«И обратился я, чтобы взглянуть на мудрость и безумие, и глупость: ибо что может сделать человек после царя сверх того, что уже сделано?»
Книга Екклесиаста
15 лет назад, в декабре 1979 года, в Афганистан вошел так называемый ограниченный контингент советских войск. СССР оказался втянут в самую бессмысленную для себя войну, стоившую жизни почти 15 тысячам его граждан.
К этой печальной дате мы предлагаем читателям фрагмент из книги очевидца тех событий журналиста Г.Бочарова «Русская рулетка», изданной во многих странах мира
ИСТОРИЯ ЖУРНАЛИСТА
Я прилетел в Кабул 14 февраля 1980 года. Город был завален грязным снегом. Советские танки и бронетранспортеры стояли на каждом перекрестке. Замерзшие солдаты в десантных куртках с поднятыми воротниками грелись на броне сигаретами и подсчитывали, сколько времени они уже за границей.
Выходило, что шесть недель.
В отличие от политика, репортер вначале видит, а потом анализирует. Но есть страны и города, в которых репортер только видит. Он и рад бы поразмышлять, но увиденное сильнее размышлений.
Афганистан - такая страна.
Кабул - такой город. Политик здесь - царь многовариантности, а репортер
- раб увиденного.
Всегда находятся люди, желающие ускорить ход истории. Девиз этих людей прост, как и само желание: сейчас, а не потом. Они не понимают, что государство, пребывающее в крайней бедности в течение столетий, не может стать богатым сразу. Что ислам в течение столетий не вера, а образ жизни. Действовать надо немедленно, считают они. Постепенность - враг перемен.
Это и есть главная драма благих намерений.
Я видел: люди, которые действовали в Афганистане - и с советской и с афганской стороны, - ничем не отличались от тех, кто действовал в другие исторические моменты. И в других местах Земли. Результаты их действий также мало чем отличались. Разве что числом жертв и сроками последующих социальных агоний. Но что с того? Исторические уроки для таких людей - пустой звук.
Истину о том, что человек жив, пока он не мертв, опроверг долгожитель Кремля Михаил Суслов. Он был мертв, но продолжал жить. Мертвое сознание догматика вырабатывало формулы и требования. Однажды, выслушав робкое возражение против участия Советской Армии в делах Афганистана и о возможных последствиях, он спесиво спросил у колеблющегося: «Вы что же думаете - мировые революции делаются в белых перчатках?»
- Нам необходимо надежное идеологическое обеспечение этой военно-политической акции. А больше ничего, - указал серый кардинал.
«Обеспечением афганской акции занималась большая группа людей. Как в Кабуле, так и в Москве. В группу входили журналисты и их руководители. То есть те, кто писал, и те, кто имел замечания. В работу группы могли вмешиваться представители других групп - более весомых, играющих основную роль в политических и военных делах. Социальные заказы журналистам следовали один за другим, Материалы правились беспощадно. Окончательное выхолащивание происходило в Москве. Таким образом, то, как афганские события освещались в течение многих лет советскими средствами массовой информации, было условием, а не просчетом.
Я написал очерк об искалеченном солдате. Солдат спас жизнь офицеру, но сам при этом лишился ног.
Пришел к военному цензору.
- О чем очерк? - спросил он, не читая.
Я сказал.
Выбрось подальше.
- Почему?
- Ты напечатал недавно очерк об одном раненом?
- Да. Но это о другом.
- И хватит. Об одном рассказал и хватит.
Кричу:
- Раненых много! Их тысячи!
- А у меня, - говорит цензор спокойно, - на все это полугодие на все центральные московские газеты лимит только на четыре. На четыре упоминания о раненых. И на одного убитого. Ясно?
Следовало раз и навсегда усвоить, что с понятием «масштаб» нужно было обращаться, как с биноклем: если речь шла о негативе, о провалах - бинокль надо было держать «на уменьшение». Если о достижениях - «на увеличение». Желательно многократное.
