Если для Украины 10—14-процентный прирост цен — уровень рекордно низкий, то в США он оказался кошмаром, вызванным нефтяными шоками 70-х — начала 80-х годов. Соединенным Штатам понадобилось от 10 до 15 лет, чтобы без потрясений уменьшить инфляцию до устойчивых 4—2 процентов. Учитывая подобный опыт, отечественные ориентиры ценовой динамики в ближайшие годы вряд ли следует устанавливать намного ниже 10-процентной отметки.
В прошлом году товары потребления подорожали на 6,1 процента. Оптовые же цены в промышленности остались практически неизменными — они увеличились всего на 0,9 процента. Правда, это показатели по состоянию на начало и конец 2001-го. Если же сравнивать их среднегодовые уровни в 2001-м и 2000-м, величина инфляции оказывается выше — потребительские товары, например, подорожали на 12 процентов. Однако на фоне предшествующего 2000 года (25,2 процента прироста цен из расчета «декабрь к декабрю» и 28,2 — в среднегодовом исчислении), прошлогодние результаты, безусловно, впечатляют.
Столь низкой ценовой динамики никто не ожидал. Ее темпы оказались в два раза меньше запланированных. Показатели экономического роста, похоже, были самыми высокими среди всех постсоциалистических экономик Европы и СНГ. Учитывая же укрепление гривни, может вообще сложиться впечатление о безупречности монетарных методов ценового регулирования. В конце концов, преодоление гиперинфляции 1993 года, когда товары потребления подорожали в 106 раз, а национальная валюта обесценилась в 22 раза, оказалось возможным благодаря настойчивой дезинфляционной политике Национального банка. Она сопровождалась снижением темпов эмиссии наличных денег с 2974 процентов в 1993 году до 136 — в январе-ноябре 2001-го. Ежегодные приросты денежной массы при этом упали с 1800 до 36 процентов.
Между тем, причины инфляции вряд ли можно объяснить исключительно монетарной политикой центробанка. Даже с учетом того, что в условиях господства «мягких» денег она является особым фактором роста цен, абсолютизировать ее эффективность не следует.
К немонетарным причинам инфляции относится низкий уровень конкуренции в экономике. Монополии, как известно, получают сверхприбыль путем снижения объемов производства продукции с одновременным повышением ее цены. Предохраняя сверхдоходы от возможного уменьшения, они максимально ограничивают распространение собственных технологических новшеств.
Монополии также препятствуют вхождению на «свои» рынки новых производителей. Цены теряют восприимчивость к снижению даже в моменты, когда увеличивается совокупное предложение. Например, когда на украинском рынке доминировали торговые посредники, импортные нефтепродукты ежегодно дорожали вопреки падению мировых цен на сырую нефть. Стоило же в прошлом году существенно увеличить загрузку отечественных нефтеперерабатывающих заводов и сократить импорт готовых нефтепродуктов, как вспыхнула борьба за рынки их сбыта. Дизельное топливо подешевело вдвое, розничные цены на бензин сократились на треть.
Снижению цен противодействует не только дефицит совершенной конкуренции, но также слабая антимонопольная политика. Неплохой иллюстрацией этому может служить формирование отечественных тарифов на электроэнергию. К потребителям она попадает от генерирующих корпораций по сетям компаний-поставщиков. При этом и производители электроэнергии, и ее поставщики являются, как правило, региональными монополистами. Регулирование их деятельности, мягко говоря, несовершенно. Поэтому объективность повышения цен на электроэнергию нередко вызывает сомнения. Тем более что отношение отечественных электротарифов к средней заработной плате в промышленности уже в два-три раза превышает аналогичный показатель в экономике США. Да и нежелание компаний-производителей публично обсуждать структуру своих затрат свидетельствует о том, что подорожание их продукции отнюдь не всегда объясняется объективными факторами.
