Пару лет назад вашего покорного слугу угораздило ввязаться в долгий спор с одним известным политиком. Автор этих строк убеждал собеседника: единственным осязаемым достижением Майдана является расширение рамок свободы слова. И оранжевая власть едва ли вправе поставить это себе в единоличную заслугу. Мой оппонент с подобным утверждением категорически не соглашался. По его мнению, не менее (а возможно, и более) существенным завоеванием помаранчевой революции являлось еще и расширение рамок свободы политической деятельности. Времена изменились, убеждал журналиста министр, теперь в партии силком не загоняют, за идеологический плюрализм не карают, суровые вердикты по указке сверху не штампуют. Да, не все гладко, — искренно горячился оппонент, на смену безмолвным рабам в политические организации приходят говорливые приспособленцы, после отмены «телефонного права» в некоторых судах зеленым цветом забуяла коррупция, в прокуратуре неоправданную жестокость сменило неоправданное малодушие. Но, подводил итог один из героев Майдана, борьба с инакомыслием перестала быть неотъемлемой составляющей общегосударственной политики. И есть ощущение, что навсегда. Поелику на смену страху народа перед властью пришел страх власти перед народом, сумевшим подняться над собственным равнодушием.
Этого политика зовут Юрий Луценко. Тогда, как и сейчас, он возглавлял министерство внутренних дел. Боюсь только, возобнови мы нашу дискуссию нынче, у него поубавилось бы и запала, и аргументов.
Сегодня фигурант уголовных дел Юрий Луценко говорит не о прозрачности власти, а о ее закрытости. Жалуется, что даже при Кучме времен Медведчука к президенту было пробиться проще, чем к Ющенко времен Балоги. Ветераны революции (кто намеками, кто открыто) говорят о реставрации кучмизма. О шантаже, о попытках насильственного вовлечения в сомнительные политические проекты вроде «ширки» и «еца».
Еще совсем недавно каждая политическая сила имела «свой» суд и «своего» заместителя в Генеральной прокуратуре. Такое положение вещей раздражало идеалистов, но даже они признавали, что «коррупционная конкуренция» лучше узаконенной политической инквизиции.
Ныне все изменилось. Период «квазидемократии» оказался непродолжительным. Знатоки данной сферы берутся утверждать, что властью установлен (или, если кому нравится, восстановлен) тотальный контроль за судейскими и надзирателями за законностью. С относительно недавних пор без ведома Банковой невозможно провести ни одно мало-мальски важное решение. Доступ к Фемиде, по сути, монополизирован. Единственную лицензию на пользование ею власть выдала только сине-белым. В обмен на лояльность?
Позволим себе не согласиться с теми, кто проводит полную аналогию с эпохой правления Леонида Даниловича. Обстоятельства, нравы и методы изменились.
На днях глава Кабинета во всеуслышание объявила, что репрессии в стране уже начались. Многие берутся с этим спорить, но логика в словах премьера присутствует. А кроме того, присутствует ощущение, что в данном случае Юлия Владимировна вполне искренна. Люди, давно ее знающие, подметили страх в глазах Тимошенко. Страх, который не квартировал там даже во время «Украины без Кучмы». Тот же страх сквозит и в словах Юрия Луценко, в котором природное бесстрашие отчаянно борется с инстинктом самосохранения.
Есть ли основания говорить именно о репрессиях, а не о стремлении установить законный порядок? Наверное да. Эксперты берутся утверждать, что в делах Жвании, Сивульского, Портнова существуют обстоятельства, объективно препятствующие их рассмотрению. Речь, в частности, идет о наличии необходимых судебных решений, а также об истечении соответствующих сроков давности. Если это так, то можно ли именовать новую карательную кампанию иначе, нежели борьбой с инакомыслием?
Существует ли криминал в действиях Луценко? Не нам решать. Безусловно, высокопоставленное должностное лицо не может позволять себе распускать руки. Несомненно, министр не вправе использовать служебный транспорт в личных целях, хотя сей факт еще предстоит доказать. Но является ли главный милиционер главным правонарушителем? Чиновники всех рангов и мастей перестали воровать и брать взятки? Но для именитых хапуг и жуликов лояльность, как в старые недобрые времена, стала надежной охранной грамотой. А «оступившимся» дают шанс публично покаяться, как это блестяще исполнил незадачливый путешественник и лучший друг всех дипломатов Рудьковский. Именно публичного покаяния, по некоторым сведениям, потребовал от Луценко глава секретариата…
Примечательным является то, когда и против кого возбуждены громкие дела. И в этом заключено первое принципиальное отличие сегодняшних репрессий от репрессий прошлых. Леонид Данилович был жесток, но по-своему честен. Он бил чужих, чтобы свои боялись. Виктор Андреевич поступает иначе. Мишенями Банковой становятся те, кто (пускай и во многом формально) является его союзниками. Кто составляет оплот так называемой демократической коалиции, о необходимости сохранения которой он так много и красиво говорит.
Кучме не было чуждо чувство признательности. У Виктора Андреевича другой взгляд на подобные ценности. Является ли для кого-нибудь секретом, что Жвания был одним из немногих, кто финансировал политическую силу, возглавляемую Ющенко даже тогда, когда от будущего гаранта шарахались, как от чумного? Кто бы как ни относился к столь неоднозначному персонажу, как Давид Важаевич, но разве не он, по словам многих, определенное время фактически содержал Ющенко и его семейство?
