Как повлияет оранжевая революция в Украине на постсоветское пространство? Этот вопрос стал одним из наиболее часто задаваемых не только украинскими, но и российскими, и западными наблюдателями. Казалось бы, задуматься об изменении модели передачи власти от привычной постсоветской к избирательно-революционной в бывшем Советском Союзе должны были бы гораздо раньше, когда произошла революция роз в Грузии. Но, во-первых, Грузия — небольшая страна, которой так и не удалось за 14 лет независимости добиться восстановления территориальной целостности. Во-вторых, в Грузии изначально все было совершенно иначе, чем в других бывших советских республиках. Провозглашение независимости страны привело к власти диссидентскую элиту во главе со Звиадом Гамсахурдиа, старая номенклатура оказалась практически не у дел, и для того чтобы вернуться к власти, ей пришлось организовать вооруженное свержение президента и ввергнуть страну в многолетнюю гражданскую войну. Результатом заговора бывших соратников Гамсахурдиа и стало возвращение на грузинскую политическую арену Эдуарда Шеварднадзе, власть которого лишь позже была легитимизирована. Поэтому революция роз воспринималась как своеобразное продолжение традиционного для Грузии захвата власти с применением силы: кто сумел мобилизовать народ — тот и прав.
С Украиной все по-другому уже потому, что власть в ней формировалась типичным для бывших советских республик путем — основные рычаги управления оставались в руках старой номенклатуры, предпочитающей решать вопросы власти без общественного участия. Примерно так же власть формировалась в России (с той только разницей, что здесь республиканская российская номенклатура благодаря ликвидации СССР оттеснила от власти союзную), Беларуси (где, правда, номенклатура была «зачищена» под Александра Лукашенко), Молдове, странах Центральной Азии… Украина и Молдова — вообще единственные бывшие советские республики, где регулярно проходят альтернативные выборы, и вот какой вывод из этого сделан номенклатурой: Молдова — уже парламентская республика, а Украина готовится ею стать. Можно было бы сказать, что сам факт присутствия некоей альтернативы в избирательных бюллетенях воспитывает иное общество, но, по-моему, причины здесь все-таки кроются глубже. И связаны они с традиционным расслоением украинской элиты.
Когда представители дискриминируемых слоев убеждаются, что в сложившихся в стране правилах игры они безнадежно проигрывают другим кланам и им никогда не видать ни власти, ни контроля за финансовыми потоками, им ничего не остается, как попытаться изменить правила игры. Дело не только в том, что среди этих изменений может быть желание провести честные выборы (насколько могут быть честными любые выборы на постсоветском пространстве, это вообще сложный вопрос), а в том, что за поддержкой они решают обратиться не к элитам, а непосредственно к народу.
В России, объясняя происшедшее в Украине и Грузии, любят утверждать, что никаких революций здесь и в помине не было, а были лишь подготовленные Западом мятежи — и от Киева и Тбилиси проводят на карте линию к Белграду, где оппозиция, обратившись к народу, заставила Слободана Милошевича признать свое поражение на выборах президента Югославии. Но это сравнение выглядит не совсем корректным. Да, технологии во многом схожи. Однако в Сербии элита — не «оранжевая», хотя бы потому, что победивший Милошевича Воислав Коштуница никогда не был представителем правившей страной номенклатуры, а поддержавшие его на выборах Зоран Джинджич, Весна Пешич и другие политики выглядели скорее маргиналами — никаких постов во власти они не занимали, доверием номенклатуры и бизнеса не пользовались, и лишь после победы Коштуницы начали врастать во власть. Гибель Зорана Джинджича во многом связана как раз с тем, что он врастать не захотел, а вот у нынешнего сербского премьера Коштуницы это вполне получилось.
