…Чтоб ты жил в эпоху перемен…
Древнекитайское проклятие
…Чтоб ты дожил до эпохи перемен…
Современная украинская здравица
Вместо предисловия
Поэты всегда были более других чувствительны и прозорливы в отношении общественных процессов. Хорошее стихотворение, тем более поэма, часто лучше любой аналитики и академических трудов объясняет, а часто и предсказывает суть того, что происходит с нами, и того, что с нами будет происходить. Поэтому я вынес в заголовок данной заметки название поэтической миниатюры моего друга и поэта Саши Коротко. Обещая своим друзьям, всем нам очень близкие, абсолютно неотвратимые и всеобъемлющие перемены, он не может ошибиться, как не мог ошибаться в свое время культовый Цой, с песни которого «Мы ждем перемен», собственно, все и начиналось.
Страна действительно то ли затаилась, то ли оцепенела в ожидании перемен. И хотя есть люди (в основном, во власти), которые считают, что «все будет хорошо», то есть сохранится по-старому, большинство (пусть на уровне смутных ощущений) уверено, что нечто вот-вот произойдет. Что-то такое, что если не глобально, то существенно изменит жизнь страны и общества. Многие, даже не читавшие сартровские пьесы, живут сегодня главной идеей его героев: не главное ЧТО произойдет, главное, чтобы хоть ЧТО-ТО произошло…
Симптомы
Любые глобальные общественные перемены не происходят вдруг. Они долго и мучительно вызревают, вынашиваются где-то в чреве общества, сначала давая о себе знать лишь смутными сигналами или, как сейчас модно говорить, «мессиджами», которые все видят, хотя и не все умеют расшифровывать.
Однажды я попал в небольшое землетрясение в печально известных сегодня Атласских горах. Помню до сих пор: сначала начали выть собаки, беситься коты, взбрыкивать коровы, надрываться канарейки, потом раздался какой-то тектонический гул… Тут-то все и началось.
Подобным образом все происходит и в обществе перед крупными переменами, а тем более политическими потрясениями. Первой, как правило, начинает «беситься» (с точки зрения власти) интеллигенция. Когда-то, кстати, я пытался сформулировать, чем же наша славная постсоветская интеллигенция отличается от западных просто интеллектуалов. Если говорить в определенных метафорических терминах, то западные интеллектуалы — это те, кто не замечает или игнорирует «руку власти». А наша родная интеллигенция — это те, кто эту руку либо кусает, либо, что намного чаще, лижет.
И вот накануне всех более или менее значимых общественных перемен власть вдруг с изумлением обнаруживает, что те, кто еще недавно лизал руку, дающую должности, положение, статусы, вдруг пытается впиться в нее своими хоть слабенькими, но зубами. Власть этого обычно не может понять и каждый раз наивно удивляется, когда обнаруживает в рядах оппозиции, например, «мытцив», которые еще недавно ее славословили, а теперь отказываются встречаться чуть ли не с Президентом и даже брать из его рук награды и почести.
Потом начинают вдруг «взбрыкивать» некоторые наиболее чувствительные представители деловых кругов. Возник даже казус (назовем его «казус Червоненко»), когда, например, человек, который когда-то, рыдая в буквальном смысле от пафоса ситуации, публично дарил свои прошлые спортивные награды Президенту страны, ровно через год вдруг становится ярым противником его режима.
Но особенно интересным, как для меня, симптомом в этом ряду является «исход» политтехнологов из власти. Поучительно отметить, что как перед падением Шеварднадзе, так и сейчас у нас, непосредственно с властными структурами не работает ни один приличный политолог. Они, как лемуры, ведомые своим неким инстинктом, пытаются уйти куда-то вдаль, подальше от эпицентра будущего землетрясения… Наверное, именно потому на освободившееся пустое, как бы уже «проклятое» место вокруг власти слетаются, как стервятники на падаль, московские «инженеры политических душ» второго и третьего «воздушных» эшелонов. Видимо, не бывает пустым не только свято место.