В Кабуле работал убогий заводик «Джангалак». На предприятии ремонтировали автомобили. Ни один другой завод в мире, включая те, что производили космические аппараты для полетов к другим планетам, не мог соперничать с «Джангалаком» по числу упоминаний в советской прессе. Ни по числу, ни по восторженности интонаций.
Объяснялось все просто; другого не было.
Особой устойчивостью отличались две верховные пропагандистские установки Михаила Суслова. Первая: «советские войска вошли в Афганистан по просьбе законного правительства страны». Эта установка пережила автора и саму войну. Вторая: «Советские солдаты не участвуют в боевых действиях, а только стабилизируют положение» - просуществовала первые 5 - 6 лет войны. Затем, под натиском обстоятельств и тысяч смертей, она потеряла свою силу, к концу войны о ней уже даже не вспоминали.
Переход от полного молчания к мизерной гласности оказался незабываемым.
Некоему журналисту разрешили написать, что рядом с афганскими офицерами правительственных войск в бою участвовал советский полковник со своим русским переводчиком. Однако, когда материал вышел из печати, упоминание о советском полковнике было снято. Зато русский переводчик в репортаже остался.
Кому, с какого и на какой язык он переводил, не объяснялось.
Ни один журналист не смог бы вспомнить, сколько раз его газета написала слова о «просьбе законного афганского правительства ввести в страну советские воинские подразделения».
Но как возникла сама эта цифра - 14 обращений «законного правительства» к правительству СССР - я запомнил.
- Напишите в газетах следующее, - сказал представитель ЦК на одном из совещаний в посольстве, - законное афганское правительство обращалось к правительству СССР... девять раз. Нет! - остановил он себя. - Нет! Двенадцать. Да, четырнадцать раз. Ясно?
- Законное правительство - это Амин? - спросил у представителя ЦК корреспондент центральной партийной газеты «Правда» Леонид Миронов.
Ответом был уничтожающий взгляд.
После того как Миронов повторил свой вопрос уже в Москве на заседании редакционной коллегии «Правды» ему предложили из газеты уйти. Он ушел.
Человек, который руководил журналистами, изобретал цифры и строжайше следил за выполнением верховных идеологических установок, менее всего был человеком. Как, впрочем, и каждый из журналистов. Все были частью огромной партийно-государственной машины. Как и в любой машине, части были разного калибра. Журналистам, как я теперь вижу, отводилась роль заклепок на корпусе. Если машина вибрировала, вибрировать должна была каждая заклепка. Но не отдельно, не по-своему, а в совместном совпадении.
Достоинство личности оставалось понятием теоретическим. На деле оно было не более ценным, чем половая тряпка. Тряпка, о которую безнаказанно вытирали ноги.
Репортеры писали то, что требовалось.
Революционное правительство принимает классическое революционное решение: землю помещиков - дехканам.
Для дехканина революционное правительство в Кабуле - то же самое, что правительство на другой планете. У дехканина свой авторитет, мулла. А мулла и сто, и триста лет назад говорил: земля принадлежит хозяину. Возьмешь без спроса горсть урожая - кара Аллаха неизбежна. А непонятное, далекое правительство предлагает взять сразу всю землю - не то что горсть урожая.
Результат: земля без плуга. Земля без семян. Земля без рук. Одичание.
Но писать требовалось об успехе земельной реформы.
Революционное правительство принимает решение: ввести в школах страны совместное обучение мальчиков и девочек.
Девочек, переступивших порог комнаты с мальчиками, дома убивают отцы. Молодых жен, оказавшихся в школьном классе с чужими ребятами, режут мужья...
Но писать требуется о прогрессивности решения.
Революционные власти Кабула затевают Ленинский коммунистический субботник. Причем, в пятницу - в самый молитвенный день недели. 446 мечетей Кабула ждут правоверных. Право-, верных нет - у них Коммунистический субботник. Результат: погромы, засыпанные битым стеклом улицы, ненависть к революции, к Советам.