В Украине сфера монополий электроэнергетикой не ограничивается. Практику неконкурентного ценообразования можно наблюдать практически во всех отраслях и регионах. Порождаемые при этом волны ценовых повышений могут блуждать бесконечно долго, сжимая до критического уровня объемы национального производства.
Нерентабельное потребление материалов, энергии, рабочей силы также способствует повышению цен. Поскольку до 49 процентов отечественных предприятий убыточны, действие данного фактора представляется для Украины весьма существенным (см.табл. 1 на стр. 9). Даже если учесть, что неплатежеспособность части компаний создается искусственно — они таким образом уклоняются от налоговых и других обязательных платежей, доля производств с отрицательной рентабельностью чересчур велика и устойчива, чтобы ее можно было объяснить исключительно бухгалтерскими манипуляциями.
Поставщики продукции не всегда имеют возможность точно предугадать, в каком звене произойдет разрыв платежей из-за функционирования убыточных предприятий. Страхуя риск потери части доходов, они завышают цену на всю свою продукцию. Учитывая масштабы нерентабельного производства, можно предположить, что подобное «ценовое страхование от неплатежей» достаточно распространено. И масштабы накопленного долга между отечественными предприятиями по неоплаченной продукции и услугам вряд ли способствуют отказу от него.
Еще одной немонетарной причиной инфляции является невозможность мгновенно увеличивать объемы производства в ответ на растущий спрос. При этом, чем уже производственная база и стремительнее рост спроса на продукцию, тем выше оказывается ее ценовая динамика. В Украине это отчетливо прослеживается на рынке мясопродуктов. Рост реальных денежных доходов населения (в прошлом году — почти на 9 процентов) обусловил повышение спроса на потребительские товары. Неудивительно, что при этом опережающими темпами росло потребление продуктов животноводства — после 10 лет вынужденного вегетарианства, вызванного экономическим кризисом и сопутствующим 66-процентным падением реальной заработной платы, начался постепенный возврат к более привычной диете. Однако мгновенно восстановить сократившуюся базу животноводства невозможно. Даже для существенного наращивания поголовья домашней птицы необходимы определенные инфраструктурные изменения, связанные с реконструкцией производственной и кормовой базы, налаживанием торгово-посреднических структур, расширением банковского кредитования и т.д. Что же касается крупного рогатого скота, поголовье которого только в 1996—2000 годах сократилось почти на 40 процентов, то его воспроизводство, по-видимому, может растянуться на годы, если не десятилетия. В силу указанных причин прошлогодний 30-процентный прирост цен на мясопродукты выглядит естественным. Весьма вероятно, что в ближайшее время тенденция не только сохранится, но будет наблюдаться и в других секторах экономики.
Замедлению роста цен способствует оперативное перераспределение финансовых ресурсов в пользу выпуска продукции, пользующейся повышенным спросом. Эффективное решение этой задачи зависит от глубины развития финансовой системы. Экспресс-индикаторами ее состояния служат показатели монетизации экономики, рыночной капитализации и объема продаж акций. Первый характеризует перераспределительный потенциал банковской системы, а два вторых — фондового рынка. Чем выше значения всех трех показателей, тем большая часть денежных потоков опосредуется финансовыми институтами, позволяя им направлять ресурсы в наиболее доходные сферы, продукция которых обычно имеет и более высокую ценовую динамику.
Международные сопоставления свидетельствуют об устойчивости обратной связи инфляции с указанными показателями. С единичными исключениями среднегодовые темпы прироста цен в 1990—1998 годах были ниже 10 процентов только в тех странах, где уровни монетизации и рыночной капитализации превышали, соответственно, 60 и 50 процентов ВВП. В Украине их значения не превосходят 18 и 3 процентов, являясь предельно низкими даже по меркам экономически слаборазвитых стран. При этом за последние семь-восемь лет, несмотря на значительную дезинфляцию, эти величины не претерпели существенных изменений.