Характерным симптомом грядущих потрясений и перемен является и вдруг девиантное поведение отдельных работников дипкорпуса, до послов включительно, и спецслужб. Тут можно, наверное, говорить еще об одном эксцессе — «казусе Кравченко». Суть, конечно, не в том, как трактует его начальство, что генерал продался врагам за деньги на ремонт квартиры. (Я лично создал бы фонд по возведению пожизненного памятника — любому генералу СБУ или другого силового ведомства, который был бы настолько честен и бескорыстен, что к концу своей карьеры не настриг «зелени» на ремонт своей «хаты».) Суть, конечно, в другом.
В том, что генералы спецслужб часто накануне масштабных общественных изменений то ли снимают шоры, то ли прозревают и начинают видеть свое руководство в истинном свете.
Наш генерал, наверное, сам не понял, что его заставило возмутиться не то, КАКИЕ приказы ему отдают — абсолютно такие же приказы он выполнял предыдущие тридцать лет, — а то, КТО ему отдает эти приказы. (Чтобы рельефней обозначить ситуацию, переведу ее в другой опять-таки метафорический ряд. Согласитесь, совсем разные вещи, когда, например, кого-то «последить за детьми» просит старый добрый педагог и когда старый тертый педофил.)
А то, что отдающие приказы, то есть любая власть, накануне перемен разлагается, а абсолютная власть разлагается абсолютно, — это уже аксиома. Иначе в обществе никогда и не было бы этих перемен.
Но, конечно, самым большим симптомом предстоящих перемен являются не эти важные, но все же частные сигналы. Таким тектоническим гулом, сопровождающим надвигающиеся события, является, конечно, непреодолимый зуд самореформации власти.
Как правило, власть и сама не понимает, зачем, собственно, она затевает реформы, чаще всего бессмысленные по отношению к народу и беспощадные по отношению к ней самой. Интересно заметить, что она иногда догадывается о ненужности затеянного. Отсюда рождаются, например, характерные исторические высказывания типа сентенции одного из американских президентов: «Единственный способ ухудшить конституцию, это начать ее реформировать». Но, тем не менее, неведомая сила как бы понукает власть придумывать новые и новые свои трансформации и мутации. Не понимая, что же ее побуждает себе изменять, что-то реформировать в себе самой, власть чаще всего придумывает для себя и других первые попавшиеся аргументы и объяснения, особо не заботясь ни об их логичности, ни об их правдоподобности.
В частности, наша бедная власть придумала и внушила себе, что она видит в реформах, во-первых, механизм возможной собственной пролонгации; во-вторых, инструмент торга с будущей властью по поводу гарантии собственной политической и экономической безопасности (если пролонгация не удастся); в-третьих, технологию уменьшения высших властных полномочий, если к ним все же дорвутся оппоненты и критики нынешнего режима, и уж тем более его слуги. (Ведь власти прекрасно известно, что после поражения самыми жестокими ее преследователями становятся не бывшие оппоненты, а бывшие слуги.)
Ясно, что все эти аргументы нелепы. Те, кто планировали эту реформу и закладывали в нее вышеназванные подтексты, наверное, читали учебники по классической политологии, но вряд ли тщательно анализировали политическую практику. Ту практику, которая говорит о том, что реальные возможности того или иного лидера не столько зависят от его формальных, юридически запротоколированных полномочий, сколько от его силы воли, характера, мотивации и других психоволевых особенностей.
В штатовской специальной литературе замечательно описано, как разные люди, получая одни и те же президентские полномочия, играли совершенно несопоставимую роль в жизни страны. Как сильные личности-президенты доминировали, например, над Конгрессом, «строили» политических оппонентов и воодушевляли на исторические поступки своих политических партнеров. Или, напротив, как политические слабаки даже с президентскими полномочиями становились игрушками в руках нескольких сильных интриганов, третировались своим окружением и шарахались от собственной тени и своих жен.
В связи с этим американцы даже придумали такую метафору: сильный президент — это громадная мускулистая рука, которая распирает по швам «перчатку» своих полномочий настолько, что этой просторности потом хватает на несколько даже слабых преемников. А вокруг откровенно безвольного президента «перчатка» властных полномочий ссыхается настолько, что потом и несколько сильных последователей чувствуют себя зажатыми и скованными.
