Не очень-то приятно осознавать реальное место Украины
на мировой политэкономической карте. Но постулат о его уникальности — не лучшая реформаторская предпосылка
«Представители стран, которые особенно активно оспаривают мнение «четверки», приглашаются в так называемую зеленую комнату на четвертом этаже штаб-квартиры ВТО, где генеральный директор организации Майк Мур, по выражению Рави Канта, «бьет палкой по голове или шепчет ласковые слова», добиваясь смирения перед «четверкой».
«Эксперт», №13, 2002, с.54
В мире насчитывается около 210 государств. Семь из них производят почти половину мирового ВВП (45,8 процента). Вторая его половина приходится на экономики остальных двух сотен. Абсолютным лидером «семерки» (известной как G-7) являются Соединенные Штаты. Их доля в мировом производстве составляет почти 22 процента. Далее, в порядке убывания, следуют Япония — 7,6, Германия — 4,7, Франция — 3,3, Великобритания — 3,2, Италия — 3,2 и Канада — 2,0 процента. При сопоставлении национальных ВВП не по паритету покупательной способности, а рыночным валютным курсам доля «семерки» в мировом производстве достигает 66 процентов.
Асимметричность мирохозяйственной системы поражает еще больше, если учесть, что в семи указанных странах проживает менее 12 процентов населения планеты. При этом неоднородность экономических потенциалов прослеживается и внутри самой «семерки». Например, объемы производства добавленной стоимости предприятиями Калифорнии — наиболее экономически развитого штата США — превосходят валовой продукт Канады. Поэтому обрети Калифорния независимость, шутят американские экономисты, Канада лишилась бы своего места в привилегированной G-7.
В силу указанных причин во время ежегодных встреч представители «семерки» координируют не только внутреннюю политику своих стран. Даже если обсуждаемые проблемы относятся исключительно к сфере их взаимоотношений, решения государств, контролирующих половину мирового производства и экспорта, не могут не касаться «второй половины мира». Поэтому встречи G-7 весьма напоминают закрытые совещания владельцев контрольного пакета акций, о результатах которых миноритарные члены компании могут узнать лишь из официальных пресс-релизов.
Приведенная аналогия достаточно условна. Однако условность нередко смягчает действительность. Последняя же заключается в том, что сегодня государства «семерки» определяют базовые принципы экономического миропорядка. Формально его правила и процедуры регламентируются межгосударственными соглашениями и уставами международных организаций. Однако последние являются не чем иным, как отражением табели о финансовых рангах. Ее наглядно демонстрируют различия голосующей силы государств–членов Валютного фонда и Международного банка реконструкции и развития (МБРР).
Если «семерка», обладающая в указанных институтах почти половиной голосов, планирует провести через них какое-либо решение, положительный результат можно считать предопределенным. Примечательно, что при этом единогласия внутри самой G-7 может даже не потребоваться: успех зачастую обеспечивается активной позицией двух-трех ее ведущих стран. Государства — участники МВФ и МБРР отнюдь не равновелики, они делятся на кредиторов и заемщиков. Поэтому всегда отыщутся должники, не вписывающиеся в запланированный график платежей и готовые поддержать позицию своих кредиторов
Как несложно догадаться, члены «семерки» являются основными финансовыми донорами развивающихся стран и экономик, попадающих в затруднительное положение. Поэтому во время их диалога с третьими странами нередко находятся дополнительные аргументы, убедительная сила которых выходит за формальный регламент объединяющих их организаций. Точно так же не вписываются в узкие рамки международных уставов и двусторонние взаимоотношения. При этом широта возможностей кредитора придает его консультациям с должником особую атмосферу доверительности. Особенно если последний хронически нуждается во внешней поддержке.
Например, предъявляемые Украине аргументы оказываются обычно настолько весомыми, что она с пониманием относится к необходимости как закрытия Чернобыльской АЭС, так и отказа от Бушерского контракта и поставок вооружения в Македонию. Правда, при этом ее действия могут носить односторонний характер и не сопровождаться выполнением встречных обещаний государств «семерки». Однако и Украина еще ни разу самостоятельно не выполнила своих долговых обязательств перед ними. Поэтому вряд ли можно винить кредиторов в том, что их должник отдает предпочтение новым займам и долговым рассрочкам, нежели политической самостоятельности.
