Иван Дзюба |
В июне Украина будет встречать
папу Иоанна-Павла II. Это первый в истории визит Папы Римского на нашу землю. И эта встреча с великим человеком современности, который ради идеала христианского экуменизма прилагает огромные усилия для взаимопонимания со всеми христианскими церквями и общинами. Эти усилия стоит поддерживать и наследовать, особенно у нас, в Украине.
А еще через два месяца, в августе, мы будем праздновать десятилетие события, ставшего поворотным моментом в нашей истории, многое коренным образом изменившего в нашей жизни, изменившего карту Восточной Европы, — десятилетие провозглашения государственной независимости Украины.
Десять лет — маленькое деление на шкале исторического времени, но значимое в измерениях человеческой жизни, а для судьбы молодого государства порой и решающее. Посему с приближением к этой дате нам снова и снова придется мысленно обращаться к урокам первого десятилетия восстановленного Украинского государства. По-разному можно их оценивать, но одно очевидно: Украина состоялась как независимое государство и окончательно в этом статусе утвердилась. Этот факт несет в себе большое политическое и эмоциональное содержание для каждого, кто чувствует себя гражданином Украины. Ведь речь идет об осуществлении надежд и чаяний многих поколений украинцев, о борьбе и жертвах тысяч и миллионов патриотов. За государственность заплачена дорогая цена, потому и судить о ней нужно по высоким критериям. Понятно и наше недовольство качеством нашего государства, качеством жизни в нем: это не совсем то государство, к которому мы стремились.
Но есть и иного рода недовольство: недовольство тем, что оно вообще существует, непринятие самой его идеи. Из не очень естественной комбинации этих двух противоположных родов недовольства, в каждом из которых есть свой широкий спектр разночтений, и родился тот общественно-политический кризис, в котором мы, к своему стыду и сожалению, идем к 10-летию государственности.
Пусковой механизм кризиса сработал вроде бы случайно: стечение обстоятельств — исчезновение журналиста, драматичная безответственность органов следствия и правопорядка, бегство шпиона и запуск в публичный оборот якобы материалов тайного подслушивания. Но за этим стечением случайностей стоит грозная закономерность. Имею в виду не зарубежную режиссуру, которая угадывалась сразу, но является, в конце концов, сравнительно второстепенным субъективным фактором, — имею в виду взрывоопасный комплекс объективных факторов. Вот только некоторые из них: бедственное материальное положение большинства населения, обиженность социальной несправедливостью и ограбленностью; деградация производственных и культурно-образовательных структур; кадровая закостенелость и ретроградство; тотальное недоверие в обществе к властям; постоянные просчеты власти; явная и скрытая деятельность деструктивных сил.
Все это дало одним основания утверждать, что мы не имеем Украинского государства, а другим — повод во всех бедах народа обвинять независимость, все вменять в вину украинству.
А ведь многие наши нынешние тяготы заложены в недавнем прошлом. Начать с того, что вся взрослая, активная часть населения Украины — это не люди, выросшие в независимой Украине, это люди, воспитанные в советские времена, в атмосфере советской жизни. Усвоенные ими понятия в большой мере определяют и характер нынешнего украинского общества. И чиновничье самодурство и безответственность, и коррупция и взяточничество, и хамство, и преступность, и многое другое, чем мы справедливо возмущаемся, — все это перешло к нам оттуда. Только там оно скрывалось, а здесь, в условиях всеприсутствия прессы, всплыло на поверхность. Там оно немного боялось власти, а тут ничего не боится и готово само стать властью.
И народ наш в ходе т. н. реформ и приватизации, которую недаром называют прихватизацией, ограбили ведь не какие-то националисты, бандеровцы или диаспорщики, а все та же советская партийно-хозяйственная номенклатура, которая еще до развала СССР позаботилась о своем будущем и, начиная с конца 80-х годов, в Верховном Совете СССР приняла ряд законов, которые и дали возможность создать механизм перехода государственной собственности в частную собственность директоров заводов, оборотистых комсомольских дельцов и т.д., — то есть механизм ограбления народа.
И на какую бы сферу жизни мы ни посмотрели, везде увидим процессы, стартовая площадка для которых была заботливо создана еще в советские времена.