Зато с биографией Ющенко во многом схожа биография другого яркого постсоветского политика — экс-президента Литвы Роландаса Паксаса. В свою очередь во многом Ющенко и Паксаса напоминает другой победитель президентских выборов, вынужденный обратиться к народу, другой бывший премьер, которого власть не захотела делать наследником, — новый абхазский президент Сергей Багапш. В свое время ему пришлось покинуть премьерскую должность, но это не помешало Багапшу остаться весьма значимой фигурой в самопровозглашенной республике — хотя в ближайшее окружение президента Владислава Ардзинбы он так и не вписался. Так и Паксас: став премьером консервативного правительства, он не смог найти себя в сложившейся системе отношений в традиционной элите и в результате вынужден был уже после отставки создавать «третий», наряду с правыми и левыми, политический лагерь.
Идеологию этого лагеря охарактеризовать трудно, но главное — Паксас не побоялся обратиться непосредственно к народу, стать именно его любимцем. В Литве, попросту говоря, куда более эффективная политическая система, чем в Украине, и для того чтобы народный кумир победил, не понадобилось народного возмущения — оказалось, что достаточно провести простое голосование. Но прийти к власти — еще не означает сохранить ее. Карьера Паксаса прервалась именно потому, что он недооценил все раздражение литовской политической элиты по поводу нарушения им правил игры — и то, что эта элита использует любую ошибку нового президента для его удаления из большой политики. Но показательно, что на последовавших президентских выборах в роли представителя новой элиты и «тени» Паксаса выступала первая премьер-министр независимой Литвы Казимера Прунскене — тоже не новичок в большой политике, как и Паксас, выпавшая из колоды из-за своей чрезмерной самостоятельности и готовности не придерживаться сложившихся правил игры. Да и успех партии русского по происхождению бизнесмена Виктора Успаских на парламентских выборах этого года в Литве — своеобразное продолжение «феномена Паксаса». Своеобразное потому, что если Паксас — человек из элиты, изменивший правила игры, но хорошо известный своей предыдущей деятельностью, о котором многие уже составили свое мнение как о политике, то Успаских — это уже человек ниоткуда, успех которого базируется исключительно на вере электората в его бодрые обещания.
О Литве я вспомнил именно потому, что политические процессы здесь из-за других темпов развития общества (как-никак Литва уже в ЕС и НАТО, а не в ЕЭП) происходят быстрее, чем в Украине или Грузии. Поэтому можно вывести простые правила дальнейшего развития событий на постсоветском пространстве. Первое из них — экспорт «оранжевого» возможен там, где элиты расслоены. Собственно, когда мои российские коллеги удивляются украинской разобщенности, я напоминаю им, что в 1999 году такая же разобщенность существовала и в российской номенклатуре. Движение «Отечество — Вся Россия» было направлено против семьи президента Ельцина, а ведь в него вошли и самый популярный на тот момент российский политик — экс-премьер Евгений Примаков, и ведущие губернаторы во главе с московским мэром Юрием Лужковым и петербургским головой Владимиром Яковлевым. Семья ответила преемником — Владимиром Путиным, партией «Единство» и войной в Чечне. И вот тут-то оказалось, что антиельцинская часть номенклатуры не собирается апеллировать к народу и всерьез бороться за свержение ельцинской группировки и ее ставленника — малоизвестного чиновника Владимира Путина. Между тем поддержанное Кремлем «Единство» уже на парламентских выборах обвиняло «Отечество» в том, что оно — «старая власть», а «Единство» — новые люди: примерно так, как Янукович обвинял Ющенко на теледебатах. После того как эта тактика блестяще себя оправдала на парламентских выборах, «Отечество» от участия в выборах президента просто устранилось, занявшись примирением с победителями. Примирение удалось на славу: «Единая Россия», как известно, это объединение «Единства», «Отечества» и «Всей России». Таким образом, в современной России расслоение происходит как бы внутри власти, но уже и вовне начинает образовываться номенклатурная оппозиция. То же движение «Родина» Дмитрия Рогозина — из той же шинели, что «Единая Россия», однако состоит из людей, которых попросту не взяли во власть и которые вынуждены ей оппонировать. Да и вообще преодоление расслоения в российской элите может оказаться лишь косметическим процессом, монолит вполне способен дать трещины при любом действительно серьезном испытании.
