Когда этот человек уже занимал все свои нынешние должности, а его портреты уже красовались на белградских улицах, мир еще ничего не знал о нем и интересовал он разве что югославских журналистов, со страхом и надеждой осознавших, что эпоха Тито окончилась теперь уже бесповоротно и начинается нечто невиданное и неизвестное - кажется, угрожающее. Зато теперь этого человека знает весь мир, за его действиями следят в Кремле и Белом доме, и лучшие аналитики ЦРУ и российской Службы внешней разведки пытаются предугадать его очередной ход. Слободан Милошевич, человек с тусклым лицом, изменивший Европу и похоронивший миф о раз и навсегда восторжествовавшей тут цивилизации. Слободан Милошевич, заурядный коммунистический чиновник, быстрее других понявший, как можно использовать машину союзной - следовательно, многонациональной и интернационалистской армии для обслуживания национал-коммунистического режима. Слободан Милошевич, лучше других понявший отравленную столетиями рабства психологию своего прекрасного, гордого, жестокого, непримиримого, упрямого и честного народа (вообще, к сербам почти неприменимы русские прилагательные).
Я разыскал в своем архиве старую фотографию, вырезанную лет 15 назад из белградской «Борбы» - групповой снимок участников пленума ЦК Союза коммунистов Югославии. На имя Слободана Милошевича я, конечно же, не обратил внимания. Тогда как раз делилось наследство Иосипа Броз Тито и становилось ясно, что второго президента Югославии никогда не будет. Но не может же, в самом деле, долго функционировать при коммунистическом режиме любовно созданное еще престарелым маршалом «коллективное руководство» его давних соратников? Коллективный президиум СФРЮ осуществляли представительские президентские функции. Именно он был коллективным главнокомандующим Югославской народной армии, что, казалось (казалось!) страхует от любых неожиданностей...
Милошевич не стремился во все эти федеральные структуры, безжизненные и обреченные на разложение. Политик новой формации, он хотел одного - Сербии (иное дело: в каких границах), и он ее получил. Когда я впервые попал в Югославию, - в июле 1989 года, - я уже воочию столкнулся с режимом, готовым к прыжку.
Хотя партия еще сохраняла тотальный (конечно, ограниченно тотальный, зато всепроникающий - в том сила Тито) контроль за происходящим, внешне все выглядело весьма демократично. Знаменитый диссидент Милован Джилас, соратник и враг Тито, получил возможность издавать свои книги, хотя интервью с ним не поощрялись и печатались только в Словении (аналог югославской Прибалтики). Появились первые независимые телестудии, а в Словении вовсю формировалась многопартийная система. И всюду - в Словении, Македонии, Хорватии, Боснии, в Косово видел я оставшиеся от старых времен портреты Тито - в штатском и маршальской форме, на охоте и на приеме, в бронзе и мраморе.
Всюду, кроме Сербии. Там были другие портреты - портреты Слободана. Они легко и органично вытеснили портреты старого президента, хотя кем был, с номенклатурной точки зрения, на них изображенный - всего лишь председателем президиума одной из республик, пусть самой большой, но не самой богатой, всего лишь номенклатурным «винтиком», которому придется в положенное время передавать свой пост другому «винтику».
Не передал. Я видел его портреты не только в витринах. В Приштине, столице населенного албанцами автономного края Косово (теперь его автономия ликвидирована), я снял комнату в гостеприимной сербской семье. Мне отвели комнату младшего сына, служившего в армии. Я спал под портретом Слободана Милошевича. Мои хозяева были рады гостю из Советского Союза, но никогда не общались с соседями-албанцами: работали на фирме, где заняты были только сербы, составлявшие лишь несколько процентов жителей края, посещали сербские кафе и рестораны, сербские магазины, отдавали детей в сербские школы и никогда не представляли, что можно выучить албанский. Слободан был первым президентом этих добрых людей. В Грачанице, старинном православном монастыре, я видел его портреты, продававшиеся рядом с образками святых, заботливо оправленные в золото...