Много и верно говорилось и говорится о взаимной, искренней вражде между Ющенко и Тимошенко, но разве не она в конечном итоге вынудила Виктора Андреевича выйти на Майдан? В тот момент, когда революция переживала кризис, а ее формальный вождь старательно от всех прятался?
Разве не Луценко был одним из тех, кто привел Ющенко к власти в 2005-м, а его рассыпающуюся политическую силу в парламент в 2008-м?
Но ведь закон один для всех, возразите вы. И я соглашусь. А потом спрошу: чем закончилось дело о фальсификациях? Ничем? Но разве не факт массового, грубого, организованного искажения волеизъявления позволил Виктору Андреевичу подняться на верхнюю ступеньку карьерной лестницы? А если фальсификаций не было, то есть ли право у Виктора Андреевича именовать себя легитимным президентом?
Мы не призываем к охоте на ведьм, и если компетентные структуры по объективным причинам не сыскали криминала в действиях Кивалова, Ризака, Колесникова et cetera, можем только порадоваться торжеству законности. И подивиться тому, что в делах Бакая, Боделана или Билоконя эти самые компетентные структуры демонстрировали куда меньше рвения, чем сегодня проявляется ими в отношении тех, кто четыре года назад стоял плечом к плечу с президентом на главной революционной площади страны. Для всех ли закон один?
Почему дело о якобы сомнительном гражданстве Жвании возникло именно сейчас? Отчего вдруг переквалифицировали действия Луценко в деле о драке на заседании Совбеза? Случайно ли Тимошенко внезапно стала важным свидетелем по делу об отравлении Ющенко и вынуждена проводить по полдня в ГПУ?
Не связано ли это напрямую с недавними заявлениями и поступками означенных персон? Если да (а именно такой ответ напрашивается для всякого имеющего глаза, уши и мозги), то что это, если не репрессии?
Набирающие обороты акции устранения стали возможны (и это второе отличие от карательных акций времен предыдущего гаранта) благодаря изменению кадрового подбора идеологов и исполнителей. Не питаю ни малейших иллюзий по поводу тех, кто при Кучме вершил дела в судах, надзирал за остатками законности из окон прокуратуры, кто был всевидящим оком, серым плащом и разящим кинжалом власти. Но у большинства из них свои представления о чести мундира, о профессиональной гордости, о цеховой этике. Называйте эти принципы как угодно — порочные, советские, корпоративные, клановые. Но они были. Во всяком случае, у значительной части.
Постмайданная кадровая политика привела, пожалуй, к самому массовому оттоку кадров из этих структур. Уходили и уходят последние профессионалы, покидают ряды силовиков оставшиеся носители традиций, пускай и не самых прогрессивных и не вполне демократичных. На смену им хлынули молодые, задорные и циничные. Не признающие ни правил, ни понятий. Их беспринципность неумолимо стремится к абсолюту. Чем меньше в этих ведомствах людей, знающих о существовании некоторых пределов цинизма, тем ближе беспредел. С которым могут не справиться даже те, кто его породил.
Характерная подробность: спецы говорят, что не только стремительно падает уровень профессиональной пригодности следователей по особо важным делам. Столь же быстро сокращается и само их количество. Они становятся не нужны режиму? Если да, то почему? И для чего они нужны вообще, если вспомнить, сколько «важняков» не так давно занимались делом о выдаче Юрием Луценко наградных пистолетов? Или то было самым громким правонарушением в стране (кстати, рассыпавшимся в суде)?
Сгущает ли автор краски? Вполне возможно. Но, наверное, лучше объединиться перед химерной угрозой расстрела, чем допустить вполне реальную экзекуцию. Процесс еще не стал необратимым.
Но риск того, что точка невозврата будет достигнута быстро, высок. И в этом третье отличие карательной политики действующего режима от режима низвергнутого. Изменилась не только философия возможных расправ. Качественно изменился смысл того, что делает эти расправы безнаказанными. Я о безразличии общества. Тогда оно было следствием страха перед системой. Сегодня, скорее всего, корень его — в неспособности испугаться. Чернуха растворилась в нашей крови, обволокла наше сознание. Нас ничем не проймешь, не заденешь — никакая угроза не страшит, никакое разоблачение не изумляет, никакая выходка не возмущает. У нас стойкий иммунитет к компромату. И полная потеря веры. А влить свежую порцию некому.
Наши разноцветные кумиры развенчаны. Друг другом и самими собой. Мы от них устали. Они нам опротивели. Мы утратили остатки уважения к ним. Поскольку они растранжирили остатки уважения к государству. Орденами Потебенько, грамотами Кивалову, званиями Киркорову. Мордобоями в политических святилищах. В какой стране президента не пускают на трибуну парламента его политические союзники? В какой стране столичный мэр и министр готовы отстаивать свою правоту на ринге при помощи кулаков, подавая пример чиновнику высокого ранга и законотворцу? В какой стране от министра, полномочного посланника государства, станут требовать прервать зарубежный визит, дабы явиться на допрос в прокуратуру?
За что уважать такое государство и таких политиков?
Недавние столичные выборы — пощечина и беспринципной власти, и бесхребетной оппозиции. Избиратель перестал голосовать за лица. Он их попросту не видит. И голосует за технологии. Или за деньги. Избирателю стало наплевать на бумажные принципы. Дай-то бог, чтоб в этом плевке не утонула целая страна.