Это, конечно, не снимает вины с власти, объявившей себя украинской и взявшей на себя ответственность за положение дел в Украине; не снимает вины и со всех нас, кто выбрал эту власть и на кого она должна была бы опираться.
Власть эта в самом деле была — на протяжении всех этих лет — и непредусмотрительной, и непоследовательной, и недостаточно компетентной, и больше зависящей от эгоистических интересов различных кланов, нежели от народа, именем которого она управляет. Она мало сделала и многое не сделала из того, что должна была сделать. И она не сделала главного: не вызвала доверия к себе.
Это большая и, может, ключевая проблема нашей общественной жизни. Дело в том, что за семьдесят советских лет процесс взаимного отчуждения власти и народа зашел так далеко, что народ потерял не только всякое доверие к власти, но и любое представление об ее реальных механизмах; это отчуждение компенсировалось страхом, который и обеспечивал повиновение.
В постсоветской Украине исчез страх перед властью, исчезло и повиновение. Нужно было завоевывать уважение и доверие — и ощутить это как большую проблему, как историческую необходимость. Этого не поняли или оказались на это не способными. Ничего не было сделано для опрозрачнивания механизмов власти, кадровых комбинаций, процедур принятия решений, даже стратегических. Общество ставят перед свершившимися фактами. Более того, и эти свершившиеся факты от него часто скрывают, особенно когда речь идет об отношениях с Россией. Все это привело к еще большему отчуждению власти и народа. Страха нет, повиновения нет, но нет уважения и доверия.
Это и разразилось т.н. кассетным скандалом и выступлениями оппозиции. Но странная это была оппозиция. Действительно серьезная оппозиция должна бы дать основательный анализ внешней и внутренней, экономической, социальной, культурной политики — и предложить свою альтернативу. Это не было и не могло быть сделано, ведь тогдашняя оппозиция оказалась беспринципным альянсом политиканов, которые каждый по-своему, каждый в своих интересах хотел использовать идеалистический порыв молодежи. Выступая против демагогии, безнравственности и цинизма властей, оппозиция должна была бы противопоставить этому честность, адекватность мышления и поведения, политическую и этическую ответственность. Но этого не случилось. Лидеры оппозиции оперировали лозунгами с минимальным политическим содержанием и максимальной эмоциональной чувствительностью, рассчитанными на возбуждение бесконтрольной толпы. Власть объявляли фашистской, террористической, диктаторской и т.д., что весьма далеко от трезвой оценки и является образчиком демагогии наихудшего пошиба. Лидеры оппозиции перед 9 марта, святым для украинцев днем памяти Тараса Шевченко, со всех экранов телевизоров и в листовках грозились, что не пустят Президента своей страны и правительство возлагать цветы к памятнику Шевченко. Это было невероятным кощунством и провокацией. А теперь лидеры оппозиции уверяют, что они к этому не причастны, и утверждают, что во всем виноваты какие-то другие провокаторы. Знак этой оппозиции — мегафон, а вросший в мегафон человек не способен ни слышать, ни дискутировать.
Результат — печальный. Стремились объединить украинские силы, а вызвали в ответ объединение антиукраинских сил, прежде всего в Верховной Раде. Стремились «уйти» Кучму, а «добились» отставки Ющенко. Желали ускорить движение к Европе, а ускорили движение к Москве.
И все-таки драматичные дни марта дали по крайней мере тот положительный результат, который заставил Президента и власть задуматься над серьезностью происходящего, попытаться понять причины кризиса, недопустимость и опасность игнорирования общественного мнения, недооценки или ограничения деятельности средств массовой информации. Будем надеяться, что впереди — более глубокий процесс самокритики и самоочищения власти, хотя пока мы этого не видим.
Пока что отрицательные последствия кризиса преобладают над положительными. Среди этих отрицательных последствий — снижение престижа Украины в глазах мировой общественности; все более откровенное давление и все более грязное вмешательство США и России во внутренние дела ослабленной Украины; рост дезориентации и разочарований в украинском обществе.