Собственно, здесь, в Косово, я понял, в чем сила Слободана и трагедия его народа. Главным событием сербской истории, определившим национальную психологию, национальное образование и представление о мире вообще, стала битва на Косовом поле, окончившаяся для сербов полным разгромом, истреблением и потерей независимости. Сербия на долгие годы стала провинцией Оттоманской империи. И тем не менее о той битве, а не о победах, слагали легенды и былины, но не покорились. Так и вошло это в плоть и кровь народа: не последствия важны, а поступок. Не победа важна, а непреклонность. Политик, умеющий играть на этих чувствительных струнах народной души, обречен на успех. Слободан Милошевич оказался именно таким политиком. 1989-й был годом юбилея битвы на Косовом поле. Сербское руководство устроило костюмированную битву, пригласив на церемонию президентов других югославских республик. Так и сидели они друг с другом. Франьо Туджмана среди них, конечно, еще не было - он еще должен появиться, чтобы Милошевич наконец-то стал настоящим Милошевичем. Но президент Словении Милан Кучан уже был и уже воспринимался как символ того, что Словении не быть в Югославии. В дни акции на Косовом поле словенский журнал «Младина», популярный тогда во всей Югославии, вышел с карикатурой на обложке: сербский ратник в рыцарских доспехах крушит копьем компьютеры, телевизоры, автомобили, и разбегаются от него перепуганные людишки в современных одеждах, не в силах сдержать натиск конницы. У людишек - лица тех президентов. У ратника - разумеется, лицо Слободана. Вольно им было смеяться! До войны еще несколько лет и в Любляне, словенской столице, еще не звучали выстрелы...
Собственно, именно тогда, в 1989 году, в одном из интервью, и прозвучал тот главный лозунг Милошевича, предопределивший дальнейшие события: все сербы должны жить в одной державе! Собственно, после этого достаточно было провести линии, как бы соединяющие тот лозунг с тем непреложным фактом, что многие сербы живут не только в Сербии, но и в Боснии, и в Хорватии, что для многих в Сербии и македонцы - «южные сербы», а так как тенденция к усилению самостоятельности республик неотвратима, значит... Дальше, как говорится, тишина. Но в 1989 году некому было проводить такие сравнения, так как в Советском Союзе процесс распада еще не приобрел столь ярко очерченных контуров и, напротив, многие естественные для югославов атрибуты политического процесса для нас были в диковинку. Например, именно в то время Милошевич совершил один из первых своих официальных визитов... в Македонию и был принят в Скопье с почестями главы государства. Наши республиканские лидеры друг к другу не ездили, разве что все вместе - на торжественное заседание или декаду дружбы, за них по стране мотался неутомимый Михаил Сергеевич, так что переговоры делегаций Сербии и Македонии, кстати, весьма напряженные, для меня выглядели чем-то совершенно непостижимым - ну таким прогрессом...
Последующие годы прошли на фоне лихорадочных попыток скорее даже не общества спасти югославское государство, но попыток самосохранения этого государства - и укрепления контроля сербского руководства над силовыми структурами. Югославский премьер Маркович провел блестящие экономические реформы, позволившие сохранить «титовский» уровень жизни в условиях не столько западных кредитов, сколько - долгов Западу. Инфляция была остановлена, словенцы и хорваты ездили на чашку кофе в Триест или Венецию, а македонцы - обедать в Салоники. Но государство тем не менее расползалось на глазах. Расползалось не в последнюю очередь потому, что Милошевич ни в какую не соглашался на все предложения реформирования СФРЮ - ни в конфедерацию, ни в некое СНГ по образу и подобию бывшего Советского Союза. В своем упорстве президент Сербии был по-своему прав: на его стороне играла армия, причем он уже знал это, а его оппоненты в Загребе - нет. Милошевич прекрасно понимал, что останется кумиром для сербов, так как на деле продемонстрирует им воплощение лозунга о «сербах в одной державе», а между тем воевать придется не на сербской территории, и сохранится огромная возможность для маневра. Потому что президент Сербии понимал и то, чего долго не могли увидеть на Западе: лозунг Милошевича об «одной державе» - лозунг скорее политический, чем этнический, модифицирующийся от территориальных приращений к этнической чистке вполне свободно, причем объектом такой чистки могут стать не только мусульмане и хорваты, но и... сами сербы. Нынешнее (вернее, исчезнувшее) югославское государство сформировывалось в результате сложных территориальных объединений, в ходе которых территории, сразу освободившиеся от турецкого господства, воссоединялись с территориями, успевшими побывать в составе Австро-Венгрии. И там и там жили сербы, но сербы уже очень разные, отличавшиеся диалектами, привычками, представлением о жизненных ценностях. Милошевич знал, что для сербов собственно Сербии хорватские и боснийские сербы нередко - такие же чужаки, как хорваты и мусульмане. И что может хладнокровно использовать эти общины в своей политической игре и воевать их руками за свою власть и свое влияние в новой Югославии - не той, которая есть сегодня, но на том пространстве, которое возникнет после войны.