Когда-то мне попался скандинавский детектив, где моделировалась узнаваемая ситуация. Председатель парламентского комитета по проблемам санитарии узурпирует власть во всей стране. Имея единственное властное полномочие — санитарный контроль, этот сильный волевой человек с фантазией, но без комплексов, формирует из дюжих молодцов санитарный спецназ, который последовательно захватывает все институты власти: кабинет министров, администрацию президента, парламент и т.д.
Довольно знакомая картинка, не правда ли? Если только на место санитарного контроля поставить, например, налоговый или прокурорский.
То есть еще раз подчеркну, полномочия даются и создаются не столько юридически, сколько психологически.
Прекрасной иллюстрацией для этого, кстати говоря, стали последние события в Грузии. Наши политики сейчас как заклинание повторяют: «Украина — не Грузия». Но это не совсем правда, а точнее, совсем неправда. Психологические законы, которые работают в Грузии, практически адекватны соответствующим законам, работающим у нас. Сильный — физически, психологически, мотивационно — Михаил Саакашвили за семь дней забрал все полномочия у парламента, которые тот, пользуясь болезнями, слабостью и дряхлостью Шеварднадзе, методично отщипывал у него целых семь лет. Это и право назначать силовиков, формировать кабинет министров и даже право вводить новую символику страны.
Собственно, ничего другого нельзя было и ожидать. Дело в том, что и Грузия, и Украина в глобально-психологическом плане являются жертвами одних и тех же мифологем, установок и заклинаний. На нашем едином психологическом пространстве так долго вбивали в голову всем, что «народ всегда прав», «народ — единственный источник власти»; так долго клялись и проклинали именем народа, так долго внушали, что нет ничего страшнее, чем стать «врагом народа», что в это поверили почти все, кроме разве что самого народа.
Поэтому любой общенародно избранный политик, имеющий право выступать от имени народа, имеет всегда в глазах общества и элиты легитимность на порядок больше, чем другой. Нельзя забывать, что в любом случае, при любом раскладе общенародно избранный президент — это символ нации. А спорить или бороться с символом, тем более нации, весьма чревато.
Поэтому смешны разговоры оппозиции о том, что Кучма, став премьером с новыми полномочиями, сможет саботировать работу будущего президента и тем более его «строить». Любой личностно сильный президент, имея даже единственное политическое полномочие — прямое обращение к народу (я уже не говорю о технических полномочиях типа назначения великого и ужасного генпрокурора, да и роспуска парламента вместе со всем его коалиционным правительством), — всегда на нашем квазинародном и паннародном пространстве будет главной, ключевой и фетишной политической фигурой. А личностно слабый президент будет и политически слабым президентом абсолютно безотносительно к размеру его юридических полномочий.
Соответственно гарантии для нынешнего режима при первом варианте могут быть не юридические, а только личностные, где ключевым словом будет не «закон», а «слово чести». А при втором варианте режиму вообще бояться нечего, в стране будет так «весело», что будет не до мести.
Поэтому, конечно, нет смысла подробно рассматривать все вышеназванные «придумки» о мотивации власти к реформам, не говоря уже, конечно, об официальных декларациях типа «совершенствования политсистемы», «создания гражданского общества» и т.д. Мотивы и причины, конечно, совершенно иные. Но какие?
Причины
Начну с элементарного. Что такое реформа? Реформа, если убрать пафосно-сакральную шелуху, которой пытаются нагрузить этот термин, — всего лишь изменение формы. А когда меняется форма? Она меняется тогда, когда меняется содержание. Иначе говоря, подлинной побудительной силой любой реформы является изменение некоего ее содержания. Это уже свершившееся изменение требует соответствующих изменений формы, оно давит на форму, трансформирует ее, отсекает ненужные формальные детали и создает новые. И все для того, чтобы свершилась некая гармония, полное соответствие и равновесие между сутью и формой. Поэтому если уж говорить, то о самой сути.