И среди наихудших последствий — то, что указанная хаотичная, аморфная и странная лево-правая оппозиция, объединенная только безоглядной ненавистью ее лидеров к личности Президента Кучмы, — расчистила дорогу оппозиции более мощной, организованной и грозной: той, которая добивается изменения политического порядка в Украине, хоть и не говорит об этом прямо. Ее заветная мечта — возвращение Украины в лоно Российской империи, но откровенно сказать об этом сегодня мало кто решается, сначала нужно захватить все решающие позиции во властных структурах, что ныне и делается.
На первый взгляд кажется противоестественной коалиция Компартии Украины с т.н. «олигархами» в борьбе против правительства Ющенко. Но на самом деле все логично. Ведь в Украине, несмотря на формальное наличие более ста политических партий, на самом деле существуют только две большие, не оформленные организационно, но легко угадывающиеся партии. Это — партия тех, для кого понятие Украина преисполнено огромного исторического и культурного содержания, кто чувствует свою ответственность за то, чтобы это содержание прирастало, а не было затерто бульдозерами нивелирования, чтобы украинский народ в полной мере реализовал свои творческие силы как самобытная частичка человечества. И есть другая партия — партия тех, для кого Украина тоже, может, и дорога, но дорога всего лишь как географическое пространство для их личного жизнеобустройства, карьеры, дохода. Это, условно говоря, разношерстная партия, финансовую силу которой составляет крупная компрадорская буржуазия — т.н. «олигархи» — и которая вела яростную борьбу против правительства Ющенко. А ее только житейски-пространственная привязка к Украине позволяет легко координировать свои действия с политическими силами бывшей метрополии, включая привлечение их в пропагандистскую кампанию в средствах массовой информации.
На мой взгляд, Президент Украины сделал драматичную ошибку, не поддержав правительство Ющенко — свое правительство. Низложение этого правительства — тяжкий удар для Украины, а следовательно — и удар по Президенту.
Одной из причин общественно-политического кризиса в Украине является драматичная недостаточность национальной консолидированности общества, что требует исторического объяснения.
Земли нашего народа на протя-
жении веков входили в состав разных — причем, что очень важно, враждебных друг другу, — империй. Это были факторы дезинтеграции, обусловившие отличия в общественном быту, культурной памяти, разговорной, а отчасти и письменной речи, — отличия, порой выходившие за пределы обычных и плодотворных для каждого народа и обогащающих его региональных особенностей. В конце концов, отличия, хоть иногда и выразительные, не были столь органичны, чтобы поставить под вопрос этническое единство украинцев: на всех «землях проживания» они пели одни и те же колядки и щедровки, соблюдали одни и те же обычаи, читали одни и те же стихи Шевченко и верили в одного и того же Бога. Но, разделенные государственными границами, и сами об этом не всегда знали, что облегчало колонизаторам дело разделения их на малороссов и рутенцев, потом восточников и западенцев, а потом на «советов» и «бандер». Прошло более полувека после воссоединения Украины, и сегодня нет никаких оснований для взаимного отчуждения украинцев Запада и Востока, Севера и Юга, но бывшие стереотипы, особенно человеконенавистнический советско-кагебистский стереотип «бандеровца», до сих пор жив на обывательском уровне, — прежде всего потому, что их подпитывают и ими спекулируют политики имперско-реваншистского толка.
Есть и другие, может, более опасные «бреши» в национальном организме. Это разрыв между поколениями, имеющийся не только в культуре и обычаях, но и в политическом и мировоззренческом измерениях. Это конфронтация между теми, кто ностальгически идеализирует советское прошлое, и теми, кто проклинает его. Это, наконец, глубочайшая и опаснейшая дезинтеграция общества — социально-экономическая: имеем узкий круг узурпаторов основной части национального богатства, узенький слой людей, приспособившихся к новым условиям жизни, и огромную массу народа, выбитую из обычной колеи и дезориентированную.
В таких условиях трудно говорить о путях национальной консолидации, но ведь без нее Украина не состоится.
Определенную консолидирующую функцию во всяком обществе должны осуществлять государственные структуры. У нас они эту функцию осуществляют неудовлетворительно — имею в виду не столько их неспособность укротить политические страсти деструктивного характера, сколько принципиальное самоустранение от сбалансирования интересов различных социальных групп, незаинтересованность в создании механизмов социальной справедливости.
