Андрей Пинчук — человек с чрезвычайным чувством юмора и с большим сердцем — и до войны вызывал у меня искренний восторг. Настоятель прихода УПЦ МП в с. Волосском — священник, разбивающий стереотипы о своей профессии и образе жизни. Отец 13 детей, десять из которых — приемные, всегда был активным защитником прав ребенка. В 2014-м создатель и глава наблюдательного совета БФ «Помогаем» (детям-сиротам, тяжело больным детям и взрослым, людям с особыми потребностями) открыл шелтер для людей, вынужденных из-за войны оставить свои дома.
В 2016-м священник стал еще и старостой, который за несколько лет смог провести в своей ОТГ несколько децентрализационных реформ — водную (в селе раньше не было воды), мусорную и школьную.
Начало полномасштабной войны России в Украине вызвало у разных людей различные естественные реакции. Кто-то растерялся, замер. Андрей Пинчук почти сразу же начал спасать не только души, но и жизни, ежедневно эвакуируя украинцев из горячих точек. 187 рейсами его команда вывезла уже 5630 людей. Иногда из таких мест, в отношении которых другие только руками разводят: дескать, невозможно. Порой рейсы одновременно выходят в пять-шесть точек. Рейсы, идущие к линии столкновения, часто сопровождает сам отец Андрей. Он может рассказать десятки историй как о страдании, так и о победах человечности. Некоторые священник иногда выкладывает на своей странице в Фейсбук.
По инициативе Андрея Пинчука, совместно с Новоалександровской громадой было решено открыть убежище на базе местной школы. Сегодня в нем есть все — от гуманитарных складов, медкабинета/бесплатной аптеки до психологов и даже аниматоров, пытающихся отвлечь внимание взрослых и детей от ужасов войны, которые им пришлось пережить. Шелтер уже принял около двух тысяч людей. Около полутора тысяч были отправлены в Европу.
ZN.UA говорило с отцом Андреем о том, как удалось наладить такую четкую и слаженную работу, а также об ожидании от обращения в суд Восточных Патриархов с требованием международного церковного трибунала для патриарха Кирилла, инициатором которого он стал вместе с единомышленниками.
— Андрей, как построена ваша работа?
— Есть четыре группы. Одна, самая большая, занимается исключительно шелтером. Сюда входит и городская власть, потому что многие вопросы — в их компетенции. Например, когда к нам привезли девять детей из приюта, то через сутки нам удалось временно устроить их в семьи. Также в шелтере работает большая группа из БФ «Помогаем», основанном нами 12 лет назад. Фонд собирает средства, проводит закупки.
У нас есть три автобуса, купленные за грантовые средства и пожертвования. Эти автобусы ездят с нами и на «горячую» (из горячих точек), и на «холодную» эвакуацию — от шелтера на запад к границе: в Польшу, Чехию, Эстонию, Австрию, Германию, Норвегию, Португалию, Италию, Испанию.
Вторая группа — это «горячая» эвакуация. Оператор руководит маршрутами, в первую очередь рассчитанными на людей с инвалидностью. Мы сотрудничаем с военными администрациями территорий, из которых проводим эвакуацию. Они собирают людей, мы организовываем посадку и вывозим. Или размещаем в нашем шелтере, или сразу везем дальше.
Недавно в «горячей» эвакуации появилась новая группа — 35 штурманов, сопровождающих каждый рейс. Их задача — безопасная и быстрая посадка тех, кого мы эвакуируем. Потому что даже если мест хватает, у людей возникает паника. Было такое, что даже драться начали, высадили автобусные двери.
Штурманы — это те, кто висит на телефоне, корректирует маршруты, сажает и высаживает из автобуса, заносит парализованных, привязывает колясочников, успокаивает буйных, утешает тех, кто плачет, питается чем придется, может вместе с автобусом попасть под обстрелы. То есть не для трусливых.
Из 300 людей, оставивших свои контакты после моего поста в Фейсбуке, после собеседования мы отобрали тридцать пять. Поскольку я уже ездил и неоднократно испытал все на себе, провел для них специальный тренинг — что можно и чего нельзя делать штурману во время эвакуации, как выходить из разных критических ситуаций. Помню, как-то один из водителей спросил: «А что делать, если начинается обстрел?». Я ответил: «Обосраться и ехать дальше».
Третья группа — «холодная» эвакуация, за границу. Это очень напряженная работа — сформировать группы, собрать людей, объяснить условия.
Четвертая группа — транспорт. Сюда входят автоволонтеры, помогающие привозить и отвозить людей в город. Кроме того, есть еще гуманитарные грузы. Есть партнеры, передающие грузы нашей миссии. А есть партнеры, например в Лисичанске, Днепре, Авдеевке, которые просят нас доставить им грузы.