Милошевич блестяще использовал идеологию сербской интеллигенции, выдвинувшей лозунг Великой Сербии еще до его лозунга «одной державы», а затем отбросил интеллектуалов, как выжатый лимон, лишив их лидера, писателя Добрицу Чосича, номинального поста югославского президента. Но все это будет потом, в военное время, а пока еще заметны последние судороги югославской федерации (когда президенты двух наиболее опасающихся быстрой независимости республик - Боснии и Герцеговины и Македонии, Алия Изетбегович и Киро Глигоров выдвигают отвергнутую и Белградом, и Загребом идею Югославии - СНГ) и, очевидно, секретные переговоры о возможном разделе Боснии между Сербией и Хорватией. Милошевич и Туджман не договорились, да и не могли тогда договориться. Слишком уж похожи друг на друга эти политики, пасынки титовской номенклатуры, вынужденные мистифицировать национальную идею, чтобы остаться на плаву. Слишком похожи создаваемые ими общества - закрытые, глухие к информации извне страны с приступами демократизации время от времени, легко (и тут обе страны сильно отличаются от Словении, Македонии и довоенной Боснии) покончившие с постюгославским информационным пространством, только чтобы ничего не видеть и не слышать, ничего не читать «чужого», а значит - чуждого... Конечно, в историческом плане Туджману повезло больше - он оказался первым президентом молодого государства, подвергшегося агрессии бывшей федеральной армии, его республика стала первой реальной жертвой лозунга о «сербах в одной державе». Однако, с военной точки зрения, Милошевич мог какое-то время торжествовать, особенно после начала боснийской войны. Он руководил уже побеждающей - но не воюющей, подумать только! - Сербией, легко изгоняющей инородцев и иноверцев, а раздраженная реакция мира только свидетельствовала, насколько не любят на чистеньком Западе одерживающих победы сербов. Жертвой той народной признательности Милошевичу стал американский бизнесмен сербского происхождения Милан Панич, прибывший в Белград сначала югославским премьером, а затем вознамерившийся отобрать у Милошевича кресло сербского президента. Патриарх сербского национализма, духовный учитель Милошевича, писатель и первый президент СРЮ Чосич поддерживает Панича, и... оба покидают сербскую политическую сцену. Однако при том Милошевич раскачивает национальный маятник так сильно, что у него неожиданно появляются оппоненты с другой стороны, среди радикальных националистов. Эти люди говорят лозунгами гораздо сочнее, чем сам Милошевич, национальная оппозиция ему нарастает и, кажется Сербская радикальная партия воинственного Войслава Шешеля, этакого «сербского Жириновского», партия созданная не без участия самого режима в доказательство его демократичности (ну чем не ЛДПР) способна перехватить инициативу у «социалистов» Милошевича. И еще один лидер - Радован Караджич, президент самопровозглашенной Республики Сербской в Боснии, лидер-победитель, воюющий во главе несокрушимой сербской армии. Чем не конкурент?
И тут Милошевич, несколько лет не стеснявшийся плевать в лицо мировому сообществу, с неожидавшейся галантностью поворачивается к нему. Для этого он пользуется, правда, инициативой Бориса Ельцина, - но и это неплохо для мифа о «русско-сербском братстве». Однако теперь, когда Белград по сути присоединяется к санкциям против боснийских сербов, - Караджич оказывается в руках у Милошевича, так как теперь только от доброй воли «старшего брата» в Белграде зависит, сколько оружия получит Пале, и получит ли вообще, сколько продуктов, каково будет информационное влияние боснийских сербов в СРЮ (а никакого влияния!). Перевоплощение Милошевича в миротворца толкает Шешеля на решительные действия против режима, и тут же становится очевидным, насколько беспомощна машина его партии в реальном, а не инсценированном столкновении с машиной власти. Партия Шешеля изничтожается, он перестает быть даже выдуманным конкурентом Милошевича. Да и не может быть у Слободана-миротворца никаких конкурентов! Новая маска позволяет сербскому президенту действовать куда более решительно внутри собственной страны, однако мир смотрит на это с плохо скрываемым одобрением. Мир тоже не любит Шешеля и боится Караджича, почему бы их не приструнить? Европе, правда, хочется, чтобы не цеплялись к ее любимцу Вуку Драшковичу, с неоспоримой быстротой поменявшему лавры мечтателя о Великой Сербии и любимого автора московских газет «День» и «Литературная Россия» на должность главного сербского демократа... Милошевич перестает обращать на Драшковича внимание, его беспокоят средства массовой информации, и он с легкостью отбирает у журналистского коллектива наиболее объективную из белградских газет - знаменитую «Борбу». Хозяин.