В демократических странах определенные общественные силы могут консолидироваться вокруг мощных политических партий, пытающихся выступать интерпретаторами национального интереса. В нашем же деклассированном и деструктурированном обществе партии создаются не на основе общего массового интереса, а под нечестные деньги честолюбивых нуворишей. Есть только одна массовая партия — это КПУ, но ее руководство до сих пор не хочет и не может разорвать свою имперскую пуповину, честно признать преступления прошлого и отождествить себя с демократическим будущим независимой Украины. Выразителем не всегда ясных надежд значительной части украинского народа был Рух, но сегодня говорить о трех или четырех Рухах можно разве что с большим сожалением. Наращивает силы СДПУ(о), но ее твердая поступь к власти не столько консолидирует общество, сколько еще больше дезориентирует, ведь за ее уверенностью угадывается не большая идея, а большие деньги, а за настырностью — не общенародный, а клановый интерес, хотя за красивым словом, конечно, новоиспеченные социал-демократы в карман не полезут.
У нас хватает и разговоров о национальной идее, которая могла бы объединить общество. Дискутируют: есть такая идея или нет, нужна она или не нужна, какой она должна быть. Но это в большой мере бесплодные дискуссии. Ведь национальная идея — то есть идея максимального самопроявления нации в материальном и духовном творчестве — утверждается там, где уже имеется определенный «запас», фундамент национального самосознания. Национальная идея — стимул, который сам требует стимулирования, и не риторического, а целенаправленного строительства национальной жизни — экономической, образовательной, культурной, политической.
Могут ли какую-либо роль в консолидации украинского общества сыграть христианские Церкви? Им была бы к лицу большая роль — ведь в истории человечества, да и в истории Украины, были периоды, когда именно религия играла организующую, интегрирующую, нациеобразующую роль. Но чтобы ее исполнить, им, христианским Церквам, следует консолидироваться самим. Их раздор не только глубокая рана на теле нашего общества — он им самим вредит, может, больше, чем они о том догадываются. Не только простым людям непонятно, почему это их должна разделять любовь к единому Богу. И много ученых богословов — и греко-католиков, и православных — убедительно доказывают общность основных догматов и ритуалов, незначительный характер отличительных черт. Митрополит Андрей, отмечая, что «мало какой народ так в религиозной жизни разделен, как наш народ» и что это может довести его до «полного разрушения», вместе с тем делал ударение: две церкви «разъединяют вопросы, бывшие актуальными 1000 или 500 лет назад», а ныне являющиеся «мелочами». В свою очередь, митрополит Илларион верил, что как апостол Андрей позвал своего брата Петра, так же православная Церковь Христова станет единой. А греко-католиков он называл: «наши братья». При этих условиях межконфессиональное несогласие вызывает подозрение: не кроются ли в ее глубинах интересы мирские — имущественные, политические, личные, — внешнее давление, стремление доминировать, то есть мотивы и факторы, далекие от науки Христа?
Особенно ненормальной кажется мне — и не только мне — ситуация вокруг Украинской Автокефальной Церкви и Украинской Православной Церкви Киевского Патриархата. Я не здесь буду затрагивать вопрос о давней и драматической истории Украинской автокефалии, являющейся частью истории Украины. Напомню лишь, что создание и деятельность Украинской Автокефальной Православной Церкви, Украинской Православной Церкви Киевского Патриархата — это очень важный составной элемент борьбы украинского народа за самоосуществление в независимом государстве. Не понимать и не признавать этого, топить вопрос в казуистике каноничности — значит оскорблять и религиозные, и патриотические чувства миллионов людей — верных этим двум Церквам. Для них дискриминация этих двух Церквей — свидетельство традиционного гегемонизма зарубежного центра, его политических амбиций и экономических аппетитов.
Вместе с тем, на мой взгляд, некорректной является формула: украинский народ — православный народ, которой особенно злоупотребляют политики, желающие заманить нас в так называемый славянский союз России, Белоруссии и Украины, где на самом деле не было бы большинства славянских народов, зато было бы много народов неславянских. Некорректной является и формула: украинский народ — христианский народ, то есть с поправкой на несколько миллионов греко-католиков и протестантов. Ибо значительная часть граждан Украины — атеисты или индифферентны к религии, есть и немало мусульман, юдеев, буддистов и пр. На это также нельзя не обращать внимания.