Все газеты Советского Союза сообщили об успехе первого в Кабуле коммунистического субботника. (Слава Аллаху, и последнего.)
Остро требовались репортажи о шпионах и вмешательстве из-за рубежа. Радио Кабула, управляемое людьми из Москвы, неистовствовало: «Дорогие благодарные соотечественники, - строчил диктор. - Сегодня, как и вчера, в разных районах города, арестованы десятки агентов ЦРУ, пакистанские диверсанты и их вооруженные агенты-убийцы».
В реальной жизни проблема шпионов выглядела иначе: долгое время не удавалось обнаружить хотя бы одного. Поэтому когда был схвачен американский хиппи по имени Роберт Ли, радости не было предела. Наконец-то! Наконец-то хоть один конкретный факт.
Ли оказался примитивным бродягой. Лучшим местом для кружения по пустым кругам земной жизни были афганские горные тропы. В свое время это хорошо поняли хиппи из многих стран. И нахлынули в Афганистан. Но тогда Роберт Ли приехать не смог. А теперь смог.
Пришлось выпустить.
Ли так и не понял, что с ним произошло, «Умора, - качал он длинноволосой немытой головой, - умора».
Ни одна акция - ни политическая, ни экономическая - не проводилась в республике силами самих афганцев. Только при прямом участии советских работников.
По прямому указанию отдела науки ЦК КПСС функционеры из Академии наук СССР умудрились в первый же год создать в Кабуле Академию наук,
В своем роде это была уникальная организация: она существовала в стране, в которой проживало 98 процентов совершенно неграмотного населения.
Президент созданной Академии наук прекрасно владел русским языком. Он был очень обаятельным человеком. Он охотно встречался с репортерами, пил чай и не делал секрет из того, что многочасовые чаепития ни-, как не отражаются на интересах дела.
Система должностной субординации, подчиненности, отлаживалась столетиями. В Афганистане ее перевернули с ног на голову. Советник, который давал советы, обязывал того, кому они давались, к их безусловному исполнению. Это было грандиозное нашествие - и на Кабул, и на провинцию.
Роль партийных советников, как правило, выполняли секретари советских горкомов и обкомов партии.
Востока они не знали. Об Афганистане имели самые смутные представления. Но беда советников заключалась не только в том, что они не знали Афганистана. Ни один из них не знал гораздо более важного: как вести дела в своем собственном доме. Как вытянуть из болота свой Челябинск, свой Грозный, свой Донецк. Что же они могли здесь? Устроить коммунистический субботник? Посоветовать заменить зеленый мусульманский флаг на красный, пролетарский? Организовать совместное обучение?
Днем они рисковали своей жизнью. По ночам - я это знал - многие из них с недоумением спрашивали у гремящей выстрелами и криками темноты: «Что от меня хотят?»
Сомнения не касались лишь самых спесивых и твердолобых,
Но так или иначе в Кабуле каждый делал свое дело. Однако только дело репортеров оказывалось постоянно на виду. Все вместе и каждый в отдельности мы делали то, что от нас требовалось. А именно: создавали привлекательный образ революционного Афганистана. И не в последнюю очередь - образ советского солдата-миротворца. Я знал прекрасные примеры истинно русской жертвенности, доброты и самоотверженности советских солдат, проявляемых по отношению к афганцам. Но оторванные от главной, трагической правды эти примеры и сами казались лживыми.
Им не верил никто.
...Водку пили в отелях и на корреспондентских пунктах. Пили стаканами. Видели все, и все понимали. Многим казалось, что выход в раздвоении личности. До этих пор я - просто человек. А вот с этих пор - репортер. Как человек я, конечно, не разделяю лжи, демагогии и извращений, которые допускаю как репортер. Мы - каждый по себе.
ИСТОРИЯ СОЛДАТА
Он проснулся от яркого, теплого света, сбросил с себя легкое серое одеяло и упруго вскочил на ноги.