Уже только поэтому экономическая эффективность снижения ценовой динамики может оказаться в ближайшее время весьма проблематичной. Без опоры на соответствующие институциональные реформы она может свестись к механическому ужесточению монетарной политики. Однако при достигнутых темпах роста цен этот метод их регулирования больше не является столь же эффективным, как еще два-три года назад. Абсолютный акцент на монетарной составляющей инфляции приведет к неоправданному сужению внутреннего рынка с последующим снижением темпов экономического роста.
При этом следует учесть преходящий характер ряда условий, обеспечивших прошлогоднюю дезинфляцию. Например, начавшееся с экономическим ростом снижение себестоимости продукции обусловлено, среди прочего, падением удельных общепроизводственных расходов. (Процессы противоположного рода наблюдались в начале 90-х годов, позволив говорить об инфляции предложения.) По-видимому, указанные тенденции будут прослеживаться еще полтора-два года. Но они начнут постепенно угасать по мере загрузки простаивающих производственных мощностей.
Хотя текущий ВВП все еще в два раза ниже уровня 1991 года, вряд ли стоит рассчитывать, что незагруженные фонды окажутся долгосрочным фактором снижения инфляции. Во-первых, частично они уже устарели и морально, и физически. Во-вторых, от многих предприятий вследствие воровства остались одни лишь стены. Поэтому даже сегодня для возобновления производства требуются капитальные вложения. Наконец, структура экономического спроса за 10 последних лет претерпела существенные изменения, и сегодня инвестиции нужны как в активную, так и пассивную часть производственных фондов.
Начало массовых капитальных вложений ускорит рост цен, которые, в конечном счете, должны будут покрывать производственные затраты. До этого момента усилия, очевидно, следует сконцентрировать на развитии институциональных предпосылок к их снижению: совершенствовании механизмов оздоровления (банкротства) неплатежеспособных предприятий, практики и законодательства антимонопольного регулирования, страховых и залоговых инструментов, развитии институтов финансового посредничества, облегчения вхождения новых предприятий на уже действующие рынки.
В долгосрочной перспективе ценовая динамика зависит не столько от качества монетарной политики центрального банка, сколько от институциональных условий ее реализации. Поэтому не удивителен тот факт, что в 90-е годы ни одна страна мира с показателем среднедушевого ВНП менее 5 тыс. долл. США (по паритету покупательной способности, цены 1999 года) не могла удержать среднегодовую инфляцию ниже 5 процентов. И наоборот — во всех экономиках, где среднедушевые доходы превышали 20 тыс. долл., инфляция не превосходила 5-процентного значения. Пожалуй, единственным исключением явился Гонконг: доходы — 22,57 тыс. долл. США, среднегодовая инфляция — 6,8 процента.
В Украине среднедушевые доходы едва превышают 3 тыс. долл. США. Учитывая этот индикатор конкурентоспособности экономики, а также реальное развитие ее рыночных институтов, представляется очевидным, что последние не могут перераспределять денежные потоки с такой же эффективностью и скоростью, как это делают финансовые посредники в индустриальных странах. Если сегодня для Украины 10—14-процентный прирост цен — это своеобразный рекорд, то в США три десятилетия назад он оказался кошмаром. Для его преодоления потребовалась не только политика дезинфляции П.Волкера, возглавившего в октябре 1979 года Федеральную резервную систему. Успех был предопределен внедрением технологий, позволивших резко снизить уровень энергопотребления. Скорость же освоения последних была обусловлена качеством рыночных институтов.
Учитывая это, нам вряд ли следует в ближайшие годы ориентироваться на инфляцию намного ниже 10-процентной отметки. В Украине возможности эффективного доминирования эмиссионных ограничений исчерпали себя. Необходимо переходить к новому долгосрочному этапу дезинфляционной политики. Без последовательного устранения немонетарных факторов повышения цен рассчитывать на высокую экономическую динамику при снижающейся инфляции весьма опрометчиво.