И все-таки, как учитывая историческую традицию, так и в соответствии с нынешними реальными позициями, в жизни общества именно христианские Церкви являются доминирующими и именно на них ложится наибольшая ответственность за судьбу украинского народа.
После развала Советского Союза для христианских Церквей в этом регионе возникла, казалось бы, очень благоприятная ситуация. Не было уже преследований и ограничений, более того, недавняя дискриминация теперь прибавляла ореол изгнания и компенсировалась повышенным интересом со стороны даже ранее равнодушной публики. Комплекс вины перед церковью, которой раньше пренебрегали, предрасположил к ней часть интеллигенции, среди которой появились и ревностные адепты. Деградация и компрометация официальной компартийной идеологии обусловили мировоззренческий и идейный вакуум, и заполнить его наибольшие шансы имела христианская вера — по крайней мере, такие настроения распространились в обществе. Не в последнюю очередь и власть в Украине — как и в иных постсоветских государствах — оказалась заинтересованной в Церкви, рассчитывая на ее помощь в стабилизации общества и противодействии процессам глубокого морального распада и массовизации преступности.
В какой степени оправдались эти надежды? Мне кажется, не очень большой. Статистика сооружения храмов и рост числа прихожан едва ли могут быть достаточным критерием для оценки глубины религиозности нашего общества. Здесь есть факторы и популизма, и моды, есть имитация конъюнктурно-престижного поведения. Да и среди тех, кто искренне верует, далеко не все христиане в жизни, а не только в храме. Не ставя под сомнение наличие среди верующих многих и многих честных, жертвенных и благотворительно-деятельных людей, все же приходится признать, что активизация деятельности Церквей за последнее десятилетие не оказала заметного влияния на духовное самочувствие и практическое поведение большинства людей и существенно не улучшила моральный климат в обществе. Более того, все формы преступного и аморального поведения возрастают, охватив и богобоязненное прежде украинское село. Предостерегаю: это не упрек Церкви, я просто хочу обратить внимание на беспочвенность преувеличения ее возможностей. Перекладывать на нее все общественные надежды, все государственные проблемы, все болячки человечества, пожалуй, некорректное и бесплодное дело.
Иногда эту, скажем, беспомощность церкви перед старыми и новыми язвами нашего общества объясняют тем, что она была трагически ослаблена во времена тоталитаризма и не успела еще подняться в полную силу. Такое объяснение имеет свои резоны, но и оно не все объясняет. Ведь на Западе христианские церкви действовали и действуют при самых благоприятных условиях, но они не смогли противостоять ни росту жестокости и преступности, ни героизации проституции и сексуального извращения, ни распространению СПИДа, ни уродливым и дерзко расточительным формам самоутверждения эгоистических баловней судьбы на фоне страданий миллиардов голодных и больных в мире. Не говоря уже ни об ориентированности христианских государств на направление основной части энергии в создании средств самоистребления человечества; ни о широко практикуемом ими бизнесе на крови — фактическое поощрение межнациональной и межплеменной резни в различных частях мира путем продажи оружия; ни о том, что христианский имидж ряда государств не помешал установлению и функционированию в них — в различные времена — кровавых диктатур.
Следовательно, нигде в мире, ни в одном обществе — и в нашем также —христианство, христианская Церковь (или христианские Церкви), вопреки всеми, или почти всеми признанном высоком авторитете, не оказывают решающего влияния на состояние дел в этих обществах, на социальное и этическое поведение людей.
Возможно, одна из причин этого кроется в том, что христианская вера является делом глубоко личной открытости человека Богу, а современные технологизированные и информатизированные общества, подвластные манипуляционным силам в больших количествах, оставляют очень мало пространства для личного выбора, без которого нет христианской общности.