Во многих других бывших советских республиках расслоение не преодолено изначально, а предложенная технология привлекательна. Не случайно накануне парламентских выборов в Киргизии заговорили о «желтой революции» — а ведь через полгода после парламентских состоятся и президентские выборы, в которых уже не будет участвовать Аскар Акаев. «Я хочу обратиться ко всему народу Кыргызстана и призвать всех повсеместно противостоять экспортерам революций», — обратился к киргизам занятый поиском преемника президент. Напомню, что в Киргизии не раз бывало так: сегодня ты — видный представитель власти, министр или даже вице-президент, а завтра — заключенный и оппозиционер. То же самое нередко происходило и в Казахстане: бывший премьер в эмиграции, бывший глава области и любимец президентской семьи — в заключении, только что ушедший со своего поста спикер нижней палаты парламента присоединяется к оппозиции… Еще недавно для всех этих людей разрыв с правящим кланом означал крах карьеры. Оранжевая революция, по крайней мере, убеждает их в возможности изменения правил игры в обществе и реванша.
Оранжевые элиты появляются там, где система номенклатурных отношений костенеет и уже не дает развиваться не только обществу, но и самой номенклатуре. Но избирателя-то волнует его собственное будущее, будущее страны в конце концов, а не успех отдельного неудовлетворенного чиновника! Я не исключаю, что избиратель в поисках настоящих изменений начнет нуждаться в совершенно новых людях, обещающих ему чудо и никак не связанных с бывшей властью. Или, по крайней мере, способных сделать вид, что не связанных. В таких людях, как Виктор Успаских в Литве. Успаских — это уже следующий этап номенклатурного развития, то, что предстоит пережить и Грузии, и Украине, и всем тем странам, где старые элиты поступятся властью новым. Это — этап триумфа неизвестных популистов. Такие люди уже сегодня могут быть среди малоизвестных широкой публике депутатов парламента, активистов молодежных организаций или удачливых бизнесменов. Их главная задача — ни во что не вляпаться и дождаться своего часа. И, кстати, никакой трагедии в их успехе не будет: такие же популистские силы есть во всех странах Европы — именно их появление заставляет традиционные партии повернуться лицом к обществу и осознать возможную опасность потери всего.
Ну а затем возникает новый политический симбиоз — профессионалов и популистов. Первые не дают вторым слишком много лгать, вторые первым — слишком много брать. Но нам до всего этого еще очень далеко, мы прошли только первый этап — изменений правил игры. Номенклатура может воспринимать это изменение как простую манипуляцию: кто-то думает, что все останется, как было, только с новой витриной, кто-то — что через годик возьмет реванш, и сделает все, как было. И те, и другие заблуждаются насчет собственных возможностей — с логикой развития политических процессов не поспоришь, будь ты дважды олигарх и трижды президент.
Вероятно, не все еще осознали, что точка невозврата пройдена, и в любом случае — будут ли сопутствовать Виктору Ющенко и его команде успех или неудача — «старая» Украина уже не появится никогда, кто бы ни победил на парламентских выборах в 2006 году или на следующих президентских. Это же просто! Новые правила игры предполагают новые преимущества. Представим себе некую страну, на выборах в которой в борьбе между партией сторонников и противников телевидения одерживает верх партия сторонников. Так вот, если на следующих выборах побеждают противники телевидения, они уже не требуют от населения выбросить телеприемники. Да и называются противники теперь не «Враги телевидения», как на прошлых выборах, а, допустим, «Партия честного экрана». Они лишь хотят показывать по ТВ свои программы — но, согласитесь, это совсем не то же самое, что эпоха до телевидения, потому что само его существование предполагает иные модели поведения…
Если продолжить данную аналогию, то на постсоветском пространстве продолжается дотелевизионная эпоха — но во многих странах она скоро завершится. Люди, находящиеся у власти, не отдают ее просто потому, что она им нравится, а они могут контролировать электоральный процесс. После оранжевой революции стало ясно, что есть и иные рычаги воздействия на него. Это и есть та самая альтернатива, которой постсоветскому пространству так не хватало…