Опасения, что 10—12-процентная инфляция окажется непреодолимым препятствием для поддержания экономического роста, не находят строгого статистического подтверждения. В 1990—1998 годах страны со среднегодовым уровнем инфляции 2 процента ежегодно увеличивали свой ВВП на 2,5 процента, а в экономиках, где инфляция достигала 10 процентов, валовой продукт прирастал в среднем на 3,5 процента. (Факт весьма курьезный при чисто монетарном прочтении механизмов влияния инфляции на экономическую динамику.) Даже в МВФ признается, что при межстрановых сопоставлениях явная негативная взаимосвязь между темпами роста и уровнем инфляции начинает проявляться после превышения последним 20 процентов. Анализ международной динамики в 1990—1998 годах позволяет максимально снизить указанный пороговый уровень до 12—15 процентов. Примечательно, что в постсоциалистических странах Европы среднеарифметический показатель инфляции, соответствовавший началу экономического роста, составлял 45 процентов.
По-видимому, минимальная инфляция, при которой достигается полная занятость, определяется мерой несоответствия рыночных институтов требованиям совершенной конкуренции. В подобном контексте можно ставить вопрос о естественном уровне инфляции: в конечном счете, потребность в денежной эмиссии также возникает для частичной компенсации этих недостатков. При этом чем больше мера указанного несоответствия, тем меньше степеней свободы у центрального банка для эффективного снижения ценовой динамики. В переходной экономике правомерен вопрос о границах и полноте его ответственности за уровень инфляции. А также о механизмах корректного распределения этой ответственности между другими органами государственного управления. Механическое копирование опыта индустриальных стран может оказаться в этом случае далеко не лучшим решением. Новейшая история Аргентины заставляет переосмыслить эффективность нулевой инфляции в экономике, рыночные институты которой не способны поддерживать ее самостоятельно (т.е. не соответствуют требованиям совершенной конкуренции).
Институциональные причины инфляции позволяют объяснить одну общепризнанную закономерность: среднегодовой прирост цен намного проще снизить со 100 процентов до 20, нежели с 20 процентов до 10. В Украине они, например, упали с 377 до 16 процентов за два года (цены потребительских товаров, 1996—1997 гг.). Однако за четыре последующих года они ни разу не опускались ниже 10-процентной отметки. А вот до 28-процентной — поднимались. Очевидно, что по мере снижения инфляции резко возрастает роль эффективного перераспределения финансовых ресурсов. Но достичь его несопоставимо сложнее, нежели задействовать методы эмиссионного регулирования: если с первым связаны годы кропотливой работы в масштабах всего государства, то вторые достигаются мгновенно в стенах одного кабинета.
Сегодня проблема борьбы с инфляцией, образно говоря, заключается не столько в ограничении темпов эмиссии, сколько в преодолении чрезвычайно низкой способности отечественных банков аккумулировать и перераспределять уже функционирующие денежные потоки. В Украине в течение последних семи лет от 40 до 50 процентов денежной массы представлено наличностью — активами, устойчиво не досягаемыми для банковской системы. Печально признавать, что подобную структуру денежного обращения еще 35 лет назад имела экономика Ганы. Уже тогда, в конце 60-х, уровень ее монетизации составлял 13—15 процентов и фактически совпадал с сегодняшними параметрами отечественной финансовой системы. Нынче это африканское государство относится к числу тех беднейших стран мира, которые не в состоянии самостоятельно обслуживать свои внешние долговые обязательства, и постоянные реструктуризации уже никак не влияют на ее экономическую динамику. Среднегодовые темпы роста ВВП Ганы за период 1965—1999 годов составили 2 процента против 4,1 в странах с низкими и средними уровнями среднедушевых доходов. Кстати, сегодня ее показатель рыночной капитализации в четыре раза превышает отечественный.