Одной из причин могут быть также трудности, на которые наталкивается христианская мысль перед лицом чрезвычайно сложных проблем современного мира и человеческого бытия, и самопознания. Известно, что простейшие ответы на самые сложные вопросы всегда давало и будет давать суеверие, и в этом его удобство для профанированого сознания — его «преимущество» над религией и над наукой, в разгадках которой всегда кроются новые загадки.
Хотя вера, суеверие и наука — принципиально разные формы или качества человеческого сознания, граница между ними нечеткая и подвижная. По крайней мере, в том смысле, что они не раз заходили, так сказать, на территории одна к одной. В частности, напряженными были отношения между христианской теологией и светской наукой. Фактически теологии приходилось все время отступать под давлением науки, изменять позиции, ища более глубокое согласование своих мирообъяснений с фактами и законами, интенсивно представляемыми наукой. Сейчас уже речь не идет о конфронтации веры и науки, но проблема диалога и взаимооценки остается. И здесь возникает вопрос: где для христианства граница ортодоксии и где мера гибкости в стремлении к универсализму? Как выйти из той ситуации, которую отчаянно очертила ревностная католичка Симона Вейль: «Ніякий діалог глухих не може наблизитися за силою комізму до дебатів сучасного духу і церкви».
Приходится признать, что ис-
тория Церкви не свободна от нарушений закона и преступлений против человечности, следовательно, и против учения Христа. Достаточно вспомнить инквизицию, борьбу с ведьмами, индульгенции, крестовые походы, религиозные войны, борьбу с наукой, вплоть до публичного сожжения великих ученых. Хотя и с драматическим опозданием, но католическая Церковь все-таки признала эти свои грехи и покаялась. Православная Церковь якобы не имеет за собою таких очевидных грехов, и это освобождает ее от покаяния, от обязанности самокритики. Но на самом деле это не так. Если в Римской империи «з Бога зробили двійника імператора» (Симона Вейль), то в Российской — приспешника царя. В истории русской православной Церкви был постоянный грех согласия, а то и потворства тирании царей, она мирилась даже с кощунственными выходками Петра І, публично глумившегося над религиозными обрядами; со скандальной деятельностью Распутина, помыкавшего Священным Синодом и фактически по своей воле назначавшего высоких иерархов из числа ничтожеств; она благословляла крепостничество и захватнические войны (это последнее она делает и сегодня в Чечне); она жестоко насильническими — то есть далекими от христианских — методами насаждала православие среди десятков народов Поволжья, Северного Кавказа, Урала, Сибири, Дальнего Востока и Севера. Исчерпывающую оценку этому антихристианскому преступлению официальной российской Церкви дал еще более 150 лет назад великий христианин Тарас Шевченко в поэме «Кавказ»:
«До нас в науку! ми навчим,
По чому хліб і сіль по чім!
Ми християне: храми, школи,
Усе добро, сам Бог у нас!
Нам тілько сакля очі коле:
Чого вона стоїть у вас,
Не нами дана; чом ми вам
Чурек же ваш та вам не кинем,
Як тій собаці! чом ви нам
Платить за сонце не повинні!
За кого ж ти розіп’явся
Христе, сине Божий?
За нас добрих, чи за слово
Істини... чи, може,
Щоб ми з тебе насміялись?
Воно ж так і сталось.
Храми, каплиці, і ікони,
І ставники, і мірри дим,
І перед образом твоїм
Неутомленниє поклони.
За кражу, за войну, за кров,
Щоб братню
кров пролити, просять
І потім в дар тобі приносять
З пожару вкрадений покров!»
Впрочем, это можно прямо адресовать и тем западным церквям, которые вольно или невольно содействовали истреблению автохтонных народов и культур в обеих Америках и чья миссионерская деятельность в Африке и Азии тоже далеко не всегда была безупречной. Кстати, немало авторитетных исследователей давно и убедительно доказали высокий уровень морали тех первобытных народов, которых цивилизовали христианские государства, — некоторые из них не знали ни убийства человека человеком, ни краж, ни других преступлений, характерных для цивилизации. Следовательно, христианство нельзя считать единым носителем гуманистической нравственности.
Что же касается русской православной Церкви, то у нее еще один особый грех перед Украиной — это ее огромный вклад в дело русификации Украины. Об этом много и убедительно сказала украинская классическая литература. На протяжении XVIII и XIX вв. казенная русская православная Церковь заметно снизила качество традиционной религиозной жизни украинского народа.
