Неразумно и небезопасно поступать против совести. На том стою — и не могу иначе. Боже, помоги мне.
Мартин Лютер (1521 г.)
Анатолий Гальчинский |
История — это вектор прогресса, пусть с зигзагами и отступлениями, но всегда движение к более совершенному. В этой связи, оценивая итоги прошедшего десятилетия, нужно учитывать прежде всего стратегический эффект. Здесь для нас важны три взаимосвязанных результата: во-первых, решен главный и определяющий вопрос — быть или не быть Украине самостоятельной; во-вторых, мы окончательно порвали со своим коммунистическим прошлым, ушли — осмелюсь утверждать, навсегда — от «тоталитарного социализма», системы феодального закрепощения личности; в-третьих, преодолен продолжительный кризис экономики, истоки которого берут свое начало еще с советских времен. Для десятилетней истории — это весьма весомо. И тем не менее пикантность нынешней ситуации состоит в том, что мы пока не можем однозначно сказать себе и людям, как будут развиваться события в будущем, сумеем ли действительно влиться в семью цивилизованных стран или, сохранив за собой статус развивающегося государства, навсегда останемся на европейской периферии.
Согласно Дж.Тойнби, история каждой отдельной страны, как и цивилизации в целом, развивается по принципу «вызов — ответ — вызов». «Развитие, — писал он в своем фундаментальном исследовании «Постижение истории», — осуществляется там, где вызов побуждает успешный ответ, который в свою очередь порождает дальнейший и уже отличительный вызов». Убежден, что вопрос «Быть или не быть Украине самостоятельной?» определял смысл основного «вызова» предыдущего десятилетия. Система новых вызовов наступившего десятилетия — это комплекс взаимосвязанных проблем, решение которых находится в принципиально иной плоскости, а именно — ответов на вопрос, какой будет Украина в ближайшем будущем, в более длительной перспективе, а, возможно, и всегда? Может быть, поэтому новый этап развития видится мне на порядок более сложным и ответственным по сравнению с тем, который мы прошли, казалось бы, с максимальной мобилизацией сил. И это не аномалия, а естественное состояние стремящегося к прогрессу общества, логика которого всегда основывается на принципе движения от простого к сложному. Соответственно, в последующие десять лет мудрость государственных мужей, их способность видеть и, главное, уметь шаг за шагом решать не только текущие вопросы, но и вопросы перспективы, будут играть определяющую роль. В этой связи Соломонов афоризм «Смотри в самый конец» для нас сегодня становится как никогда актуальным.
О переходном периоде
Давайте попытаемся еще раз разобраться в сущности переходного периода. Каковы его слагаемые и продолжительность? Не угрожает ли нашему обществу перспектива перманентно переходного состояния? Примеров подобного достаточно. Это прежде всего ряд стран Латинской Америки, которые, провозгласив целью трансформации достижение современных стандартов западного общества, в течение многих десятилетий никак не могут приблизиться к своему идеалу. А ведь мы-то в 1991 году взяли на вооружение (естественно, по подсказке извне) латиноамериканскую модель реформирования экономики. Я имею в виду известные принципы «Вашингтонского консенсуса», противоречия которых с нарастающей силой начали проявляться лишь сейчас.
В контексте этих принципов мы всегда делаем акцент на том, что определяющей слагаемой переходного периода является рыночная трансформация административной экономики. Не случайно в этой связи Дж.Сакс настойчиво доказывал, что при желании все можно решить за пять лет. И он не ошибался. Чехи, венгры да и поляки считают, что они в основном преодолели переходный этап своей истории. «Меры переходного характера исчерпаны», — заявил в своем послании парламенту В.Путин.
Осмелюсь утверждать, что критическая масса рыночных преобразований сформировалась и у нас. Определяющими в этом плане являются преобразования собственности. В настоящее время около 80% промышленной продукции вырабатывается на негосударственных предприятиях. На частной основе развиваются банковская система, предприятия торговли и строительства. Частному сектору принадлежит 95% сельскохозяйственных угодий. Соответственно 99% аграрной продукции вырабатывается на частной основе.
