Есть события и даты, являющиеся рубежами в истории не только народов и стран, но и всего человечества. Как в наш лексикон прочно вошли понятия «до революции», «после войны», «до независимости», так и в немецком языке укрепились словосочетания «до стены», «после стены», «после воссоединения». Значение того, что произошло на немецкой земле десять лет назад, выходит далеко за рамки истории одного государства. Ибо события осени 1990 года легли в основу не только воссоединения искусственно расколотой нации, но и символизировали начало нового этапа европейской истории — окончания «холодной войны», укрепления доверия между странами двух доселе враждующих блоков.
В канун десятилетнего юбилея мы не можем не вспомнить имена первопроходцев очень непростого пути к объединению Германии — Вилли Брандта, Ганса-Дитриха Геншера, Гельмута Шмидта и многих других выдающихся немцев. Не забудем в этом контексте и о Михаиле Горбачеве. Но все же первая фамилия, которая ассоциируется с немецким воссоединением, — несомненно Коль.
«Человек-гора», как его часто называют на родине, сумел уловить уникальность исторического момента, поймать в паруса управляемого им корабля ветер перемен и привести его через все рифы в надежную гавань Воссоединения. Без единого выстрела, без единой жертвы. И пусть потом политическая Фортуна отвернулась от экс-канцлера (впрочем, как и от лидера советской перестройки), имя Гельмута Коля надежно впечатано в историю воссоединения Германии. Об этом, собственно, свидетельствует и приводимый ниже отрывок из вышедшей в сентябре книги немецких журналистов.
«Отныне у Коля были развязаны руки. Он был безоговорочным канцлером и главой партии», — вспоминает помощник Коля Аккерман в своих мемуарах. Уже на партийном съезде в Бремене глава партии набирал очки, ведь он мог сообщить, что Венгрия открывает свои западные границы для беженцев из ГДР. Мировая история приходит Колю на помощь. Восток взрывается, но канцлеру требуется время, чтобы в это поверить. Когда 9 ноября 1989 года рухнула Берлинская стена, германский бундесканцлер был на банкете у польского премьер-министра Тадеуша Мазовецкого. Он растроганно реагирует на сообщение, что три депутата от ХДС спели в Бундестаге гимн Германии, а депутаты от других партий подпевали им. Но сам он оказался «не в то время и не в том месте». Коль улетает в Берлин, а когда на следующий день вместе с бургомистром Вальтером Мампером, Вилли Брандтом и Гансом-Дитрихом Геншером с балкона ратуши «Шнёнеберг» запевает национальный гимн — людская толпа внизу свищет и улюлюкает. Раздраженно говорит Коль о «левой черни», назвав ее поведение «ошеломляющим и позорным». Еще не совсем уверенно относится он к новой ситуации.
Если кадровые вопросы Коль решает смело, то в вопросах политических ему, как правило, не хватает мужества, тут он действует осмотрительнее. Ситуации, когда существуют незначительные «за» и «против», заставляют его страдать, и потому он избегает казаться однозначным. Коль всегда стремится к консенсусу, сглаживает и смягчает. Еще довольно осторожно он зондирует ситуацию в конце 1989 года и узнает, что соседи в Европе весьма скептически воспринимают идею объединенной Германии с населением в 80 миллионов. «Тогда еще не все были «за», — рассказывал Коль со временем, — большинство уже было за германское единство, но видели его в отдаленном будущем».
Миттеран рассуждает о британско-французско-российском альянсе, Маргарет Тэтчер считает несправедливым, что немцы после поражения в двух войнах в конце столетия становятся «великим победителем» (Коль). «Если вы меня спрашиваете, то я скажу, что «за» был тогда Дж. Буш, «за» был канадский премьер Малруни, а в Европе однозначно «за» был только один политический деятель: Филип Гонсалес. Это сдружило нас, в то трудное время он никогда не бросал меня на произвол судьбы». В понедельник демонстранты в Лейпциге уже скандировали: «Мы — единый народ». В Бундестаге Коль провозглашает программу по поводу германского единства из десяти пунктов, что вызывает раздражение российского президента Михаила Горбачева: он считает этот план «ультиматумом, политическим диктатом». Со временем Горбачев напишет, что действия Коля натолкнули его на мысль, «что интересы исторического значения были подчинены — и не только для германского народа — интересам избирательной кампании... разожгли страсти в Германии», и дестабилизировали ситуацию в Европе. После незначительного лавирования и некоторых тактических ходов Коль получает ощущение правильности хода событий.