Что до международных организаций, то членство в них отнюдь не обязывает к ежегодным заимствованиям. Поиск новых кредитов, как и само вступление в МВФ, Всемирный банк или ЕБРР, — дело абсолютно добровольное. В конечном счете, далеко не все развивающиеся и постсоциалистические страны считают необходимым ежегодно обращаться за кредитной поддержкой к тому же Валютному фонду. Подобная стратегия, по-видимому, не вредит их экономической репутации, как, впрочем, и политической самодостаточности.
Что же касается небесспорной эффективности условий, под которые предоставляются кредиты международными институтами, то последние к подобной критике прислушиваются. Хотя, возможно, и не так охотно, как хотелось бы развивающимся странам. Тем не менее в течение 10—15 последних лет международные организации инициировали ряд нововведений, направленных на снижение долгового бремени наименее развитых стран мира, расширение их участия в разработке собственных стабилизационных программ, усиление социальной направленности реформ и увеличение продолжительности программ сотрудничества. При этом нельзя не заметить, что указанные новации служили очевидным ответом на внешнюю критику в адрес Фонда и Банка.
Однако вряд ли можно говорить об их большой склонности к самореформированию — оно происходит скорее не под натиском внешней критики, а по мере того, как учет ее становится целесообразным для ведущих «акционеров». Финансовое доминирование позволяет индустриальным странам достигать высокой степени синхронизации инициатив и усилий международных организаций. Так, например, попытки вытащить из долговой ямы более 40 беднейших экономик мира активно поддерживаются индустриальными странами как в рамках Парижского клуба, так и посредством специальных программ МВФ, Всемирного банка и ООН (HIPC Initiative).
Причины растущей озабоченности мирового сообщества по поводу долговой проблемы очевидны. Однако со стороны G-7 она имеет собственную специфику. Выступая основным кредитором, «семерка» около 15 лет безуспешно пыталась добиться надлежащего выполнения обязательств странами-заемщиками. Примечательно, что при этом кредиторы категорически возражали против уменьшения номинальной суммы долговых обязательств, полагая, что проблема может быть решена посредством предоставления новых более дешевых займов, рассрочек платежей и увеличения льготных периодов их погашения. Между тем, с 1980 года по 1990-й отношение внешнего долга беднейших стран к их совокупному ВНП выросло почти втрое, с 32,6 до 89 процентов. В 1999 году оно составляло уже 107,5 процента. Поэтому привлечение международных институтов не только подключило к поиску приемлемого решения все мировое сообщество. Оно в определенной мере подставило финансовое плечо странам-кредиторам, годами предоставлявшим необеспеченные займы на десятки миллиардов долларов.
И все же вряд ли корректно рассматривать финансовую помощь МВФ и Всемирного банка исключительно через призму интересов их главных «акционеров». В конечном счете, страны-заемщики получают собственные экономические выгоды от внешнего финансирования бюджетных дефицитов и кредитного пополнения валютных резервов. Например, уклонение от самостоятельного погашения долговых обязательств является национальным выбором Украины. Да и страны, находящиеся сегодня в состоянии долгового паралича, два десятилетия придерживались подобной стратегии не по принуждению.
Наконец, не секрет, что односторонние заимствования могут поставить развитие денежной и финансовой систем государства-заемщика в политическую зависимость от внешних доноров. Сегодня государственный долг развивающихся стран почти в два раза превышает их совокупные международные резервы (в Украине — в три раза). Его же отношение к их общему ВНП увеличилось в 1970—2000 годах с 6,3 до 22,6 процента (в Украине — 26,9 процента). Но снова-таки — вряд ли в этом следует упрекать кредиторов. Во-первых, за помощью к ним обращаются государства, уже испытывающие определенные экономические затруднения. Во-вторых, страны-кредиторы отнюдь не альтруисты и руководствуются собственными национальными интересами, независимо от того, оказывают они поддержку на двусторонней основе или через международные организации. И, очевидно, не их вина, если заемщик не хочет этого понимать.