Во второй половине 90-х годов сформировался основной каркас рыночной инфраструктуры. Сделаны ощутимые шаги в реализации принципа открытости экономики, либерализации хозяйственных связей, ценового механизма, денежного и валютного рынков, рынка товаров и капитала. Результатом этого стало преодоление хронического дефицита товаров, бесконечных очередей, которые были неотъемлемым атрибутом жизни каждой семьи в течение 70 лет. Наконец, коренным образом преобразованы экономические функции государства. Вместо системы директивного управления задействованы основные инструменты макроэкономического регулирования. Перечень подобных принципиально важных решений, подтверждающих тезис о формировании в Украине достаточно весомой (критической) массы рыночных преобразований, можно продолжить. Десять лет мы не сидели сложа руки, а активно работали в этом направлении, и это никоим образом не может недооцениваться.
Несмотря на все существующие проблемы трансформации, наша экономика по своей структуре и системным преобразованиям — это уже не административная, а особый тип постсоветской рыночной экономики. Это следует признать в том числе и зарубежным экспертам. Никаких аналогов с действующей на Западе моделью (а именно она, как правило, используется в качестве критерия сделанного) быть не может. Это грубая методологическая ошибка. Достижение соответствующих стандартов — задача последующего, более продолжительного периода, который только начинается. Сейчас мы близки к модели рыночной экономики стран со средним уровнем развития, и хотелось бы, чтобы наши экономические партнеры строили с нами отношения, исходя из этого, на мой взгляд, неоспоримого факта.
Можем ли мы в контексте указанных преобразований вслед за В.Путиным утверждать, что и у нас задачи переходного периода во многом исчерпаны? Естественно, остается еще много нерешенных вопросов, но если руководствоваться принципом «переходный период — это рыночная трансформация», то принципиальных расхождений с официальной позицией российского президента нет.
И все же, по моему глубокому убеждению, это ошибочная позиция. Все дело в том, что переходный период — это не только рыночная трансформация. Если видеть в этом периоде решение задач трансформации советской системы в современное западное общество, нашей интеграции в европейское пространство, приобщения к высоким ценностям современной цивилизации, то вполне очевидной становится необходимость более сложного (возможно, на целый порядок) комплекса преобразований. Я бы осмелился сказать так: «нерыночные — рыночные отношения» — это лишь изначальное противоречие переходного периода. Одновременно столь же значимыми являются противоречия «индустриальная — постиндустриальная модель развития», «система закрепощения человека — система, гарантирующая свободное развитие личности», «тоталитарное — демократическое общество», «закрытое — открытое общество». Таким образом, речь идет о понимании необходимости разрешения в процессе переходного периода не одного, а по меньшей мере пяти базовых противоречий.
Возможно, кому-то и хочется поставить точку на решении всего лишь одной задачи «нерыночная — рыночная экономика» и этим как бы охладить горячие головы в своих стремлениях к большему? Возможно, замысел идеологов соответствующей трансформации и состоял именно в этом: есть цивилизационный центр и есть периферия — «кесарю — кесарево!», и не дальше. А может быть, в современном противоречивом мире решения проблемы «дальше» вообще не существует? Эти вопросы имеют прямое отношение к нашему пониманию действительной сути «вызовов» нового десятилетия, а значит, и к извечной проблеме «что делать?», как дальше строить свою политику, что определять в качестве первопорядковых приоритетов.
Новые приоритеты
Поставленные вопросы имеют прямое отношение прежде всего к качественным аспектам развития нашей экономики. Высокие темпы экономического роста двух последних лет ни на минуту не должны заслонять от нас эту ключевую для нового десятилетия проблему. Мы обязаны видеть и соответственно реагировать на то, что происходящее развитие — это, скорее всего, процесс новой реиндустриализации, и ни в коем случае не формирования основ постиндустриального общества, к утверждению которого мы стремимся. Наиболее тревожным является то, что у нас отсутствуют не только механизмы постиндустриальной трансформации, но и эффективная мотивация соответствующих преобразований, достаточные стимулы, которые побуждали бы общество двигаться в нужном направлении.
То же можно сказать и по поводу экономической политики. В этих вопросах она обращена скорее в прошлое, чем в будущее. Об этом свидетельствуют не только процессы производства, но и изменения в структуре собственности, государственных финансов, инвестиций, инноваций, личного потребления и многое другое. Анализ этой совокупности показателей позволяет сделать вывод, что в действительности мы движемся в направлении, отдаляющем нас от постиндустриализма. Убежден, что именно это в конечном итоге будет предопределять в дальнейшем наше место в процессе глобализации, в том числе и наши реальные возможности европейской интеграции. Почему мы все время уходим от признания столь очевидной истины, предпочитаем замалчивать это?..