Что же касается экономик с высокими среднедушевыми доходами, то в 1999 году средние значения монетизации в них приближались к 80 процентам ВВП, а капитализации и объема продаж акций — соответственно, к 140 и 120 процентам ВВП. В странах с низкими доходами указанные показатели в два-шесть раз меньше (см. табл. 2). Было бы странным всерьез рассчитывать на одинаковую результативность функционирования экономик со столь различными финансовыми системами. Очевидно, что они обладают абсолютно разной скоростью и качеством реакции на ценовые импульсы. Как, впрочем, и разной природой самих этих импульсов. Неудивительно, что в развитых экономиках среднегодовой прирост цен потребительских товаров в 1992—2001 годах составлял 2,3 процента, а в развивающихся экономиках — 20,3.
Безусловно, в указанных зависимостях присутствуют и обратные связи: снижение инфляции уменьшает необходимость скорейшего расходования денег. Однако нельзя не признать того факта, что финансовые посредники в развитых экономиках опираются на более совершенную систему поддержки эффективных производств и оздоровления (банкротства) убыточных предприятий. В силу этого резко снижаются кредитные риски и растет доверие потенциальных вкладчиков к финансовым институтам. Да и сами эти институты действуют на качественно ином уровне, что позволяет им предотвращать и нивелировать денежные дефициты путем перераспределения финансовых активов с одновременной минимизацией эмиссионных инъекций.
Между тем, последняя группа факторов характеризует уже качество экономических институтов, а не монетарную политику центрального банка. Указанный пример демонстрирует пределы ее эффективности при регулировании ценовой динамики.
Стратегия же долгосрочного снижения инфляции связана преимущественно с развитием немонетарных инструментов — повышением мобильности рабочей силы, расширением сети центров профессиональной переподготовки, упрощением процедур входа предприятий на рынки и выхода из них, развитием институтов страхования и гарантий и т.д. Их становление поможет со временем оздоровить и отечественный бюджет, снизив остроту его потребности в ежегодных кредитах и отложенных долговых платежах.
Обладая менее совершенными рыночными институтами и более высокой инфляцией, развивающиеся страны ежегодно теряют ценовые преимущества в конкуренции с развитыми экономиками: их продукция становится дороже зарубежных аналогов. В конце 90-х годов подавляющее большинство развивающихся государств с ВНП на душу населения меньше 15 тыс. долл. США (по паритету покупательной способности) имели отрицательные торговые балансы. Избежать потерь от внешней торговли можно путем обесценения национальной валюты и/или дополнительной поддержки собственных производителей. Однако возможности указанных инструментов не безграничны: безусловный акцент на них провоцирует консервацию технологической отсталости и доминирование сложившихся в экономике монополий.
В основе долгосрочного повышения конкурентоспособности продукции и курсового укрепления валют лежат структурные факторы. Эффекты же монетарного регулирования не выходят за пределы краткосрочных горизонтов. Если бы отечественный Минфин вдруг оказался способным своевременно и в полном объеме обслуживать свои внешние долговые обязательства (например, благодаря чудесной ликвидации неэффективных налоговых льгот либо убыточных предприятий), курс гривни испытал бы серьезнейшее девальвационное давление. Оно было бы спровоцировано уменьшением внешних кредитов и ростом внутреннего спроса на иностранную валюту (как результат увеличения долговых платежей Минфина и отказа от их реструктуризаций). Поэтому противопоставление девальвационной стратегии и антиинфляционной политики — позиция весьма уязвимая. Тем более что осуществляться они могут одновременно, в ходе одних и тех же институциональных реформ. Сведение же причин ценовой и курсовой динамики исключительно к эффектам монетарного регулирования создает патовую ситуацию, замыкая логический анализ в порочном кругу причин и следствий.
Инфляция является налогом, который платит общество за неспособность обеспечить абсолютную гибкость своего производства. Инфляционный налог, как и любой другой, имеет конкретных получателей. Ими являются соответствующие предприятия — в лице владельцев и (частично) работников. Для них инфляция выступает побочным эффектом сверхдоходов. С ней связаны их финансовые и политические интересы. На фоне последних масштаб человеческой жизни подчас оказывается ничтожным. Ужесточение монетарной политики в лучшем случае может лишь вскрыть очаги проблемы. Терапия же требует иных инструментов.
