту, курсовое усиление гривни часто отождествляется с улучшением международного имиджа страны. Безусловно, укрепление валютного курса является предметом национальной гордости, когда оно вызвано опережающим ростом производительности труда, внутренних и внешних инвестиций, повышением экономической динамики и технологической привлекательности страны. Так же бесспорно, что подобные тенденции находят достойную оценку заинтересованных зарубежных экспертов.
Между тем, не надо строить иллюзий относительно «имиджа» валюты, усиление которой базируется на монетарных ограничениях и не поддержано адекватным ростом производства. Подобный «имидж» давно уже является головной болью стран еврозоны, сетующих на чрезмерное ослабление американского доллара, низкую динамику своих экономик (прогноз текущего года снижен до 1,25%) и неспособность достичь темпов роста США (4,4%, 2004 г.). В этой связи неудивительно, что импульсивные итальянцы, уставшие от собственных экономических проблем, дебатировали этим летом отказ от евро и возврат к лире.
Примечательно, что при этом Европа и США усиленно навязывают «имидж» страны с укрепляющейся валютой Китаю. Который, в свою очередь, прибегает ко всевозможным ухищрениям, дабы только избежать подобной участи. Что касается отечественной истории, то в этой связи можно вспомнить «имидж» гривни образца 1997 года, когда, опираясь на внешние кредиты, она порой была дороже немецкой марки, а общие объемы производства в стране сократились на 3%.
Возвращаясь же к сегодняшним реалиям, сложно понять логику экономистов, рассуждающих о европейском выборе Украины и «неестественно низком» курсе ее валюты. В то время как последняя намертво привязана к импортным ценам на газ. Да подними их Россия не в три раза, до европейского уровня (!), а только в два — и отечественное производство окажется в ступоре, а платежный баланс — в крайне незавидном состоянии. Курс же гривни можно будет удерживать, только сокращая денежное предложение. Первым и непосредственным результатом подобной «курсовой стабильности» станет усиление экономического спада и безработицы.
Только уже поэтому валютно-курсовую политику следует рассматривать в контексте не предпочтений НБУ, а национального выбора и государственного суверенитета. Правда, если при этом довольствоваться коротким российским поводком и вассально низкими ценами на энергоносители, то курс украинской валюты действительно может казаться заниженным.