«Решающим шагом на пути к государственному единству», говорит Коль, стал его визит в Дрезден 19 декабря 1989 года, где он проводит переговоры с премьер-министром ГДР Гансом Модровом, поставившим вопрос «компенсационных убытков» на сумму 15 миллиардов марок в течение следующих двух лет. Когда самолет главы боннского правительства приземлился рано утром в аэропорту, многочисленная толпа, люди были даже на крышах домов, восторженно приветствовала канцлера, размахивая зелено-белыми флагами Саксонии. На трапе самолета Коль поворачивается к новому руководителю администрации канцлера и говорит: «Руди, дело сдвинулось». В своих воспоминаниях он описывает «море черно-красно-золотых флагов, реявших в «холодном декабрьском воздухе». И когда увидел растерянного Модрова и преисполненную надежд толпу людей, он вдруг осознал, что «этому режиму — конец». Гельмут Коль, писал об этом позднее Юрген Ляйнеман, «действовал с холодной и страстной целеустремленностью, которую у него никогда до сих пор не замечали сотни сопровождавших его журналистов. В этой чрезвычайно актуальной ситуации на грани политической истерии, которая могла взорваться от одного неосторожного слова, канцлер действовал так четко и уверенно, как никогда до и после в своей карьере. Он балансировал между оговорками и обещаниями, напоминал об опасениях Европы относительно объединенной Германии, но все-таки хотел, чтобы замерший в ожидании мир получил известие. И чтобы это известие поняли так: «Не только Свобода, но Свобода и Родина».
Коль обращается с действительно превосходной речью к народу перед руинами Фрауэнкирхе — с речью, преисполненной надежды, вызывающей чувство единства и не оставляющей без внимания страх германских соседей. «Моей целью остается, — заявляет он, — если это позволит исторический момент, единство нашей нации». Коль напоминает о войнах XX века, он провозглашает: «Нет» — войне! «Нет» — насилию!» и завершает свое выступление пожеланием мирных Рождественских праздников и словами: «Благослови, Боже, нашу немецкую Родину». Старенькая женщина поднимается к нему на трибуну, плачет и тихо произносит: «Мы все вам очень признательны». Люди скандируют: «СЕПГ — позор! Гельмуту Колю — слава!»
Многое происходило в те дни будто само собой. Старый лозунг Запада — «Свобода вместо социализма» — становится вдруг актуальным. И то, что противники считали прежде его слабой стороной, становится в данное время его силой, он — упрям, он — непоколебим, тогда как мир вокруг меняется в головокружительном темпе, когда неизвестно, чем все это может закончиться, и все предостерегают от всего, — он остается нерушимым и уверенным. «Ведь я не изменился», — говорит он о себе. — В принципе, я остался таким, каким был». Ситуации, преисполненные ощущения и символов, всегда были его внутренними путеводителями в политике, лишь изредка он аналитически подходит к делам. Рациональные и контроверсные дебаты, которые предлагал его учитель из Гайдельберга Дольф Штернбергер, были не для него. Но Штернбергер писал также, что родина — республика, которая мы себе создаем. Родина — это Конституция, в которую мы вдохнем жизнь. Родина — это свобода, которой мы на самом деле радуемся только тогда, когда сами ее приобретаем, пользуемся ею и ее бережем». И это Колю нравится. Его мировоззрение складывается не из теоретических моделей, он реагирует на лозунги, даты, людей и события.
Согласно статье 146 Основного Закона, приверженцем которого является кандидат в канцлеры от СЕПГ Оскар Лафонтен, из двух частей Германии можно было бы создать — наподобие Парламентского совета 1948—49 годов — Конституционное собрание, чтобы обсудить воссоединение и совместную Конституцию. Согласно статье 23, сторонником которой является Коль и его соратники, достаточно было заявления ГДР о том, что она хочет стать частью ФРГ. Гельмут Коль, с начала своей боннской карьеры перечитавший несколько дюжин биографий государственных деятелей, сам становится фигурой для исторического произведения. Его вязаный джемпер, в котором он был во время переговоров с Михаилом Горбачевым на Кавказе, и его потертый портфель найдут свое место в Боннском музее послевоенной истории, в Доме истории.