Солдат, возившийся с оконной рамой, выглядел намного старше лейтенанта: парню было, наверное, лет двадцать пять, в то время как Шмелеву не было и двадцати одного.
Шмелев пребывал на афганской земле уже две недели. Все это время лейтенант медицинской службы находился в полку, расположенном в пригороде Кабула. Он ждал отправки к месту постоянной службы. Провинцию определили только вчера - Пагман. Дело было за оказией: одного не пошлешь.
Наконец, наступил день отъезда. Бронегруппа отправлялась в Пагман. «Ваша БМП - вторая, - сказали Шмелеву. - Со сборами не затягивать!»
Он был готов.
За 10 минут до отъезда ему передали письмо. Из дома! Письмо привез знакомый отца, командированный в Афганистан по строительным делам. Шмелев прочитал письмо, только когда взобрался на броню. Ничего важного: «...береги себя, сынок, мама очень тоскует, неуютно и мне... Володечка, солнышко наше, - дописала мать, - будь осторожней, ты у нас такой беспечный... Я видела ужасный сон... тебя во сне... Понимаю - нервы...»
Боевая машина пехоты рванула с места. Листок выпорхнул из его рук и закружился в густой пыли.
- Не горюй! - крикнул майор, разместившийся рядом на броне.
А он и не горевал: он уже жил новой жизнью и предстоящей дорогой. Лейтенант медицинской службы устремился навстречу тому, что кому-то снилось и кем-то предчувствовалось. Он легко привык к лязгу гусениц. Многотонная могучая машина шла мощно и быстро. К обстановке и экипажу привыкнуть было трудней. Конечно, они втягивались в одно и то же дело. Но о. I чувствовал себя еще отдельно - не вместе со всеми.
Он был новичком. Человеком из другого мира - мира, в котором все иначе. Еще недавно он ходил улицами Киева и занимался привычными делами. Он меньше всего думал о том, что в мире существует война, борьба и насилие. И если они по каким-то причинам отсутствуют в одном месте, значит, обязательно присутствуют в другом. И очень быстро и неожиданно могут переместиться. Или переместишься ты сам. И к этому надо быть готовым. Но как? Это не так-то просто.
Ни майор, ни солдаты не смотрели по сторонам - только на дорогу. А Шмелев смотрел только по сторонам.
Корпуса последних зданий остались позади. Промелькнули низкие глинобитные развалины в стороне от дороги. Затем - последние одинокие дуканы. Началась серая, голая степь. Она расстилалась у подножья бронзово-черной гряды Гиндукуша и напоминала русскую степь,» но без травы и привычного запаха. Степь хрупкого мира.
Прошло 20 минут, и они оказались в горах. В горах войны.
В узком и мрачном ущелье двигатель их машины заглох. Они остановились. Солдаты, не сговариваясь, подняли холодные, короткие стволы. Шедшая за ними машина остановилась тоже - они перекрыли ей дорогу. Справа был отвесный обрыв, слева уходящие в небо скалы. Они оказались в исключительно уязвимом положении. Могли открыть сильный ответный огонь, но уйти из-под обстрела не могли. В желтой воде горной реки торчал скелет сожженного БТР. Дальше - еще два. Автобус и даже танк. Шмелев никогда не думал, что танк можно так искорежить.
Майор Обручев и водитель Леонтьев принялись за ремонт. Подняли капот и влезли в раскаленную, пропахшую мазутом утробу БМП.
Солдаты поделили скалы на секторы. Каждый контролировал свой. Опыт здесь не значил ничего, опасность могли выдать только две вещи - движение и звук. И то, и другое способен засечь как новичок, так и ветеран.
Но была и разница. Новичок, в отличие от ветерана, не сразу поверит в то, что увидит или услышит. И пожелает убедиться еще раз. Это и будет его ошибкой. А опытный боец ждать повторения не станет. Он хорошо знает: в горах решает реакция. Или ты врага, или он тебя.