Энергичность же, с какой индустриальные государства утверждают свои экономические права, достойна всяческих похвал. Их доминирование в Валютном фонде и МБРР (членами которых являются 183 страны) позволяет отслеживать практически все международные финансовые потоки. При этом особым активом организаций выступает обширная статистическая база, отражающая узловые элементы экономической динамики стран-участниц. Электронный доступ к ней обеспечивает уровень информированности, которому могут только позавидовать многие национальные правительства. (Примечательна при этом асимметрия в доступе и обмене информацией: в официальной и внутренней статистике МВФ и Всемирного банка нет данных, например, о структуре и динамике внешнего долга индустриальных стран.) Через кредиты международных институтов и условия их предоставления государства-кредиторы могут оказывать серьезнейшее влияние на состояние финансовой и денежной систем значительной части развивающихся экономик. Если же учесть, что Фонд обычно выступает в роли международного финансового арбитра, политические возможности международных организаций сложно переоценить.
Доминирование индустриальных государств отчетливо прослеживается и во Всемирной торговой организации (ВТО), определяющей принципы международной торговли 144 стран-членов, на которые приходится более 97 процентов мирового товарооборота. «Считается, что все страны в ВТО имеют равные права… На самом деле все решения… принимаются консенсусом «большой четверки», в которую входят США, ЕС, Япония и Канада. Остальные страны вынуждены соглашаться с этими решениями». В силу этого некоторые зарубежные специалисты «называют самым влиятельным лицом в ВТО не гендиректора Майка Мура.., а американского представителя Роберта Зеллика и представителя ЕС при ВТО Филиппа Лами» («Эксперт», №13, 2002).
Следование принципам совершенной конкуренции в международной практике оказывается отнюдь не всеобщим, а распределение выгод от свободной торговли — далеко не симметричным. Пропаганда же идей либеральной торговли все больше становится похожа на экспорт продукции, ориентированной преимущественно на развивающиеся страны. Характерным в этом отношении оказалось мартовское введение импортных пошлин Соединенными Штатами (от 8 до 30 процентов) на десять видов сталелитейной продукции. Однако не менее показательной явилась и незамедлительная реакция Европейского союза.
Он ответил уже в апреле. Но не встречными санкциями, а фактической поддержкой односторонних протекционистских усилий США. ЕС ввел 15—26-процентные пошлины на импорт 15 видов стальной продукции. Даже не будучи скоординированными, действия США и ЕС оказались однонаправленными — против производителей развивающихся и постсоциалистических экономик. Примечательно, что они были предприняты спустя полгода после обнародования Всемирным банком рекомендаций по борьбе с глобальным экономическим спадом, где трогательно говорилось о необходимости развития международной торговли путем снижения тарифных и административных барьеров.
Финансовое могущество индустриальных стран под эгидой Соединенных Штатов формирует прочный фундамент их внешней политики, многие аспекты которой подчас имеют весьма отдаленное отношение к экономической жизни. Выдача в прошлом году Югославией Международному трибуналу в Гааге С.Милошевича произошла за день до начала международной конференции по вопросу предоставления ей финансовой помощи в размере 1,3 млрд. долл. Учитывая, что экстрадиция бывшего президента была одним из обязательных условий оказания поддержки, пресса не преминула вспомнить о библейских сребрениках. Начало военных действий стран НАТО в Афганистане в рамках антиталибской кампании также сопровождалось откровенными финансовыми марьяжами. Пакистану, территориальной поддержкой которого необходимо было заручиться, Соединенные Штаты мгновенно предложили реструктурировать 3,4 млрд. долл. внешнего долга.
В случае необходимости индустриальные страны сегодня могут поставить под свой прямой финансовый контроль практически любую развивающуюся экономику. Даже без учета возможностей Североатлантического блока сделать это им не сложнее, чем вскрыть ножом консервную банку. Однако сопутствующие издержки в ряде случаев могут превосходить потенциальные доходы. Поэтому если соответствующие усилия не предпринимаются, то, скорее всего, по причине экономической нецелесообразности. Отказ Панамы от национальной валюты и суверенитета в пользу американского доллара, как и высказывавшаяся готовность Аргентины последовать ее примеру, представляется все-таки аномальным. В случае же с нефтедобывающими монархиями status quo является приемлемым для всех компромиссом: как бы ни был независим OPEC, но динамика и состояние валютных резервов его членов непосредственно зависит от благополучия развитых экономик.