Сутью, костяком, основанием, андерграундом любой политической формы является социальная структура и экономический строй, на базе которых, собственно, и строятся все политические институты и вся политическая инфраструктура. Сейчас наша страна как раз и находится в стадии завершения второго этапа «украинского капитализма» с соответствующей структурой и строем.
Первый этап, имени президента Кравчука, можно было бы назвать «номенклатурным капитализмом». Тогда новая номенклатура «розбудовывала державу» прямо под себя. На этом этапе типичные капиталистические прибамбасы — свобода, правда, не столько производства, сколько посредничества — соседствовали с номенклатурными фишками — контролем высшего чиновничества за распределением материальных и финансовых ресурсов и потоков. Когда-то этот строй очень метко охарактеризовал Александр Мороз: «Способ производства социалистический, а способ распределения капиталистический». Структура общества в это время представляла собой некую «атомарную сетку», где вокруг громадного количества «атомов-чиновников» вращались «электроны» их подчиненных и челяди.
Однако номенклатурщики, которые строили капитализм под себя, не учли простой вещи, что любой вид этого общественного строя предполагает конкуренцию. Именно конкуренция, борьба за выживание, сшибка межрегиональных, межэлитных и внутриэлитных интересов привели к тому, что Украина незаметно, исподволь перетекла в совершенно новый формат и экономических, и общественных отношений, который можно было бы назвать уже капитализмом корпоративным.
Как бы незаметно сложились мощные, организованные финансово-промышленные и политико-посреднические группировки, которые, по сути, повели «тихую реприватизацию», «тихий передел» страны. Кто помнит сейчас о разных лобовых, евтуховых, голубченках etc.? Тех людей, которые вершили судьбы если не всей страны, то главных опорных точек бизнеса, собственности, экономики. Представители сначала экономической, а потом и политической номенклатуры потихоньку, но неумолимо были вытеснены уже элитой экономической, а позднее политической. То есть тем «новым украинским дворянством», которое смогли создать свои «латифундии», чья мощь базировалась не только и не столько на должностях, сколько на собственности, потоках, рынках, внутренних и международных связях.
Так получилось, что именно Украина на всем постсоветском и постсоциалистическом пространстве породила такое явление, как «корпорация», в полном смысле этого слова. (Подобное явление, правда, чуть не возникло в России, но российским нуворишам не хватило терпения, чтобы взрастить его медленно и незаметно. Могло оно возникнуть также в Венгрии или в Польше, но там его апологетам не хватило денег, чтобы создать его быстро и эффективно.)
Поэтому будем говорить в этом контексте только об Украине. Часто используемый здесь термин «олигархия» не только ничего не объясняет, но и искажает видение украинских реалий. Этот термин так же прекрасно истолковывал ситуацию во взаимоотношениях древнегреческих патрициев с властью, как, например, термин «клан» исчерпывающе объясняет взаимоотношения с властью сицилианско-американских «семей». Но перенесенный на украинский гумус он абсолютно не работает. Другое дело «корпорация». Это, по сути, некая уменьшенная аналоговая копия страны, где есть все для относительно автономного существования, выживания, развития, борьбы и удовольствия.
В корпорацию в ее фул-наборе входят «экономическое тело» в виде добывающего, производящего или посреднического комплекса; масс-медийная оснастка, формально работающая на страну, а на деле нарабатывающая корпоративную идеологию, вербализирующая корпоративное мышление и излучающая вовне корпоративную ментальность; политическая «крыша» в виде различных инструментов политического посредничества и политической защиты собственных интересов — партий, фракций, делегированных во власть людей; популярный футбольный клуб и другие спортивные сообщества, выполняющие роль криэйторов корпоративной гордости, корпоративного отличия и корпоративного причастия.
Повторяю, это явление в полном смысле явилось чисто украинской находкой или, по крайней мере, прижилось в полной мере только на нашей земле.
Пока мы можем говорить о трех общеукраинских корпорациях. Одна из которых — киевская — достигла высшей фазы своего развития. Вторая — донецкая — находится в стадии завершения своего формирования (несколько запоздав с масс-медийной оснасткой). И третья — днепропетровская — также близка к заключительной фазе (не хватает «фабрики корпоративной гордости», так как «Днепр» пока на это не тянет, и еще не найдено корпоративное «лицо» или «лица»).