Шмелев уставился на дикие скалы. «В каждого из нас, - наконец понял он, - можно попасть вон из-за того камня». И рассматривал камень. В следующую минуту он решал, что выстрелят из-за другого. И рассматривал другой.
Так продолжалось довольно долго. Опасность была разлита повсюду. И «мало-помалу он стал перерождаться. Он ощутил реальный страх за собственную жизнь. Ощутив - быстро от него избавился. А избавившись - почувствовал, что он не сам по себе, а вместе со всеми.
Познать единство людей, идущих на бой, готовых к сражению, можно, по-видимому, только так: перед лицом смертельной опасности.
Теперь бы вперед, да дело дрянь. Майор похромал ко второй машине. Приняли решение: попытаться завести машину с ходу, с помощью второй. Леонтьев, бедолага, перепачканный с головы до ног, захлопнул капот и вернулся за рычаги. Подталкиваемые сзади, они поползли по дороге. Двигатель «схватился», завелся. Облако удушливой черной гари, выброшенной через металлическую сетку выхлопного четырехугольника, накрыло Шмелева горячей волной. «Давай, давай, - проговорил он. - Зато мы едем!»
К вечеру они приехали в расположение мотострелкового батальона. После пыльного, многочасового грохота БМП голоса окруживших их солдат, вой ветра и лай двух ошалевших собак показались тихими и глухими, словно на жизнь набросили ватник.
Место дислокации батальона было обнесено ограждением. С трех сторон территория была окольцована траншеями огневых позиций, ходами сообщений. Недалеко от обрыва стояло массивное крепкое здание из камня. Что-то вроде канцелярии.
Вечер был волшебным. По темной эмали неба скользили последние розовые тени - солнце уходило за горы Ирана.
Тра-а-х! Тра-та-та-та! - оборвала все сразу длинная автоматная очередь. Бойцы бросились к позициям. Рядом с обомлевшим Шмелевым раздался сильный сухой выстрел - 50-миллиметровый реактивный патрон послал вверх осветительную ракету с парашютом.
Майор промелькнул в траншее гранатометчиков.
Автоматчики заняли позиции и заработали первыми - трассирующие пули тонкими сверкающими нитями повисли над долиной.
- Влево - сто! - кричал чей-то голос. - Влево - сто!
Трассирующие пули указывали цель. Скорость стрельбы была ошеломляющей: казалось, что на крутом, далеком склоне, в сторону которого била БМП, вспышки взрывов сверкали одновременно с улетающими из стволов огнями.
Первый испуг Шмелева прошел. Он задался вопросом: «Где же огонь духов? Почему бьют только наши?»
Из-за крайней БМП появилась худющая фигура человека с огромной кинокамерой. «А он здесь откуда?» Подхватив камеру, тот бросился В траншею и стал снимать напряженные лица пулеметчиков и стволы их пулеметов. Затем он завалился на спину и навел объектив на пролетающие над его головой снаряды, вернее, их огненные следы.
«Кино! - понял Шмелев. - Они снимают кино! Когда опасно - мне смешно, а когда смешно, как сейчас, - я испугался. Одно слово - «новичок».
Все кончилось так же внезапно, как и завертелось. Пыль, поднятая сапогами, осела. Разводы порохового дыма уплыли в сторону танков, огражденных стенками из круглых камней. Кинооператор, двое в десантных куртках и красных вязаных шапочках, несколько офицеров пошли в столовую.
На плато опустились густые сумерки.
- Ты умордуешься за день, как скотина, - услышал Шмелев разговор двух солдат у умывальника, - а киношникам подавай бой. И чтобы настоящий.
Утром они вышли на последний участок пути.
Шли на юг. Над долиной сияло солнце. Как всегда, Шмелев рассматривал окрестности. Он все больше влюблялся в красоту этой страны. Временами он подносил к глазам бинокль. Когда в линзах появлялась одинокая птица, он провожал ее до самого горизонта.
В один из моментов головной БТР покачнулся. Машину охватило прозрачное пламя. Черный густой дым обволок башню. Прокатились два глухих, тяжелых взрыва, БТР замер.