Еще одним основанием для скептического отношения украинской патриотической интеллигенции к русской православной Церкви был низкий не только общекультурный, но и богословский уровень значительной, если не преобладающей, части священнослужителей. Сам обер-прокурор Священного Синода Победоносцев свидетельствовал: «Наше духовенство поучает мало и редко. Для неграмотного народа Библия не существует. В отдаленных районах страны народ не понимает буквально ни одного слова из того, что говорится во время молебна, не понимает даже содержания «Отче наш». Эта молитва часто произносится с искажениями, полностью изменяющими ее смысл».
Сложности понимания богослужений не в последнюю очередь связаны с их языком. Не случайно на протяжении истории христианства большинство Церквей переходили на родные языки народов, а Библия переведена на десятки языков мира. Это полностью отвечает и наставлению Христа апостолам, и научным представлениям о том, что в языке концентрируется сущность бытия человека и исторического бытия нации, что язык — основа их самоидентификации. Современная философия и культурология еще раз подтвердили то, что еще в конце XVIII в. высказал Иоганн-Готфрид Гердер: «Имеет ли нация что-либо дороже языка ее отцов? В языке воплощены все достояния ее мысли, ее традиции, ее история, религия, основа ее жизни, все ее сердце и душа. Лишить народ языка — означает лишить его единого вечного добра». А лишить вечного добра, добавлю от себя, означает лишить Бога.
Вот почему такую горечь и боль вызывает у многих украинцев позиция тех Церквей, которые под разными предлогами отказываются от украинского языка богослужения. И это тогда, когда в Украине имеется большой опыт литургийного и ритуального использования украинского языка, которым и сейчас пользуются УГКЦ, УАПЦ, УПЦ Киевского патриархата, многие протестантские общины, частично и в Римо-Католической Церкви; когда есть на украинском языке ряд переводов Библии, большая библиотека богословских трудов; когда украинский язык под пером поэтов, прозаиков, публицистов, научных работников, особенно в XX в., достиг такого уровня и совершенства, что может выразить любые высоты и любые нюансы человеческой мысли и чувства.
Раздробленности, внешней зависимости и упадку украинских церквей давно предлагается альтернатива — объединение их в поместной соборной украинской Церкви. Упрямое сопротивление такому объединению не только противоречит исторической перспективе нашего государства — оно выглядит и все больше будет выглядеть провинциальным анахронизмом на фоне широкого экуменического движения в мире. Движение это возникло как противодействие упадку христианской религиозности, распространению равнодушия к религии и атеизму как инструмент усиления влияния христианства на жизнь человечества — не в последнюю очередь в связи с утратой позиций вследствие экспансии нехристианских конфессий, которые, кстати, тоже стимулируют процессы своей интеграции — вспомним создание Всемирного братства буддистов, Всемирного исламского конгресса.
Социально-этическое учение
христианства, несмотря на неизменное признание фундаментальных заповедей Христовых, в действительности переживало на протяжении двух тысячелетий постоянную и глубокую эволюцию. Сегодня оно — во всех своих отличиях — очень далекое от наивного коммунизма первобытных христианских общин (исключение тут составляет яркая группа симпатиков коммунистической идеи XX в. наподобие архиепископа Кентерберийского Хьюлетта Джонсона, который доказывал евангельское происхождение теоретического обещания коммунизма: «От каждого — по способностям, каждому — по потребностям»). Оно молча обошло известное предостережение: «Легче верблюду пройти в ушко иголки, чем богатому в Царство Божье»; оно давно уже перестало быть религией угнетенных и гонимых. Более того, бывали времена и ситуации, когда оно становилось религией угнетателей и гонителей. Вместе с тем в нем, то ли как вспышка первобытного евангельского стимула, то ли как ответ христианской совести на картину страданий трудовой массы, постоянно возникали социально чувствительные течения — от древних ересей до богословских теорий, стремящихся более гибко реагировать на гуманистические идеологии своего времени; от различных «обновляющих» движений к современным «теологии революции», «теологии освобождения» и тому подобное. И хотя такие течения не вписываются в христианскую ортодоксию, но, на взгляд мирянина, они преподносят ей хороший урок — урок небезразличия к проблемам социально или национально ущемленных людей, урок активного сочувствия страждущим.