Украина в указанном контексте должна, по-видимому, избегать двух крайностей. Во-первых, замораживания достигнутого уровня инфляции, вследствие спекуляций на институциональных проблемах и всяческого нежелания их преодолевать. Во-вторых, резкого сжатия денежной массы при низких возможностях ее неэмиссионного роста. Печальные результаты совмещения обоих сценариев демонстрирует сегодня Аргентина.
В 80-е годы ее экономика страдала от предельно высокой инфляции, среднегодовые темпы которой составляли 390 процентов. (Для сопоставления: в Украине среднегодовой уровень инфляции в 1990—1999 годах равнялся 413 процентам.) Необходимость перехода к жесткой дезинфляционной политике была логичной и очевидной. Ее якорем выступила национальная валюта, курс которой был приравнен к доллару США. Уже в 1994 году уровень инфляции был сбит до 4,2 процента, а после 1995-го он едва превышал нулевую отметку, не достигая и одного процента. С 1999 года в экономике началась дефляции. Снижение абсолютного уровня цен охватило как промышленные, так и потребительские товары. Между тем, жесткая монетарная политика, предусматривавшая эмиссию каждого дополнительного песо только при увеличении резервов центрального банка на один доллар США, не была поддержана адекватными институциональными реформами. Рынки денег, труда и капитала оставались жесткими.
Узость внутреннего рынка Аргентина пыталась компенсировать активными внешними заимствованиями и отсрочками по их погашению. Сумма отложенных долговых платежей в 1990—1995 годах достигла 29 млрд. долл. США. Ежегодный объем иностранных кредитов вырос с 1,6 млрд. долл. в 1990 году до 23,3 млрд. в 1999-м. При этом внешний долг страны увеличился в 2,4 раза, достигнув 147,9 млрд. долл. США. Почти половина его прироста была обусловлена внешними заимствованиями и гарантиями государства.
Дезинфляция начала 90-х годов положительно отразилась на экономической динамике страны. Среднегодовые темпы ее экономического роста увеличились с отрицательных -0,7 процента в 1980—1990 годах до 7,5 в 1992—1994 годах. Уровень инфляции в этот период составлял 13 процентов. Последующее удержание динамики спроса, экономического роста и цен всецело определялось притоком внешних кредитов. Необходимость их получения обострялась резким увеличением ежегодных долговых платежей. Выбранная экономическая модель фактически лишила Аргентину политического суверенитета. Страна оказалась заложницей благосклонности иностранных кредиторов. Когда этой благосклонности не стало, разразился экономический кризис, мгновенно переросший в политический.
Беглое сопоставление экономической истории Аргентины и Украины в течение последних 10 —15 лет свидетельствует о достаточном количестве совпадений (по крайне мере, поверхностных). Та же гиперинфляция и экономический спад, такая же решимость их преодолеть, аналогичные методы эмиссионных ограничений, примерно одинаковая скорость экономического восстановления почти при одних и тех же темпах ценовой динамики. Такая же половинчатость институциональных реформ, та же долговая стабильность валют и цен, схожая потребность в иностранных займах, та же неспособность их своевременно погашать и, наконец, такая же зависимость от внешних кредиторов и их советов.
Безусловно, сегодня нет речи об экономическом кризисе в Украине. Однако и в Аргентине три года назад о нем не говорили. Между тем, прошедший год продемонстрировал проблематичность увеличения доходов отечественного бюджета в условиях экономического роста и резкого падения инфляции. По крайней мере, для выплаты 1 млрд. долл. по внешним долговым обязательствам их не хватило. В ближайшие четыре года необходимо будет платить по 1,2—1,4 млрд. долл. За счет чего — покажет время.