— Есть ли у вас какие-то приоритеты во время эвакуации? Кого забираете?
— Обычно мы всех сажаем, но было несколько историй, когда мы не могли забрать всех. У нас есть приоритеты при посадке. Сначала — беременные. Потом — семьи с детьми до трех лет (именно семьи, вместе с мужчинами); с детьми до 10 лет; с детьми до 18 лет. Потом — люди с инвалидностью, на костылях и так далее. Иногда бабушки начинают возмущаться: «Почему впереди нас идет здоровый лоб?». Отвечаю: «Парню — 17 лет. Девочки, вы уже пожили. Сначала должны вывозить детей и молодежь. А уже потом всех остальных».
Последними мы сажаем взрослых, которые едут сами по себе. Причем мужчинам мест для сидения не предоставляем, только больным. В первых рейсах было такое: заходишь в автобус — сидит молодой мужчина, а рядом стоит женщина с маленьким ребенком или бабушка с палочкой. Теперь я всегда предупреждаю: мужчинам садиться нельзя. Если сел, таких высаживаем без разговоров. Сразу доходит, все знают, что надо стоять.
Даже из самых горячих точек украинцы выезжают, пытаясь забрать с собой своих домашних любимцев. Подходя на посадку к эвакуационному автобусу, многие из них с надеждой спрашивают: «А с собакой (кошкой) можно?». Мы никому не отказываем. Нельзя предавать своих друзей. В нашем шелтере находилось и находится много переселенцев — собак и кошек. Да, это создает определенные неудобства. Но мы остаемся верны тем, за кого когда-то взяли ответственность.
— Как вам удалось такое организовать и руководить?
— Даже сам не знаю. Ежедневно я подписываю счета на транспортные услуги как минимум на 100–300 тысяч гривен. Нам много жертвуют. Нас поддерживают крупные фонды, например «СОС Детские города Украина» в первые же дни приобрел для нас один автобус, помогает по шелтеру и дает деньги на эвакуацию. Украинский «Фонд в честь Покрова» также перечислил нам один миллион гривен. Очень много мелких пожертвований, которые мы даже не можем идентифицировать. Потихоньку, со всего мира по ниточке.
Меня никто об этом не спрашивает, но я скажу, потому что это очень важно. Так много удается делать не потому, что я такой талантливый. А потому, что у нас был качественный благотворительный фонд, который активно работал уже 12 лет. И со второго дня войны он полностью переключился на все эти дела. То есть у нас уже был инструментарий. Не пришлось ничего придумывать.
Кроме того, остался опыт. В 2014 году в этой же школе мы уже делали центр для переселенцев. Но тогда за 75 дней мы приняли 700 людей. А теперь за 50 — больше двух тысяч.
— Но вам ведь и эвакуировать удается из таких мест, откуда мало кто берется. Знаю, что вы эвакуировали детский приют из Харькова, слыша о котором все разводили руками.
— Да, удалось. Но я вам скажу, что мне очень не понравился тот детдом. Когда нас попросили его вывезти, я был удивлен, что детдом в центре Харькова за месяц войны все еще не был эвакуирован. Поэтому задал этот вопрос директору. А она мне ответила, что, дескать, у них все есть, все хорошо. А главное, сказала она, пока дети в Харькове, есть за что бороться, есть мотив для защиты города. Меня это так неприятно поразило, что я даже ничего не смог ответить. Надо было ехать. Но по дороге мальчик из этой группы обкакался. Воспитатели вышли его подмыть. Было холодно, и мальчик очень замерз, дрожал. Я пересадил его вперед, к печке. Мальчик отогрелся, начал задавать много вопросов, а потом сказал: «Я боюсь засыпать. Боюсь тьмы. Потому что как только наступает тьма, нас начинают бомбить». И мне захотелось, чтобы директор интерната побыла в шкуре этого маленького мальчика. Я не понимаю этого.
Это, в целом, институционная проблема, о которой сейчас никто не говорит. Директора интернатов не чувствуют себя ответственными за судьбы детей. Они чувствуют себя маленькими князьками. Даже когда министерство или военная администрация отдают приказ вывезти детей, они начинают варить воду. Как следствие, появляются такие травмированные дети. И эта травма — на всю жизнь.
— За все это страшное время вы разного навидались. Были ли моменты, когда теряли веру?
— Были моменты отчаяния, опустошения, когда я чувствовал себя абсолютно разбитым, и совершенно не было сил, чтобы что-то делать, куда-то двигаться. Такое бывало. Когда это со мной случается, я иду к нашему психологу, работающему в шелтере. Рассказываю ему о том, что меня волнует, раздавливает. О вещах, которые я не могу перенести, которые кажутся мне очень неприятными и сложными для понимания. Мы немного разговариваем. Это человек, помогающий мне овладеть собой.