На подходе, если, конечно, им повезет, еще две-три конгломерации, которые, возможно, смогут претендовать на гордое название «корпорация». А сейчас это еще бесстыдно голые «экономические тела», почти начисто лишенные приличных политических и масс-медийных одежд.
Поэтому пока только три вышеназванные корпорации, а не что-либо другое, определяют сегодня и состояние экономики страны, и ее перспективы, и будущее политическое устройство, и геополитическое положение, о чем скажу ниже.
При этом важно подчеркнуть, что корпорации не «захватили» страну, не овладели ее потенциалом, как это часто у нас пишут в тривиальной литературе. Они сами порождены страной, ее условиями и спецификой времени. Собственно, они стали ответом на все основные вызовы времени и оказались костяком страны, когда у нее не было никакого другого системообразующего «скелета».
Корпорации даже заменили собой гражданское общество в стране, взяв на себя все его функции: свобода слова у нас всего-навсего — это конкуренция между телеканалами или газетами в основном киевской и днепропетровской корпораций. Главные «фишки» внешнего престижа страны и внутренней гордости — «Динамо» и «Шахтер» — это порождение киевской и донецкой корпораций. Все более или менее заметные филантропические, меценатские проекты — это общее дело их рук. Как минимум половина «независимых» аналитических центов — на их обеспечении.
У нас, правда, не дошло до узбекской ситуации, когда прорвавшихся через границу талибов из страны выбивали не регулярные войска, а служба охраны одной из подобных, но с узбекским окрасом неформальных группировок…
При этом следует особо подчеркнуть, что «корпорации» возникли не по воле случая, не по «понятиям», а по жестким неумолимым социальным законам.
Одним из них является то, что существует определенный, как говорят экономисты, «порог богатства», не преодолев который, невозможно не только строить рыночное и капиталистическое общество современного типа, но и даже ставить об этом вопрос. Именно потому более адекватные страны, поставив своей целью создание богатого и цивилизованного общества, сначала все свои силы бросали на поднятие уровня жизни жителей, на создание бесчисленного мелкого бизнеса, чтобы пассивных и малоимущих потребителей превратить в активных и состоятельных производителей.
Наша же страна шла совсем по другому пути: громадная потребительская часть населения, существующая на мизерные — самые низкие в Европе — зарплаты, пенсии, и почти полное отсутствие мелкого бизнеса в силу административных сложностей и запретов (в начале 90-х удельный вес реального мелкого бизнеса был почти в 1000 раз меньше, чем в соседней Польше). Естественно, при таких условиях ни о каком создании внутреннего рынка — сердца и сакральной сути любого развитого капиталистического общества, речь просто не шла.
В силу этого смешными выглядят иногда призывы разгромить «олигархов», «выбросить их из страны» и т.д. и т.п. В свое время гениальный Зиновьев написал книгу, которая до сих пор считается лучшей книгой о пресловутой перестройке. Называется она «Стреляли в компартию, а попали в Россию». Такую же книгу можно было бы написать о тех, кто попытался бы сегодня «выстрелить» в олиграхии-корпорации, а попал бы в Украину.
Но речь сейчас не об этом. Речь о том, что в нашей стране сложилась на рубеже 2000 года своеобразная общественно-экономическая структура, которая заменила собой предыдущую номенклатурную структуру. Ту, которую, кстати говоря, «Зеркало недели» любило изображать в виде солнечного созвездия с президентом Ра в центре.
Но то ли «солнце» перестало греть и светить, то ли еще пуще — оно стало не столько излучать свою энергию, сколько поглощать чужую энергию подобно черным карликам, но произошел эволюционный скачок (или сбой) и сегодня мы де-факто имеем не столько планетарную систему, сколько «магелланово облако» — все более напоминающее собой галактику, состоящую из более или менее равноправных и равносильных планетных систем, где «главное светило» играет все более ритуальную и формальную роль.