В контексте поставленного вопроса следует рассматривать также проблемы социальной структуры общества, преобразования, происходящие в этой сфере. И здесь, как выясняется, развитие идет, по сути, в обратном от цивилизационного прогресса направлении. Избранная модель реформ оказалась убийственной для становления среднего класса. Мы все время говорим о демократизации, формировании основ гражданского общества, забывая, что определяющим условием для них является формирование достаточно устойчивой среды среднего класса. По большому счету, развитие гражданского общества и формирование среднего класса — это идентичные процессы. Эффективный внутренний рынок и достаточные для экономического роста накопления — это тоже средний класс. Даже проблема бедности, декларации по поводу преодоления которой все больше превращаются в политическую моду, не имеет решений вне осмысленной политики формирования среднего класса. Точно так же и пенсионная реформа: ее проведение на уровне современных западных стандартов возможно лишь в контексте разрешения поставленных вопросов.
Почему
это происходит?
Я вижу несколько причин. Определяющая из них — осуществляемая траектория реформ. В западных странах реальная идентификация среднего класса происходила в послевоенные годы на основе принципиально иной политики — не просто рыночных, а социально-рыночных реформ, известной политики «State-Welfare» — утверждения базовых основ социально-ответственного государства. Укрепление позиций среднего класса органически связано с этим. В латиноамериканских странах, где определяющее место занял отставший в развитии и стремящийся укрепить свои конкурентные позиции за счет государства олигархический капитал, политика «State-Welfare» оказалась практически невозможной. Она, по всей вероятности, уже невозможна и в России. Видимо, это же касается и нас. Чтобы упредить такой поворот событий, необходима была принципиально иная логика первоначального накопления капитала, и прежде всего — приватизации. Мы же, вынеся осознанно или нет (для истории это не имеет значения) решение проблемы среднего класса за пределы переходной экономики, оказались в ситуации, при которой дифференциация доходов населения уже давно перешагнула допустимые (с точки зрения международных стандартов) пределы. В конечном итоге речь идет об естественном результате: мы построили капитализм, но не для всех, не социально-рыночный, а капитализм «для своих», и вполне естественно, что его результаты в возрастающей пропорции присваиваются и будут присваиваться в будущем этими «своими».
Кто эти «свои» — тоже понятно. Это контролирующий ключевые позиции экономики олигархический капитал и родившаяся в годы реформ новая бюрократическая номенклатура. На Западе процесс первоначального накопления осуществлялся три-четыре столетия; у нас — десять лет. В таких условиях главным перераспределителем богатства мог стать только коррумпированный государственный чиновник. Соответственно, сращивание интересов первого и второго — это, по сути, неизбежный итог происходящего, результат которого избежать было невозможно.
Теперь — мы все заложники случившегося. Но главное даже не в этом. Нельзя не обратить внимание на то, что у нас пока еще не сформировалась альтернативная политика. Нет рецептов, как преодолеть углубляющееся расслоение — основную базу усиливающейся конфликтности общества. Мы все время говорим о необходимости существенного укрепления позиции средней и особенно мелкой собственности, но и в данном случае все ограничивается декларациями: ощутимого движения вперед нет. Это не случайно: в пределах реализуемой модели места для соответствующей собственности не предусмотрено, поэтому она может себя утверждать лишь при условии своей виртуальности, реализации значительной части доходов лишь через неформальные (теневые) отношения. Подобное можно сказать и по поводу существующих барьеров защиты интеллектуальной собственности, востребованности знаний и квалификации, восходящей социальной мобильности, соответствующей перестройки налоговой системы, жилищной политики и других атрибутов, укрепляющих позиции среднего класса. Определяющее слово в этом должен был бы сказать парламент, но представленные в нем политические силы, выражая полярные интересы общества — бедных или очень богатых, изменить сложившуюся систему отношений не в состоянии.
В аналогичном ключе фактически работает и исполнительная власть, особенно на местах. И это объяснимо: с первого дня реформ у нас не было и фактически не существует сегодня политических сил, отстаивающих позиции и интересы средних слоев общества. В такой среде даже уже сформировавшаяся часть среднего класса остается неидентифицированной; она не может выполнять соответствующих социально-политических функций, быть реальным носителем моральных стандартов, гарантом политических свобод и демократии.