В последние месяцы мы сталкиваемся с невиданным, хотя нечто подобное могло бы и происходить с самого начала югославского развала, - взаимодействием сербского и хорватского государственного организмов, передвигающим огромные массы людей с места на место. Пускай три тысячи раз объявляют падение Книна и исчезновение Сербской Крайны блестящими полководческими данными Франьо Туджмана, а все же теперь Туджману уже никак не проиграть президентские выборы в Хорватии! Милошевичу не нужен другой хорватский президент, не партнер по миротворческому процессу интересует его, а партнер по тайным («никогда не проходящим») переговорам и геополитическим решениям, в которых человеческая жизнь и судьба ничто, зато все - судьба Нации, Державы и Президента. Эти люди могут, собственно, не переговариваться: они должны чувствовать друг друга. Да, победа в Книне усилила Туджмана, но еще больше она усилила Милошевича, превратив боснийских сербов в абсолютно управляемых - пускай теперь их и бомбят! - и позволив приступить к следующему акту югославской трагедии.
Это, кажется, сербизация Косово. В крае подавляющее большинство населения - албанцы, зато лозунг сербизации этой земли - земли Косовской битвы - выдвигался интеллектуалами из окружения Чосича давно. Не было только самих сербов. Зато теперь их масса, пускай и сопротивляющихся такому переселению в страшном предвидении его последствий. Но Милошевичу, кажется, важно не столько «сербизировать» Косово, сколько заставить действовать албанцев. Он отметил их автономию, загнал в подполье целый народ, сделав три процента населения хозяевами над более чем девяноста процентами - и то косовских сербов не хватает даже для занятия административных должностей, приходится присылать подмогу. Албанцы же, провозгласившие собственную Республику Косово и создавшие ее подпольную государственную, экономическую, образовательную, медицинскую структуру, ждут... и размножаются, заселяя все новые сербские районы уже вне Косово. Милошевичу просто необходимо что-то сделать с той «демографической бомбой», хотя это и кажется пока что неразрешимой для него задачей. Зато в случае начала албанского восстания он получает неплохую возможность вытеснения албанского населения в Македонию и Албанию. Конечно, по дороге может погибнуть македонское государство, начаться албанско-югославская война, в конфликт может оказаться вовлеченной Болгария, которая вряд ли сможет равнодушно смотреть на трагедию македонского народа, считаемого в Софии единокровным... Страшно? А разве предыдущие политические и этнографические эксперименты сербского лидера не были такими же жуткими - а мы привыкли и не удивляемся, когда в Москве Слободана зовут уже и не по имени, а просто - «фактор стабильности».
Слободан Милошевич не может быть «тотальным миротворцем». Ему просто необходим какой-то конфликт, потому что окончательное урегулирование - это конец. Сербия - обычная страна, в которой вполне могут состояться демократические выборы, у Милошевича легко появятся сильные конкуренты, стремящиеся не столько спасать, сколько развивать сербство. Конечно, он и здесь может поспорить, потому что все эти годы санкций доказывал, что не боится экономических экспериментов, - неплохая черта для посткоммунистического лидера, однако это же югославский лидер, а здесь всегда все было несколько иначе, чем у нас... Но все же возможностей уцелеть много меньше и еще меньше шансов просто раскидать оппонентов по тюрьмам, отобрать у них прессу. Потому, пока в Белграде президентствует Милошевич - ничего не кончится. Вернее - кончится в одном месте, начнется в другом, благо, таких мест еще немало на карте экс-Югославии. Милошевич действительно тонко чувствует свой народ и хочет повелевать этим народом.
Когда-то, в самом начале политических карьер президента Социалистической Сербии Слободана Милошевича и президента Советской России Бориса Ельцина, белградского лидера называли «югославским Ельциным». Конечно, некорректное сравнение. И все же... глава крупнейшей республики, пытающийся узурпировать власть на всей территории бывшей страны или насадить здесь свое влияние. Умение разжигать и использовать конфликт. Фетишизация территориальной идеи (Чечня - Косово). Легкая смена политических ориентиров и союзников. Подчинение всего идее собственной власти.
Но нам повезло. Милошевич вырастал в самой ткани правящего режима. Ельцин был насильственно изъят из этой ткани и отброшен в оппозицию, где неожиданно для себя оказался на одной скамье с демократами, с академиком Сахаровым, с Юрием Афанасьевым, Геннадием Бурбулисом. Потому-то долгое время Ельцин был Милошевичем наоборот (вспомним его поездку в Таллинн в дни штурма Верховного Совета Литвы и сравним, скажем, с прощальными залпами югославской армии в словенской столице Любляне). Потому-то и не появился лозунг о всех русских в одной державе - к тому времени югославская война, кстати, уже была. И потому мы и живем в Украине, России, Казахстане, а не пост-Югославии. А о том, что нечто подобное и здесь могло бы быть, напоминают Абхазия, Южная Осетия, Приднестровье и теперь вот - Чечня.
А вообще, посткоммунистическое время порождает чудовищ.