Ельцинская конституция 1993 года, действующая и сегодня, никогда не была сбалансированным основным законом. Политическую систему России называют полупрезидентской. Утверждается даже, что она следует некой французской модели. В действительности же появление российского президентства в 1991 году, а также усиление президентской власти в новой конституции 1993 года и позднее к международному опыту имеют мало отношения. Скорее президентство РФ было результатом мутации советской системы правления и определялось сиюминутными интересами руководящих деятелей в те или иные временные периоды.
В специфической структуре власти, которую Сталин оставил своим преемникам, генеральный, или первый секретарь ЦК КПСС занимал ведущую позицию в управлении советской империей. Премьер-министр СССР по западным стандартам был бы эквивалентом замминистра с необычайно широким кругом обязанностей, включающих экономическую, культурную и социальную сферы. Председатель Совета министров не только не имел никакого существенного влияния на внешнюю и оборонную политику — вся основная власть была заключена в руках политбюро ЦК КПСС, де-факто правительства СССР, а Совет министров составлял всего лишь высший эшелон госаппарата.
После разрушения легитимности однопартийной системы в конце 1980-х генсеку Михаилу Горбачеву необходимо было создать новую легитимацию своей власти. В 1989-м Горбачев ввел пост президента Советского Союза, на который он был избран в том же году Съездом народных депутатов. Создание Ельциным новой должности всенародно избираемого президента РСФСР было не столько следованием французскому примеру, сколько копированием исполнительной власти на союзном уровне и тем самым несколько видоизмененным повторением структуры советского правления.
Хотя коллапс советского государства в 1991 году окончательно завершил переход власти от партии к государству, некоторые основополагающие концепции и ключевые устои советского правления уцелели. В большей части постсоветского пространства, включая Российскую Федерацию, премьер-министр так и остался третьеразрядной фигурой во властной структуре, которая, в случае неудачного положения дел, исполняет роль козла отпущения. Как при Ельцине, так и при Путине приближенные к президенту некоторые заместители председателя Совета министров или другие официальные лица (глава президентской администрации, секретарь Совета безопасности) оказывались вторыми лицами в государстве, затмевающими премьера своим влиянием и авторитетом. Тем самым и в Советском Союзе, и в постсоветской России использование терминов «премьер-министр» или «глава правительства» было некой игрой слов, которая напоминала злоупотребление такими терминами, как «демократия», «союз» или «федерация» в России после 1917 года. С короткими перерывами (1917—1920, 1924—1928, 1953—1954, 1989—1993, 1998—2000) к постреволюционной российской политике было применимо то же понятие, которым характеризовалась политика России перед Октябрьской революцией — самодержавие.
В этом году, когда Путин ушел с президентского поста и создал дуумвират, ситуация частично изменилась. Покинув Кремль и став новым премьер-министром России, Путин забрал с собой в московский Белый дом — резиденцию правительства России — значительную часть авторитета и прерогатив президента. Подобный передел власти мог бы принести пользу в том смысле, что впервые со времен председательства Ленина в Совете народных комиссаров российское правительство действительно является правящим органом. Но подобное развитие несет в себе и определенный риск. Путин переусердствовал в своем создании настоящего полупрезидентства в России и сегодня доминирует над формально высшим должностным лицом России — президентом Дмитрием Медведевым. Это не только создает неясность в плане того, кто и за что ответственен в России, но и обесценивает должность президента — опасное развитие событий, которое продолжает предыдущую путинскую политику размывания сфер ответственности госорганов России.
Путин унаследовал уже от Ельцина ряд институтов, участвующих в нездоровом соревновании за формирование политики. Совет министров, президентская администрация и Совет безопасности уже в девяностых имели пересекающиеся обязанности. Путин добавил к этой и без того громоздкой системе управления полпредов президента в новых федеральных округах Государственный совет и Общественную палату, которые соперничают с губернаторами, Госдумой и Федеральным Советом за политическое влияние в Москве. Очевидно, это многообразие институтов имеет своей целью разбавить непрезидентскую власть и сконцентрировать принятие всех государственных решений в руках самодержца и его приспешников. Хотя политическая конкуренция продолжает существовать в России, она протекает внутри узкого круга жадных к власти чиновников, зачастую со спецслужбовским прошлым, относительная влиятельность которых обусловлена их чередующейся близостью к «национальному лидеру».
Более того, после введения Путиным дуумвирата даже должность президента стала жертвой путинской узурпации всей власти. В то время как до 2008 года российская политическая власть была сконцентрирована в Кремле как местонахождении президента России, его помощников и администрации, сейчас уже не существует четко обозначенного центра власти. Это делает Путина — в качестве частного лица, а не как обладателя определенной должности — единоличным локусом политической власти. Тем самым госуправление в России сегодня персонифицировано: необычное, если не анахроничное явление для высокоразвитой страны XXI столетия.
Возможно, недавние предложения Медведева по изменению структуры власти в России и задуманы для того, чтобы решить данную проблему. Президентский пост будет усилен с помощью увеличения срока президентства с сегодняшних четырех лет до шести — мера, которая должна способствовать восстановлению этого института, как главного средоточия власти в стране. В то же время, согласно плану, представленному Медведевым, политический процесс России должен стать менее сфокусированным на одном лишь президентском офисе. Так как срок депутатства в Госдуме также увеличен, но только на один год (то есть с четырех до пяти лет), парламентские выборы через некоторое время уже не будут, прежде всего, репетицией президентских выборов, как это происходило, начиная с 1995 года.
В своем президентском обращении от 5 ноября Медведев также объявил, что он хочет расширить контролирующие функции Госдумы, и внес несколько других предложений. В то время как эти преобразования, очевидно, призваны увеличить влияние общества на управление государством, тем не менее они не раскрывают четкую политическую линию нового президента, оставляя российским и западным обозревателям пространство для догадок и предположений.
Видимо, первое президентское обращение Медведева не стоит рассматривать как последовательную политическую программу. Скорее его можно понимать как выражение некой неуверенности элитарных кругов в политическом будущем России и как отражение закулисной борьбы за власть. По крайней мере этим можно объяснить различные противоречия в видении Медведевым будущей внутренней и внешней политики, например, его резкую критику российской государственнической традиции с одной стороны и предложение об увеличении президентского срока — с другой, так же как и яростную антиамериканскую риторику и одновременное отрицание существования антиамериканизма в России в конце его речи. Сюда также можно причислить и неожиданную идею Медведева о том, чтобы партии, набравшие на выборах от 5 до 7% голосов, получали одно или два места в парламенте. Кажется, что эта странная формула является результатом компромисса между теми, кто стремится усилить общественный контроль (включая, вероятно, и самого Медведева), и теми, кто намеревается сохранить изолированность власти от народа. Кроме всего прочего, пока остается не ясно, кто выиграет от увеличения президентского срока: сам Медведев или Путин?
Наиболее разочаровывающим аспектом презентации медведевского плана реформ является сам способ, которым этот план был разработан и воплощается. Правда, различные предложения Медведева после их объявления оживленно обсуждались в российских СМИ. Все же замысел, оценка, спецификация и имплементация предложенных изменений в политической структуре власти России происходят, как и во времена Брежнева и Путина, отгороженно от общественного участия, внутри узкого круга людей. Как российские, так и западные эксперты вынуждены вновь заниматься сомнительной наукой — кремленологией для интерпретирования того, что происходит сегодня в руководстве РФ. Это дежавю — возможно, наиболее тревожащее впечатление, сложившееся у тех, кто пытается расшифровать, в каком направлении движется самая крупная страна мира в новом тысячелетии.