Шмелевская машина также резко затормозила.
- Мины! - закричал майор и, спрыгнув на землю, побежал к пылающему бронетранспортеру. Следом за ним послетали с БМП и все остальные.
Шмелев снял санитарную сумку и приготовился, сам не зная к чему. Тем временем из БТР показался оператор-наводчик. Он был перепачкан кровью и сажей. Перекатившись через броню, он свалился на землю и завертелся на месте. Левая рука солдата была изувечена, острые осколки торчали из разодранного рукава куртки. Шмелев подбежал к солдату, попытался остановить его вращение. Сообразил: руку не спасти, но гангрену предотвратить можно.
Он выхватил штык-нож и тут же, не оттягивая, отсек руку. Пытаясь наложить жгут, он вдруг увидел, что рядом с ним на земле, завертелся второй солдат. Он также выкарабкался из горящей машины. Ноги парня были перебиты. Шмелев прервал возню со жгутом и бросился помогать второму раненому. Тот не кричал, а только стонал и мычал, вращая глазами. Шмелев понял - парню не поможешь - ноги были раздроблены, ни одной целой кости. И та же угроза гангрены.
Он прижал солдата к земле, налег всем телом и принялся за дело. Солдат хватал ртом раскаленный афганец (горячий суховей), а Шмелев трудился. Гарь, пот и близкое пламя обжигали его лицо. Тяжелый труд. Кровавый. Адский. Но силы у Шмелева были. Никогда он не ощущал в себе таких сил. Он налегал И трудился.
И входил в раж.
Покончив с одной ногой, он принялся за вторую.
Вокруг раздавались крики, трещало пламя и ревели моторы.
К концу ампутации из бронетранспортера выбрался механик-водитель. Его лицо было в крови, а волосы - сплошной сожженный войлок. Но держался он молодцом, отдавал команды и советовал что-то насчет искореженной башни,
Механик был невредим - легкая контузия и ожог. Кровь на лице - чужая, погибшего рядом с ним стрелка. Но разгоряченный ампутацией Шмелев уже ничего не соображал. Он оказался с механиком лицом к лицу.
Он увидел его горящие глаза, кровь, стекающую с подбородка, и, закусив губу, поднял штык-нож.
Механик попятился. Но лейтенант оказался проворным. Он ухватил парня за голову, зажал в мертвой хватке и принялся за привычную операцию. Но теперь. уже на шее.
Он отпиливал механику голову!
Солдаты оцепенели.
- Брэк!!! - заорал что мочи майор. -Стой! Назад! Быстро!
Он бросился к Шмелеву, но никакая сила не могла оторвать того от жертвы. Солдаты, очнувшись, сшибли сцепившихся с ног, оседлали, словно волков, и выбили из рук лейтенанта штык-нож.
Шмелев вдруг стал смеяться, скалиться и пилить воздух пустой рукой. «Сейчас, сейчас, - говорил он, - сейчас». И пилил воздух.
Пока солдаты держали его, он хрипел и пилил.
Через 20 минут вызванный по рации вертолет забрал их на борт и поднял в горячее небо.
Хирург госпиталя, осмотрев обоих раненых, сказал: ампутации были необходимы.
Проходя мимо психушки, он добавил: «Жаль, что все так закончилось. Жаль. Хотя надежды, как говорили древние, живут даже у могил».
Бывший младший лейтенант Ограниченного контингента Советский войск в Афганистане Владимир Шмелев лежал на узкой, твердой койке в смирительной рубашке и, отвернувшись к стене, смотрел в стену. Возможно, он думал о стене.
Ни одна война не может уничтожить каждого. Иначе бы великая, кровавая и бесконечная игра уже давно бы окончилась.
Конечно, смерть, ранения и опасности - прямая сущность любой войны. Но есть сила, способная противостоять такому положению вещей. Это - сама жизнь. И ее главный избранник - человек.