Уже давно христианские Церкви встревожены распространением идей и очагов так называемых нетрадиционных и экзотических религий, нередко проигрывая им во влиянии, в частности на молодежь. Причины здесь разнообразные: в одних случаях кого-то привлекает упрощенность или, наоборот, театральная вычурность ритуалов этих религий; во вторых — мистическая таинственность или мнимая софистичность; в третьих — большая приспособленность к современному быту и популярным интеллектуальным или мнимоинтеллектуальным представлениям о мире, иногда и просто снобизм. Не знаю, как реагирует на агрессию этих религий или полурелигий католическая Церковь, но православные Церкви, мне кажется, ограничиваются формальным осуждением и компрометацией, которые мало воспринимаются заангажированной аудиторией, поскольку нужна более развитая философская и этическая аргументация.
Это же касается и того широкого круга мировоззренческих и нравственных позиций, обозначаемых не всегда соответствующим термином «атеизм».
Лев Толстой спросил Максима Горького: «Верите ли Вы в Бога?» Горький ответил: «Нет». На что Толстой возразил: «Вы говорите «нет», и Вам действительно кажется, что нет, а на самом деле Вы верите. Об этом говорит каждое слово, написанное Вами. Правда не в том, что человек говорит или думает о себе, а в том, что он собой представляет. Все Ваше существо говорит мне о том, что Вы верите в Бога». Настоятель Кентерберийского собора Хьюлетт Джонсон, процитировавший этот разговор, подчеркивает, что в христианстве решающим является критерий поведения, а не формальной веры: «Накормил ли ты голодного, напоил ли жаждущего, дал ли приют путнику, одел ли нагого, — вот критерий Иисуса, тот критерий, по которому, в конечном итоге, будут судить о нас». И напоминает слова пророка Михея: «Что требует от тебя Господь — только поступать справедливо, любить дела милосердия и смиренномудро ходить перед Богом твоим».
Было бы наивно полагать, что атеизм новых времен — плод какой-то большой дьявольской интриги. Он возник из объективных трудностей мирообъяснения, возможно — из каких-то недостатков человеческого духа, но далеко не в последнюю очередь — из ошибок и преступлений Церкви, из кричащего несоответствия многих ее служителей своему предназначению. В арсенале атеизма — не только примитивные насмешки и невежество, но и муки совести, высокие взлеты философской мысли. Христианство в Украине не может их игнорировать — они требуют адекватного ответа. Современная христианская мысль в Украине не может пренебрегать и тем огромным массивом неатеистической критики церковной практики, накопленной в мировой культуре.
Христианским Церквям в Украине не обойтись без глубокой и суровой самокритики, если они хотят быть на высоте той миссии, которой ждет от них Украина.
Не обойтись и без активного включения в поиск всем христианством ответов на грозные вопросы, которые задает человечеству III тысячелетие.
В XXI век человечество входит не только с большой промышленной мощью и большими амбициями научно-технологического порядка, но и под знаком грозных глобальных проблем, связанных с характером цивилизационного процесса, ломанием традиционных поведенческих установок, банкротством многих мировоззрений и многих гуманистических иллюзий, огромными масштабами ротации человеческих масс, идей, культурных и антикультурных ценностей, стереотипов поведения; с ужасными технологическими прорывами в слепые углы человеческого развития, с ценностным нигилизмом, приобретающим значение симптома социальной патологии.
Эти планетарного масштаба вызовы истории, на которые совокупное сознание человечества ищет и, наверное, будет находить какие-то ответы, встают и перед Украиной. Но Украине приходится иметь дело не только с общими для всего человечества проблемами XX и XXI веков, но и с проблемами, которые перешли из XVII, из XVIII, из XIX веков. Проблемное поле украинской нации выглядит более широким и с более сложным рельефом, чем у большинства современных наций.
Тут хватит работы и политикам, и общественным деятелям, и научным работникам, и всем людям доброй воли; здесь необозримое поле и для христианской мысли, для подвига Церкви.