Убежден, что обозначенный комплекс проблем, равно как и вопросы, касающиеся утверждения постиндустриального вектора развития, по праву должны быть поставлены нами в разряд первоочередных, определяющих задач нового десятилетия. Речь идет, по сути, о формировании принципиально новой философии реформ, инструменты и механизмы которой пока еще остаются до конца не осмысленными.
О политической власти и реальной демократии
Глубоко убежден и в том, что единственной основой преодоления названных противоречий может и должна стать глубокая демократизация общества. В этой связи никогда не соглашусь с известной позицией «отложенной до конца переходного периода демократии». Вместе с тем я против того, чтобы ограничить проблему демократии лишь совершенствованием ее представительской составляющей. Политики должны понять, что это тупиковый путь. На предыдущем этапе мы практически создали институциональную систему представительской демократии. У нас есть демократическая конституция, парламент, многопартийная система, существует разделение властей, местное самоуправление, свободная пресса и другое. Все это — атрибуты представительской демократии, и было бы глубокой ошибкой утверждать, что они не срабатывают. Тем не менее полученный эффект от этого весьма скромный.
Проблема демократии в Украине остается достаточно острой. Скажу больше, внимательный аналитик не может не обратить внимание на прогрессирующую девальвацию идей представительской демократии, падение доверия граждан к ее ценностям. Убежден, что речь идет о проблеме, которую нельзя игнорировать. Тем более что она имеет достаточно глубокие корни.
Мировой опыт доказывает, что представительская демократия может эффективно функционировать лишь при условии глубокой структуризации общества. Речь идет о наличии не только представительских институтов, но и, как писал известный французский социолог А.Турен, «представительных социальных движений, занимающих центральное место и являющихся базовым условием демократизации политической жизни». «Сила демократии, — подчеркивал он, — базируется на способности общества сформировать и трансформировать социальные движения в политическую силу». Именно такого базового условия представительской демократии — в достаточной степени сформировавшихся социальных движений — у нас пока еще нет, что существенным образом усложняет процесс формирования классических партий. Принцип различия партий по идейному и социальному признаку не срабатывает. Практически все партийные программы точь-в-точь копируют друг друга. Все это очень хорошо известно. Исключение составляют коммунисты, но и это скорее всего рецидив прошлого. В большинстве случаев партии функционируют как избирательные машины для лидеров, машины политических манипуляций и торгов.
Во всем этом остро сказывается прогрессирующая деформация социальной структуры общества, недопустимая дифференциация доходов, углубляющееся в связи с этим экономическое, социальное и в особенности информационное неравенство населения. Речь идет о глубоком разрыве между сугубо политическими аспектами демократии и ее экономическим содержанием. Это, в свою очередь, приводит к утверждению особой разновидности — представительской демократии элитарного толка. Ее признаки — с одной стороны, неравномерное распределение политического ресурса и опасное политическое неравенство, с другой — фактическая приватизация отдельными группами политиков институтов политической власти, в том числе институтов парламентаризма и местного самоуправления.
Политическая элита получает слишком большую возможность действовать по своему усмотрению и в собственных интересах. Видимо, этим определяется отношение значительной части политиков к представительской демократии: они стремятся к развитию ее инструментов не по принципиальным соображениям, не во имя подлинной демократии, обеспечивающей свободу и равенство для всех, а, скорее всего, в связи с возможностью использовать соответствующие процедуры для укрепления своей власти и влияния, своих экономических позиций. Убежден, что именно этим объясняются попытки отдельных политиков упразднить институт президентства и на этой основе установить беспрепятственный контроль над исполнительной властью и соответственно — над распределением национального богатства страны. Сложившаяся ситуация многократно усиливается фактически полным отсутствием необходимой системы ограничений и противовесов, элементарных механизмов, определяющих ответственность элиты перед населением, а также явным дефицитом ее политической культуры.
Легко понять, что такая ситуация расшатывает устои парламентаризма. Конечно, в оценках этой проблемы недопустима категоричность. И все же полагаю, что мы должны согласиться с выводом о том, что в течение предыдущего периода у нас пока еще не сформировалась сколь-нибудь эффективная функциональная система представительства интересов граждан. Нас должно беспокоить то, что наш парламент должным образом не обеспечивает реализацию этой функции, что он фактически представляет собой институт не социально-классового или идеологического представительства, а политическую арену столкновения интересов конкурирующих между собой отдельных частей политической элиты.