Инструменты
Сами по себе причины, как бы ни были они фундаментальны и важны, непосредственно не приводят к изменениям. Этим причинам нужны еще и адекватные инструменты. Им может быть не бездушная и безликая организация, институция, структура, а только живой человек, точнее, лидер по призванию со своим узнаваемым лицом, со своими эмоциями, со своими желаниями, в том числе с горячим и осознанным желанием или даже жаждой перемен.
Кроме того, эта личность должна быть еще и максимально харизматична, то есть уметь убеждать не только себя, но и других в том, что перемены необходимы и неизбежны.
В Украине на данный момент есть только четыре таких последовательных и полноценных «харизматика». Это Ющенко, Мороз, Медведчук и Янукович. Их харизматичность связана отнюдь не с тем, что они исповедуют некую идеологию, которой не изменяют на протяжении своей жизни. Моя гипотеза в том, что каждый из этих людей интуитивно выбрал ту жизненную и одновременно политическую стратегию, которая отвечает его естеству, его социальному генотипу, социальному темпераменту, психологическим особенностям, его родословной, месту и времени происхождения.
Когда-то Чехов сказал замечательную фразу — искренность всегда права. И тот политик, который, прежде всего, слушает только себя, всегда прав, а значит, харизматичен, поскольку он всегда искренен.
В мире существует всего четыре стратегии, которые были описаны впервые еще в древнекитайской политологии: стратегия моральности, духовности, прагматизма и естественности.
Так вот эти четыре человека харизматичны не потому, что вычитали в детстве или юности какие-то правила жизни, а потому, что просто соответствовали своим наклонностям.
У нас почему-то принято считать, что харизма — это следствие работы над имиджем. То есть, чем больше у политика имиджевых масок, тем он более харизматичен. (Кстати, жертвой подобного заключения стал такой замечательный политик, как Юлия Тимошенко. В результате она настолько запуталась, а точнее, заигралась в имиджевых ролях и масках, что, честно говоря, когда говоришь с ней, не всегда понимаешь, кто она сегодня, и с кем ты говоришь — с ней самой или с ментором Морозом, морализатором Ющенко, коварным Медведчуком или натуралом Януковичем, в образе которых она в данный момент пребывает.)
Другое дело названная четверка. Они никогда не путают свои главные жизненные установки. И они инстинктивно понимают, что харизма — это не присутствие, а отсутствие имиджа.
Ющенко интуитивно понимает, что он силен в моральном поле. Он силен, когда речь идет о неких христианских ценностях. Он использует некие постулаты той конфессии, к которой он принадлежит. Он силен, когда морализаторствует или когда учит людей типичным морально-религиозным принципам. И интуитивно понимает, что когда он выходит за пределы этой своей силы, то тут же превращается во второстепенного или даже заурядного политика.
То же самое понимает Мороз. Что вся его харизма зиждется на причастности к некой духовности в украинском варианте. Он прекрасно знает украинскую литературу, ироничность украинского национального характера, связанную с народным фольклором, с народным типом мышления. Он тоже интуитивно придерживается духовности как своего способа позиционирования и выживания в политике.
То же самое понимает Медведчук. Он понимает, что силен там, где разворачивается некая интрига. Он силен как закулисный игрок, пожалуй, лучший в нашей стране. Силен, там, где идет торг интересов. Силен там, где необходим посредник, потому что лучшего посредника, умеющего снимать максимальный профит со всех договаривающихся сторон, чем Медведчук, в нашей стране не существует.
Поэтому все, что он делает, так похоже на доктрину, которая в свое время называлась «английская колониальная». И суть ее заключалась в том, чтобы стравить врагов, перессорить друзей, а потом выступить посредником и внутри тех, и внутри других, получив за это дивиденды.
И то же самое понимает Янукович. Его сила, как у Антея — это его привязанность к тем нутряным базовым принципам, на которых непоколебимо стоят люди его «земли», региона. Это некие принципы, свойственные людям его происхождения: незыблемое и железное товарищество, это нерушимый коллективизм, неукоснительное соблюдение правил командной игры. Это акцент на силу в самом широком ее применении при решении всех проблем (и на физическую силу также). Не случайно он так много внимания уделяет спорту, физическому тренингу. Потому что для людей такого типа сила является абсолютным инструментом и в политике, и в личной жизни, и во всех других сферах. И он тоже очень органичен, натурален в использовании своего инструментария.