Первые, может, четыре недели я так и не попал ни на одну церковную службу, поскольку были постоянные выезды. По этому поводу я говорю, что автобусы стали моей церковью. Я там и молюсь, и сплю, и ем. У меня есть категория «Д», и я даже уже стал садиться за руль, освежаю свои навыки.
— Священники не очень часто обращаются к психологам.
— Возможно. Если бы рядом был священник, я бы обращался к нему. Но священника рядом нет. А психолог мне нравится.
— На вашей странице в Фейсбуке выложено много историй. Что вас больше всего поразило?
— Когда Изюм начали бомбить, приемные родители привели маленького Адама в полицейский участок и оставили, а сами выехали из города. Люди, взявшие его в свою семью, пообещавшие заботиться, в минуту опасности просто бросили ребенка на произвол судьбы, как поломанную игрушку. История жесткая своей жестокостью. У меня даже слов нет, чтобы это прокомментировать.
Еще одна история — о том, как мы перевозили в багажном отделении автобуса лежачих бабушек. Некоторых их дети, эвакуируясь, подбросили в больницу. Даже не оставив документов, не сообщив их имен.
Таких бабушек мы перевозили уже несколько раз. Когда это было впервые, мне хотелось плакать вместе с ними. В какой-то момент показалось, что им там страшно. Хотел поехать с ними, но прилечь там уже было негде. Но мы часто останавливались и проверяли, как они там. Сейчас мы уже привыкли, но когда приезжаем куда-то, те, кто это видит впервые, в шоке. В последний раз на блокпосту военный все не мог поверить, что мы перевозим бабушек в багажном отделении. Открыл, а они смотрят на него. Маленькие, дрожащие, нежные... «Езжайте, — сказал. — Я не могу. Сейчас заплачу…»
Еще была история с голубем. Я ездил в Харьков, в такое место, где было немного ссыкотно. Стояли на улице, и вдруг очень низко над нами пролетел голубь. Я протянул руку, и он сел. Спрашиваю парня рядом: «Ты это снял?». Он говорит: «Нет. Только фото». Но фото не передаст всего. А голубь уже улетел и кружит над нами. Я говорю: «Включи камеру». Он включает. Я протягиваю руку, голубь снова на нее садится. И в это время звонит мой телефон, в нем рингтон — церковный перезвон. А сзади стоит автобус, который мы только что приобрели. И на нем написано «На Волосское». Это было очень символично. Город под бомбами. Белый голубь. Священник перед эвакуационным автобусом. Да еще и колокола звонят. Я разместил это видео в соцсетях, и оно набрало 2,5 миллиона просмотров. И через несколько дней после того видео в Харькове, где в целом на улицах сейчас очень немного людей, ко мне подходили и спрашивали: «Это вы тот священник с голубем?». Услышав утвердительный ответ, люди уходили с улыбкой. Меня это радовало. Что я подарил им надежду.
— Многие украинцы сейчас плохо воспринимают УПЦ МП. Есть за что. Вы сталкиваетесь с таким отношением?
— Многие люди меня знают и уважают за какие-то дела, за озвученную мной позицию по разным вопросам. Поэтому лично я не сталкиваюсь ни с преследованиями, ни с чем-то еще. Тем более я постоянно общаюсь со священниками ПЦУ, греко-католическими. У меня есть друзья римо-католики.
— Как возникла инициатива заявления о международном церковном трибунале для патриарха Кирилла?
— Здесь совпали несколько событий. Во-первых, патриарх Кирилл с каким-то завидным упрямством ежедневно пробивает очередное дно. Как он это умудряется делать, я не понимаю. Во-вторых, митрополит Онуфрий в первые дни войны сделал очень хорошее, правильное заявление, в котором назвал все своими именами. Все ожидали продолжения — созыва Поместного или хотя бы Архиерейского собора, но напрасно. Руководство УПЦ МП спрятало голову в песок. Или в ожидании, кто победит, или просто, чтобы их не трогали. Иногда это просто анекдотические истории, когда епископы даже перестают подходить к телефону, потому что боятся, что священники начнут задавать им какие-то вопросы. Вместо того чтобы в сложные времена проявить лидерские способности и, с одной стороны, стать преградой российскому нашествию, а с другой — хотя бы что-то сделать для людей, они ведут себя словно испуганные зайцы.
Митрополит Полтавский Филипп вообще начал прессовать священников, подписавших заявление о международном трибунале. Весь этот треш происходит потому, что в епископы УПЦ рукополагали случайных людей. Есть достойники. Но многие — случайные не то что для епископата, а в целом для церкви. Что они там делают — я не понимаю. На мой взгляд, там вообще есть люди неверующие.