Скажу больше, противоречия, о которых идет речь, по моим наблюдениям, не только не сглаживаются, но и углубляются. Вот всего лишь один из многочисленных примеров. В течение десяти лет Верховная Рада оказалась неспособной принять закон о подоходном налоге с граждан (функцию соответствующего закона выполняет декрет Кабинета министров от 30 апреля 1993 года). Даже не верится, что такое вообще возможно: ведь речь идет о вопросе, затрагивающем интересы каждого без исключения избирателя. Почему народные избранники демонстративно игнорируют эти интересы? Почему такое вообще возможно? Если не уходить от сути данной проблемы и называть вещи своими именами, то во всех этих явлениях, как мне видится, проявляется кризис парламентаризма. Нам никак нельзя допустить, чтобы болезнь перешла в хроническую.
Десять лет мы жили в условиях глубокой политической конфронтации. Десять лет (за исключением непродолжительного периода) Кабинет министров был правительством меньшинства, не имеющим реальной парламентской поддержки, и соответственно — десять лет нестабильной и неэффективной власти. Не думаю, что кто-то из серьезных политиков искренне верит в то, что предстоящие парламентские выборы способны сколь-нибудь существенно изменить данную ситуацию. Скорее всего, все события будут развиваться в противоположном направлении — сложившаяся парадигма политических отношений станет углубляться. Парламент все больше станет превращаться в институт укрепления олигархического режима, в инструмент реализации прежде всего его интересов. Убежден, что подавляющее большинство граждан страны это понимает. Многие понимают и то, что единственной силой, которая в состоянии изменить существующую ситуацию, является сильная и эффективная (наделенная соответствующими полномочиями) президентская власть.
Естественно, речь идет о президентской власти, которая в состоянии обеспечить в первую очередь политическое и экономическое ослабление сложившихся элитных (олигархических) группировок (независимо от их партийной принадлежности), заинтересованных в сохранении существующих порядков и располагающих для этого достаточными властными и финансовыми ресурсами. Главной опорой президентской власти могут и должны стать средние слои общества, больше других заинтересованные в сильной власти, которая могла бы защищать их интересы. Речь идет о средних и мелких предпринимателях, о людях интеллектуального труда, о квалифицированных рабочих и специалистах, о фермерах, обо всех тех, кто владеет собственностью, в том числе и интеллектуальной, кто приспособился к жизни в условиях рынка, кто объективно заинтересован в свободной рыночной экономике и демократии. К ним фактически присоединяется и крупный бизнес, не имеющий привилегий от государства. Нет необходимости доказывать, что интересы олигархического капитала, стремящегося и далее любой ценой усиливать свои конкурентные позиции за счет государства, его финансовых ресурсов, всегда были и будут оставаться противоположными. В этой связи нужно понимать и то, что на новом этапе развития основной конфликт общества переместился в плоскость противоречий между олигархами и новой номенклатурой — с одной стороны, и средними слоями общества — с другой, что капитализм «для своих» чрезвычайно опасен для страны, что он не содержит потенциала развития, несет на себе угрозу деградации и упадка, отката назад и потери достигнутого. Политическое руководство страны, как и общество в целом, должно иметь достаточное представление о том, насколько реальна такая перспектива.
Украина переживает момент, близкий по своему содержанию к событиям в послевоенной Франции, когда реальной силой, сделавшей возможным преодоление политического хаоса и на этой основе обеспечившей подлинный экономический прогресс страны, ее демократическое развитие, стала президентская власть. Но для этого нужны были принципиальные изменения, которые произошли во Французской конституции в 1958 году. Наши парламентарии все сделали для того, чтобы заблокировать результаты Всеукраинского референдума (1999 года), направленные на создание столь необходимых для утверждения стабильности политических противовесов (по своей сути аналогичных с сформировавшимися в тот период во Франции). Речь ни в коем случае не шла об ослаблении украинского парламента, а наоборот — о создании предпосылок для преодоления его кризиса, о реальной сбалансированности существующих институтов власти и о полномочиях в этом процессе главы государства.
То, что народные избранники не выполнили волю народа, лишь подтверждает всю сложность сложившейся ситуации. Общество должно найти в себе ресурсы для ее преодоления. Убежден, что перспективы существенного прогресса в наступившем десятилетии определяющим образом будут зависеть от нашей способности разрубить этот гордиев узел, решить прежде всего комплекс проблем, связанный с преобразованиями политической системы общества. Основной «вызов» прогрессивному развитию на новом этапе лежит в этой плоскости.