Безусловно, не очень-то приятно осознавать незначительность места собственного государства на политэкономической карте. Однако постулат о его уникальности — отнюдь не лучшая реформаторская предпосылка. С географической точки зрения Украина, возможно, действительно находится в центре Европы, а Коста-Рика — Америки. Однако из этого не следует, что мировой экономической периферией являются Великобритания и Соединенные Штаты. В международных отношениях эмоциональные ассоциации не столько малопродуктивны, как опасны. Реалии же таковы, что Украина является одной из беднейших стран Европы, а среднедушевые доходы ее населения вдвое ниже, чем в той же Коста-Рике. При этом рассуждения о привлекательных размерах украинского рынка — еще один пример не совсем удачных параллелей. Величина последнего определяется не только численностью, но также покупательной способностью населения. Поэтому емкость рынка 50-миллионной Украины оказывается почти в пять раз меньше рынка Австрии, население которой не превышает 8 млн. человек.
Много бедного населения — не преимущество, а недостаток. Теоретически, тому же Европейскому союзу выгоднее предоставить членство сразу восьми странам — Болгарии, Венгрии, Латвии, Литве, Словении, Словакии, Чехии и Эстонии, нежели одной Украине. Экономические и политические резоны подобного сценария достаточно очевидны. Во-первых, минимизируются затраты на адаптацию новых членов: совокупное население вышеназванных государств миллионов на семь меньше, чем в Украине, а доходы его выше. Во-вторых, достигается несопоставимо больший международный резонанс и геополитический эффект. (По-видимому, именно в силу огромных географических размеров и низких доходов 150-миллионного населения Россия благоразумно не декларирует своих намерений о вступлении в ЕС — тот ее присоединения просто не выдержит.)
Обрети Украина среднеевропейскую производительность труда и уровень его оплаты, политическая ситуация в Европе радикальным образом изменилась бы. Учитывая численность ее населения, сопоставимую с населением Великобритании (60 млн. чел.), Франции (59 млн.), Италии (58 млн.) и значительно превосходящую население Канады (30 млн.), речь бы, по сути дела, шла об абсолютно новой политэкономической конфигурации. Но сегодня это утопический сценарий: даже с темпами роста среднедушевых доходов, вдвое превышающими их динамику в Западной Европе («Послание Президента Украины к Верховной Раде Украины»), нашей стране понадобится 100 лет для достижения уровня европейских доходов. Однако и в этом случае наивно рассчитывать на внешнюю политическую и финансовую поддержку таких усилий — добровольно себе конкурентов никто не создает.
Феноменальными считаются темпы развития современного Китая, демонстрирующего в течение последних 30 лет ежегодный прирост среднедушевых доходов примерно на 7 процентов. Если предположить, что отечественной экономике удастся повторить его уникальный опыт, то потребуется около 40 лет, чтобы догнать Европу по уровню доходов. Однако всерьез говорить о подобной динамике неловко — настолько умозрительны предпосылки и механизмы ее достижения. Постоянно нуждающаяся в финансовой поддержке, Украина ориентируется на стереотипные рекомендации международных организаций. Эффективность же последних неочевидна: из почти 90 развивающихся стран, кредитовавшихся в 1965—1995 годах Валютным фондом, более половины не достигли экономического роста, а 32 стали беднее.
Да и вообще, можно ли рассчитывать на уникальные результаты, следуя стандартным предписаниям? Тот же Китай за все время своих реформ только дважды обращался за кредитами к МВФ — в 1981 и 1986 годах. Их суммарный объем не превысил 1,6 млрд. долл., что примерно в 2,5 раза меньше отечественных заимствований у Фонда на протяжении последних восьми лет.