И, видимо, поэтому все, что он делает, так похоже на доктрину, которая называлась «бурская стратегия». Ее создали буры в англо-бурской войне, и суть ее заключалась в том, что на решение любой проблемы вне зависимости от ее размеров бросались абсолютно все силы и резервы. Эта стратегия была невероятно затратной с точки зрения человеческого материала и финансов. Но в итоге оказалась, как известно, выигрышной.
То есть эти четверо абсолютно органичны и последовательны. Они интуитивно поняли, в чем их сила, и стараются не переходить в те зоны, где сильнее качества других политиков.
Эти политики являются на сегодня наиболее вероятными инструментами принципиальных изменений и, соответственно, наиболее вероятными лидерами и выразителями интересов, сложившихся в стране «корпораций».
(Мне могут возразить, что Янукович и Медведчук уже нашли свои «корпорации» или «корпорации» их. А Ющенко и Мороз еще нет. Но, на мой взгляд, это вопрос только времени. «Бесхозного» Ющенко, скорее всего, рано или поздно подберут «днепровцы», которые так и не нашли «лицо» своей «корпорации», как он не нашел себе достойное экономическое тело. А Мороз, видимо, может попробовать создать четвертую в стране, только не власть, а «корпорацию» — «корпорацию наемного труда», объединив, рано или поздно, под собой все левые и левоцентристские силы.)
Такие дела.
Внутриполитические последствия
Вышеизложенные причины и вышеназванные инструменты изменений, естественно, рано или поздно приведут к адекватным политическим изменениям. Они рано или поздно востребуют ту политическую настройку и тот политический дизайн, которые максимально будут соответствовать их содержанию и их не столько явным, сколько тайным ожиданиям.
Соответственно, наиболее вероятным сценарием политического будущего будет следующий.
Политическое устройство страны. Чисто парламентская республика без всяких дополнительных президентских деталей. Именно парламент является идеальной политической площадкой согласования крупных экономических интересов. Сегодня «корпорации» выросли уже настолько, что им для создания некоего конвента, для ведения перманентного политического переговорного процесса уже не нужен единственно мощный политический посредник. Тем более посредник, который за свои услуги часто берет политическую ренту, превышающую размеры самих услуг.
Соответственно, скорее всего, мы будем иметь после октябрьских выборов последнего полноформатного украинского президента, если, конечно, логика этих рассуждений окажется верной.
Территориально-административный строй страны. Скорее всего, некий прообраз бундесовского земельного устройства. Дело в том, что каждая «корпорация» невозможна не только без своего «экономического тела», но она и без своего «ленда», без своей малой родины. Поэтому наши лендлорды усиленно наращивают свои вотчины, свои земельные угодья. Именно поэтому Киевщина прирастает Закарпатчиной, а Донетчина — Крымщиной.
Рано или поздно все это потребует административного оформления, поэтому можно ожидать появления значительных по размеру и возможностям субрегионов, укрупненных территориально-административных единиц, с собственным выборным руководством и высокой степенью экономической автономности. Взаимоотношения между ними опять-таки будут определяться конвенционным способом через взаимоотношения и конкуренцию региональных элит и через ту же парламентскую площадку.
Избирательный механизм. Идеальным инструментом лоббирования корпоративных интересов является политическая партия. Собственно, партия — это и есть та же «корпорация», а точнее, часть корпорации, погруженная в политику (это на непонятном нам Западе партия является частью народа, а у нас они были и в ближайшем обозримом будущем будут сугубо корпоративным инструментом).
То есть в обозримом будущем, скорее всего, в нашей стране останется 4—5 реальных партий. Это окруженные всенародной нелюбовью эсдеки; наши забавные лейбористы; тяжеловесные регионалы и, скорее всего, партии объединенной, как бы левой, и как бы правой оппозиции.