Страусиная позиция привела к тому, что священники всей Украины очень недовольны. У нас есть разные группы и чаты в соцсетях, где мы общаемся. И вы даже представить себе не можете, насколько всех достала эта епископская «золотая» клика, оторванная от жизни, от церкви, от народа, которая занимается только подсчетом средств, решением собственных вопросов, ублажением своих амбиций и борьбой за церковную власть. Никакого Христа там не видят, за единичными исключениями.
Конечно, так не могло долго продолжаться. Священники начали засыпать епархиальные правления заявлениями. Некоторые писали, что больше не будут поминать патриарха Кирилла, потому что он злодей. Другие писали, что больше не хотят иметь связи с московским патриархатом, но не писали, чего хотят вместо этого. Третьи писали, что считают патриарха преступником, но настаивали на автокефалии в полном отсоединении от московской церкви. То есть разные группы священников требовали разного. Но ни на одно такое письмо ответа не было. Только сумской митрополит Евлогий подписал письменное распоряжение, чтобы прекратить в храмах поминание патриарха Кирилла. Последний сразу отреагировал — подписал письмо, которым предупредил Евлогия, что «не только небесные наказания его будут ждать, но и на земле он получит по заслугам». Что патриарх имел в виду? Пугал российской армией?
Сейчас мы все ощущаем боль за нашу страну, за людей, потерявших дома, за тех, кто погиб. Это, кстати, подняло в церкви, в том числе, волну молитвенного творчества. Мне на глаза попадаются молитвы, написанные во время войны разными священниками. Очень проникновенные и правильные. Это с одной стороны. А с другой — вопрос уже назрел. Епископы молчат. Поэтому священники объединились в небольшую группу и составили этот документ. Основные наши обвинения патриарху Кириллу делятся на две части.
Первая, главная, — каноническая. В своем обращении к Собору Восточных Патриархов (который условно можно назвать Международным церковным трибуналом) мы обращаем внимание на то, что учение о «русском мире» имеет все признаки ереси этнофилетизма. Это своеобразный церковный фашизм. Когда любовь к какой-то нации начинает превалировать над любовью к Господу.
Идеологические корни этой войны сохраняются в российской церкви. Эта война проросла из российской церкви через идею «русского мира», который должен все поработить. Какие бы победы наша армия здесь ни получала, пока не будут удалены эти корни, зло будет прорастать вновь и вновь, как амброзия.
Мы надеемся, что патриарх Кирилл будет осужден за каноническое преступление искажения вероучения церкви и привлечен к ответственности. Эта ответственность может быть разной. Первая — погрозить пальчиком. Вторая — лишить патриаршего престола. Третья — лишить патриаршего престола и епископского сана, то есть он станет простым монахом. Четвертая — в придачу ко всему перечисленному, предать патриарха Кирилла анафеме, то есть отлучить от церкви. Решение, принятое Восточными Патриархами, будет обязательно к исполнению.
Патриарх подсуден трем инстанциям. Архиерейскому собору Русской православной церкви, куда входят украинские епископы и митрополиты, и который патриарх Кирилл не собирает уже несколько лет. Собору Восточных Патриархов, куда мы обратились. И Вселенскому собору, который не собирается уже более тысячи лет.
Московиты сейчас упрекают нас, что мы нарушили субординацию, сразу обратившись ко второй инстанции, а не к Архиерейскому собору. Но на сегодняшний день Собор Восточных Патриархов — единственная инстанция, которая продолжает собираться. Кроме того, более 450 лет назад (в 1666 году) такой же прецедент уже был в отношении Московского патриарха Никона. Кстати, тоже мордвина, как и патриарх Кирилл, который является прямым последователем Никона — в своей политике, жестокости, жадности к деньгам, в разрушительных процессах, которым он подверг российскую церковь. Никон был осужден, лишен патриаршего престола, епископского сана и простым монахом отправлен на покаяние в монастырь.
— Сколько священников подписали заявление?
— За двое суток — уже больше 400. Это очень много. Это люди, которые не просто разделяют наши взгляды, но и имеют смелость и отвагу. Потому что мы все находимся в феодальных отношениях со своими епископами, которые считают нас рабами и ожидаемо начали давить.
— Какие перспективы у заявления, на ваш взгляд?
— Мы отправили его Восточным Патриархам; другим предстоятелям церквей — для рассмотрения, чтобы они знали, что происходит; патриарху Кириллу — обращение на русском языке, чтобы он прочитал и увидел, как к нему относятся в украинской церкви и к чему привела его политика. Дальше будем ждать.
Мы не можем прогнозировать, как быстро соберется Собор, и как будут голосовать патриархи. Но это начало процесса объявления «импичмента». Сейчас мы, священники УПЦ МП, действуем по принципу «делай то, что должен делать, и пусть будет то, что должно быть».
Больше статей Аллы Котляр читайте по ссылке.