На необходимость критического отношения к рекомендациям МВФ указывает и профессор Колумбийского университета Дж.Стиглиц, занимавший в 90-х годах должности старшего вице-президента и главного экономиста Всемирного банка. В частности, он свидетельствует о скандальных историях, когда трафарет стабилизационной программы вскрывался совершенно случайно, после обнаружения национальным правительством в ее тексте наименования совершенно другой страны-реципиента. Учитывая ограниченность персонала Фонда, указанную ситуацию вряд ли можно считать неожиданной. Число экономистов, работающих по каждой его стране-участнице, редко превышает шесть-семь человек. Именно такие предельно маленькие группы экспертов — до 10 человек, включая вспомогательный персонал, а не весь Валютный фонд — занимаются разработкой конкретных стабилизационных программ. Безусловно, разносторонний опыт и знания международных экспертов необходимо максимально использовать. Однако в консультационных целях, а не директивных.
Преимущественно олигополистическая структура международных рынков и финансовая зависимость развивающихся стран не способствуют капитализации их конкурентных преимуществ. Однако тем же Соединенным Штатам лавры экономического лидера никто по наследству не передавал. Как и Китаю, планирующему к 2010 году выйти на второе место в мире по размерам национального ВВП. Поэтому как бы ни были ограничены ресурсы развивающихся стран, но рассчитывать они в полной мере могут только на них.
Возлагать же чрезмерные надежды на внешнюю помощь и инвестиции, по-видимому, не следует. Во-первых, несмотря на подчас высокий потенциал, прямые иностранные инвестиции, как правило, не формируют критической массы национальных капиталовложений. Их средняя доля в валовом накоплении капитала не превышает обычно 10—15 процентов. Во-вторых, около 79 процентов всех прямых иностранных инвестиций аккумулируются в экономиках с высоким уровнем среднедушевых доходов. Из них 31 процент абсорбирует одна страна — Соединенные Штаты. Еще почти 24 процента составляет доля государств Европейского валютного союза. На 64 же страны с низкими среднедушевыми доходами, в которых проживает 40 процентов населения планеты, приходится не многим более 1 процента указанных капиталовложений. (К их числу, кстати, относится и Украина.) В-третьих, добровольно ни одно государство бесплатной передачи конкурентных технологий (вместе с инвестициями) не допустит. Не говоря уже о новейших. Наконец, в случае потенциального конфликта инвестор (донор) отдаст предпочтение иностранным интересам, по-видимому, лишь в последнюю очередь.
К числу ведущих международных игроков Украина уже не относится. За последнее десятилетие она потеряла многие свои преимущества. Например, по размерам национального продукта переместилась в международных рейтингах с 29-го места на 51-е. Если в 1990 году ее ВНП превосходил национальный продукт Пакистана в 2,2 раза, то в 1999-м последний превышал объемы отечественного производства уже на треть. За это время Пакистан успел утвердиться в качестве ракетно-ядерного государства. Украина же свой статус третьей ядерной державы признала обузой, от которой немедленно избавилась. Но избавилась таким образом, что теперь ежегодно занята поисками внешних заимствований и третий год не может согласовать с Парижским клубом реструктуризацию 0,58 млрд. долл. Хотя одной лишь России страны–участницы Парижского клуба ежегодно реструктурировали в 1993—1999 годах платежи на общую сумму, в 150 раз большую, — 91 млрд. долл.
Сведение экономических проблем к внешним причинам контрпродуктивно. Как и реформирование в кредит. Экономическая независимость не обретается взаймы и по советам извне. Украина же демонстрирует хроническую неспособность самостоятельно обслуживать свои долги. Их судьба давно уже решается на уровне политических соглашений. Минфин, например, в прошлом году выплатил в счет внешних обязательств около 800 млн. долл. При этом порядка 460 млн. были профинансированы новыми иностранными кредитами, включая 310 млн. от Всемирного банка. В ближайшие годы внешние обязательства бюджета вырастут в 1,5—1,7 раза.
В условиях финансовой анемии политическая самодостаточность оказывается весьма проблематичной. Вопрос, в конечном счете, не в качестве рекомендаций II Европейского департамента МВФ. Но в том, что ежегодная потребность в кредитах отнюдь не свидетельствует об эффективности национальной политики, а их предоставление — об успехах экономических экспериментов.