Может быть, время от времени для курьеза между этими политическими столпами будут запускать что-нибудь зеленое. В принципе подобной партийной структуры вполне хватает для достаточно стабильной и устойчивой политико-конвенционной системы, которая способна отстаивать, лоббировать, репрезентовать и согласовывать интересы всех основных базовых корпоративных игроков.
Внешнеполитические последствия
Во внешней политике развитие подобного сценария приведет, как это ни покажется кому-то странным, к существенно большей политической и экономической независимости страны.
Дело в том, что у основного нашего восточного партнера на глазах складывается специфический общественный строй, который можно было бы назвать, в отличие от нашего корпоративного капитализма, капитализмом конспиративным. В России всей уже капитализированной экономической и социальной системой почти полностью овладели конспирологи. Они управляют страной сугубо по законам и сугубо методами и механизмами конспирологии (федеральные округа — резентуры, ключевая роль прокуратуры в межэлитных дискуссиях, внедренные спецслужбы во все крупные бизнесовые структуры, фактическое восстановление института комиссаров в органах власти от правительства и ниже, неукоснительные принципы единоначалия и субординации и т.д., и т.п.).
Соответственно, в межгосударственных проблемах российская модель будет сталкиваться в будущем с принципиально иной и все более непонятной ей украинской моделью. В этой ситуации российское руководство, если вспомнить известный анекдот, «зашибется выбрасывать бумеранг российско-украинских проблем». Любые проблемы, будь то газопроводы, нефтепроводы, делимитация, будут вязнуть в тягучей и вязкой среде корпоративно-конвеционной и политико-конценсусной модели украинского высшего менеджмента. В ней невозможно будет «найти крайнего», трудно будет понять, кто здесь «решает проблемы», кому, сколько и что за это надо дать и т.д., и т.п.
Поэтому те, кто беспокоится о неком поглощении Украины северным соседом, могут успокоиться — это уже в принципе технологически будет невозможно.
Кстати, по ходу — загадка читателю. В каком регионе страны самое негативное и самое позитивное отношение населения к российскому капиталу? Правильно. Позитивное — в Донбассе, негативное — Львовщина и, особенно, Ивано-Франковщина. А где наибольшее присутствие российского капитала? Неправильно! Первое место в стране — Ивано-Франковщина, последнее — Донбасс.
В то же время усилится экспансия Украины в Европу. Украинские интересы в этом направлении будут по существу отстаивать не полуквалифицированные дипломаты, работающие за штуку гривен в месяц и ощущающие на своих затылках гнилое дыхание власти, а тертые-перетертые представители громадных корпоративных структур, которым в спину дышит не какая-то там власть, а сам великий и могучий частный интерес. Тот интерес, который только в Европе может легализовать уже накопленные громадные финансовые ресурсы и адаптировать колоссальные экспортные возможности страны, как в виде дешевой продукции, так и в виде дешевой рабочей силы.
То есть Украина, конечно, не станет при таком раскладе геополитическим монстром, но и явно не будет мальчиком на побегушках, а тем более — для битья.
Вместо послесловия
Я не исключаю, что многим такая картина придется не по душе. Что многие, если опять обратиться к поэзии, вспомнят знаменитое: «Пусть впереди у нас большие перемены, я это никогда не полюблю».
Но я попытался кратко описать только то, что сложилось в стране при непосредственном участии, а точнее, при неучастии абсолютного большинства ее жителей. В стране, где работники никогда не бастуют против низкой зарплаты и где величина их заработной платы определяется только конкуренцией между самими «корпорациями». В стране, где почти никто не выступает, включая большинство самих журналистов, за свободу слова (как это было бесчисленное количество раз в Чехии, Венгрии или хотя бы в Грузии) и где свобода слова определяется только конкуренцией между корпоратизированными масс-медиа. В стране, где власть — всегда начальники, а оппозиция — всегда маргиналы…
Поэтому в этой ситуации, может быть, лучше не повторять процитированную поэзию, а лучше вспомнить довлатовскую прозу, где автор, анализируя свои компромиссы с властью, под конец жизни с удивлением обнаружил: «Я думал, что продал дьяволу душу, а оказывается, я ее подарил».