Талибан объявляет джихад Соединенным Штатам и их союзникам. Президент Буш в своих выступлениях неоднократно настойчиво применяет понятие крестового похода, говоря о борьбе с терроризмом.
Волна агрессивной ксенофобии катится по странам Запада. В Афганистане идет суд над восемью представителями благотворительных организаций, которых обвиняют в проповеди христианства на мусульманской земле. Весь мир встревожен. Соединенные Штаты и международные организации, имеющие представительства в исламских странах, вводят чрезвычайный режим работы и усиливают меры безопасности. Религиозная война? Возможна ли она в XXI столетии?
Многие понятия из ислам-
ского лексикона — помимо мусульман известные ранее только специалистам — за последние годы стали частью западного медиа-дискурса. Одно из них джихад. Как всякая экзотика, такие слова неизбежно покрываются ореолом таинственности. Попадая в контекст иной культуры, они обрастают новым смыслом: шахиды встречаются с японскими побратимами — камикадзе, джихад превращается в священную войну.
Всякий заимствованный концепт отсылает к культуре, его породившей. В языке прессы эта ссылка, не будучи активирована, как бы направляет массового читателя в пустоту — пространство неизвестных смыслов, порождаемых иной культурой. Вспоминается Ницше: если вглядываться в бездну — бездна начинает вглядываться в тебя... Неведомое проще всего представить как чужое. Вечный источник человеческого страха — неизвестное — легко персонифицируется в образе иной культуры. Где-то на уровне подсознания начинают звучать обрывки военных гимнов — идет война народная, священная война. Усилиями СМИ джихад превращается в своеобразный информационный аналог оружия массового поражения, воздействующий на психику аудитории.
На самом деле джихад понятие довольно объемное. В буквальном смысле это не война, а старание, стремление. В христианском понятийном аппарате наиболее близким понятием будет скорее подвижничество: каждодневный подвиг во славу создателя — молитвенный подвиг и т.п. Даль определяет «подвижника» как «славного великими делами на каком-либо поприще; доблестного делателя; храброго удачливого воителя», а также «подвизающегося на пути веры и праведничества». Но подвижничество, конечно же, не является переводом слова джихад — совпадает лишь часть смысла. В исламе выделяется великий и малый джихад. Второй из них предполагает войну за веру. Но не поход в чужие земли с целью их обращения (как делали крестоносцы), а прежде всего защиту исламских земель от вторжения неверных. «Сражайтесь на пути Аллаха с теми, кто сражается против вас, но не преступайте [границ дозволенного]. Воистину, Аллах не любит преступающих», — гласит Коран (2: 190).
Есть и другие сентенции на тему джихада: «Наилучший джихад — слово правды перед лицом несправедливого правителя» (из хадисов пророка).
В исламе существует устойчивое представление о коллективной безопасности, сформировавшееся гораздо раньше, чем у европейцев. Единая исламская умма — вся совокупность верующих — и единая территория — дар уль-ислам — рассматриваются как общее достояние. Поэтому проблема Афганистана станет проблемой всего мусульманского мира — как стала всеобщей проблема Палестины. Именно потому лидеры арабских стран не проявляют сейчас готовности идти на прямое сотрудничество с США в военных операциях на территории Афганистана. По мусульманскому праву, если один народ не справляется с внешней угрозой, ему должны помочь ближайшие соседи. Те, что подальше, могут ограничиться до поры до времени финансовой помощью. Война Египта и Сирии с Израилем в 1973 г. при финансовой помощи более отдаленных от зоны конфликта арабских стран целиком укладывается в эту схему. Однако национальные интересы отдельных стран часто вступают в противоречие с декларируемыми принципами. Более того, для многих из них джихад ассоциируется с внутриполитическим риском.
Ибо есть и другой джихад, ставший основным видом деятельности ряда политических организаций экстремистского направления с 70-х годов. Этот джихад направлен не только и не столько против внешней агрессии, сколько против собственных власть предержащих. Исламские радикалы считают свой джихад не обусловленной обстоятельствами обязанностью, а безусловным и постоянным императивом. Этот джихад уже давно объявлен. Одной из самых известных вех на его пути было убийство президента Анвара ас-Садата в 1981 году, осуществленное организацией, название которой говорит само за себя — «Аль-Джихад». Всякое обострение внутри- и внешнеполитических проблем разжигает этот джихад с новой силой. За относительно спокойный год в середине 90-х в Египте исламистами было совершено 96 актов насилия, жертвами которых стало 287 человек. В Алжире, где исламисты едва не пришли к власти, ежегодные потери с обеих сторон в 90-е составляли более 10 тысяч человек.
Почему именно ислам становится орудием политической борьбы? Но фоне упадка других альтернативных идеологий в большинстве мусульманских стран единственная возможная оппозиция сейчас — исламская. В мечети может легально собираться большая масса людей, и только там возможны публичные выступления. Пропаганда каких-либо идей жестко регламентируется правящими режимами, в то время как выступления в мечетях проконтролировать сложнее. В итоге народные волнения обычно начинаются в пятницу после еженедельной проповеди. Так началась Интифада 2000 года.
Понимая это, многие правящие режимы постарались поставить религиозный истеблишмент на государственное довольствие. Наиболее последовательно эту политику проводят Египет, Сирия и Тунис. Но в чем сила фундаменталистского призыва? Какую массу населения способны мобилизовать экстремисты?
Ключевое слово, часто звучащее в фундаменталистском дискурсе, — несправедливость. Последняя приобретает разные обличья: бедность, коррупция, полицейский произвол, ограничение различных гражданских свобод. С точки зрения верующего, универсализм ислама как религии вступает в противоречие с отнюдь не лидирующей ролью мусульманских стран в мировой политике и экономике. Не находит решения целый ряд международно-политических проблем, центральной из которых является арабо-израильский конфликт. Всякая общественная группа ставит свои акценты в этом списке, но слишком многие имеют повод для недовольства. Порочный круг нерешенных вопросов — который, как его ни читай, имеет одно слабое звено — власть. Этот же круг в определенном смысле можно было бы назвать кругом джихада. Таким образом, радикальный ислам представляет собой вызов и реальную угрозу для многих арабских режимов. Произойдет ли где-либо разрыв в цепи? Самым опасным поворотом была бы дестабилизация ситуации в Саудовской Аравии и Египте.
Опыт советского вторжения в Афганистан говорит не только об опасности для иностранных войск ведения войны в этой стране. Нет лучшего аргумента для рекрутирования новых членов в ряды террористического джихада, чем затяжной конфликт с неверными в одной из мусульманских стран. Большинство ныне действующих исламских террористов сформировались в Афганистане, Боснии, Сомали и Эритреи.
Необходимо учитывать, что в общественном сознании народов исламского мира, как на палеогеографической карте, запечатлены чуть ли не все исторические пласты — вплоть до самого глубокого средневековья, прикрытые иногда лишь тонким слоем современности. Два года назад в Верхнем Египте одного из авторов этой статьи местная публика из-за незнакомого диалекта приняла за магрибинского колдуна и вполне серьезно упрашивала показать место, где зарыты клады. Понятийный аппарат ислама представляет собой как бы единый для всего исламского мира язык, который воспринимается всеми, даже необразованными слоями населения. Если левые идеологии были понятны преимущественно интеллигенции, то сообщение, сформулированное в терминах ислама, доступно для восприятия самой широкой массы.
Однако внутри самого ислама идет широкая полемика и внутренняя борьба. Единство — воспринимаемое и мусульманами, и арабскими националистами как наивысшая цель и ценность, на протяжении всей новейшей истории находило мало возможностей для практической реализации. Неизбежность раскола мусульман предвестил сам пророк Мухаммад, который сказал, что его община распадется на 73 части, из которых 72 погибнут (попадут в ад) и только одна — «люди сунны и согласия» (ахл ас-сунна ва-л-джама’а), следующие его примеру, спасутся (т.е. попадут в рай). Очевидно, не случайно целый ряд экстремистских исламских организаций в своих названиях наряду со словом джихад использует именно слово джама’а. Их проект объединения, правда, направлен на устранение всякого инакомыслия, вплоть до объявления всех своих противников-мусульман неверными. Такой подход не может не вызывать сильного противодействия со стороны значительной части духовенства. Да и внутри самих радикальных исламских организаций также не наблюдается единства. Уже упоминавшийся выше египетский джихад, по словам известного специалиста по вопросам исламского терроризма Зии Рашвана, преобразовался в несколько движений, использующих легальные политические методы, и лишь небольшая группа, возглавляемая
д-ром Айманом аз-Завахири и насчитывающая «не тысячи, и даже не сотни, а десятки членов», осталась верной террору и сотрудничает с Усамой бин Ладеном. Аз-Завахири объявлен в розыск по Интерполу и, по-видимому, находится в Афганистане.
Что, если исламисты все же победят? Показателен пример Ирана. Победа исламской революции послужила мощным толчком к активизации всех исламистов на Ближнем Востоке. Но вот реальный опыт исламской республики открыл совсем иную перспективу. Ползучая демократизация стала возможна в этой стране не под давлением Запада, а после полной и окончательной победы исламской революции. Как развал коммунизма — после построения развитого социалистического общества. И это не игра в парадоксы. Всякая революционная идеология (не путать с религией) теряет свой главный содержательный момент —революционность (а с ней и мобилизующую силу), когда ей предоставляется возможность перейти в практическую область. В СССР этот процесс занял десятилетия. Есть основания считать, что в Иране он близок к завершению, хотя прошло немногим более двадцати лет. Ускорение хода истории? Главное даже не это: революционерам после прихода к власти просто нечего предложить. В последнем интервью немногословный Усама дал набросок экономической программы истинно мусульманского государства (мира). Ничего нового по сравнению с предшественниками — в качестве идеала, по сути, выдвигается автаркия. К этому пока сводились практически все реальные экономические программы на основе ислама, характерным примером которых может служить концепция таухидной (единобожной) экономики в Иране. К еще большему фиаско приводят попытки осуществления радикального исламского проекта в Афганистане и Судане.
Если даже допустить — весьма малую на самом деле — вероятность прихода исламистов к власти в какой-либо из частей исламского мира, продолжением этого джихада, видимо, станет великая борьба мусульман и ислама внутри себя. Выдержат ли народы бесконечную смену все более истинных исламских режимов?
По словам египетского ученого Гали Шукри, «одной из сторон кризиса является то, что новые разновидности фундаментализма служат выражением проблемы, но не предлагают никакого решения вплоть до того, что сами стали частью проблемы».