Трудно разговаривать с человеком, с которым у тебя сложилась давняя и непростая история отношений. Которого ты вроде бы хорошо знал, но на каком-то этапе, что называется, перестал чувствовать. Еще сложнее о таком человеке писать. Александр Лавринович все так же логичен, хладнокровен и убедителен. Точнее, по-прежнему убедительны его аргументы, но, как по мне, не всегда убедительны интонации. Если автор этих строк не прав — то пусть нас рассудят Бог и время. Изменившие всех нас, так или иначе интегрированных в сложный и жестокий мир политики, в котором крайне редко выживают открытость и откровенность. Не знаю отчего, но за внешней бодростью и энергичностью вчерашнего оппозиционного депутата и сегодняшнего министра мне виделась растерянность и разочарование. Разочарование делом, в котором он, как мне кажется, несколько потерялся. Делом, которое его потеряло. Хочется верить, не навсегда.
Впрочем, о степени откровенности и убедительности главы Минюста судить, наверное, не мне, отягощенному грузом собственных воспоминаний и ощущений. И если я ошибся, то буду этому обстоятельству только рад. И, уверен, не только я…
— Александр Владимирович, если верить повестке дня недавно открытой парламентской сессии, Верховная Рада намерена в ближайшее время рассмотреть законопроект, регламентирующий деятельность органов юстиции. Принятие данного закона, как известно, значится в перечне обязательств, взятых Украиной перед Советом Европы. Однако, по нашей информации, одобрение этого документа под большим вопросом. Так ли это?
— Судьба законопроекта целиком и полностью зависит от воли депутатов, и я, естественно, надеюсь на лучшее. Вы правы: второе чтение закона запланировано на последнее заседание февраля. Правы и в том, что существуют некоторые трения между разработчиками документа и частью депутатского корпуса. К числу наиболее острых относится, в том числе, вопрос о судьбе пенитенциарной системы. Проект документа предусматривает, что он является составной частью юстиции. Против этого выступает определенная часть членов парламента, отчего-то твердо убежденных в необходимости сохранения статус-кво.
— Возможно, у этих депутатов есть прямая заинтересованность в том, чтобы все оставалось по-прежнему?
— Мне трудно судить об истинных причинах их упорства. Публичные же аргументы сводятся к следующему: пенитенциарная система функционирует, налицо некие положительные изменения, она изменяется к лучшему — так какой смысл трогать? То обстоятельство, что министерства тюрем нигде в мире не существует, этих парламентариев не смущает.
Не прекращается спор и вокруг запланированной передачи из рук МВД в руки Минюста функций, связанных с регистрацией граждан. Министерство внутренних дел возражает категорически, и его в этом поддерживает большое количество депутатов. Достаточно большое, чтобы поставить под сомнение принятие закона. Поскольку данное положение, с моей точки зрения, носит принципиальный характер.
— Прописку формально отменили, но в действительности она продолжает жить. И, судя по всему, неплохо себя чувствует. Наличие отметки о прописке все так же играет весьма важную роль при трудоустройстве…
— И не только при трудоустройстве. Хотя на самом деле никто не вправе не то что требовать, а даже интересоваться: зарегистрирован ты или не зарегистрирован. Работодателей должна беспокоить лишь ваша профессиональная пригодность. В отдельных случаях — состояние вашего здоровья. Но никак не то, где именно находится квартира, в которой ты живешь, где ты родился и как часто переезжал с места на место.
Есть и другие серьезные проблемы. К примеру, человек, приехавший в Киев из другого региона, все так же не может встать на квартирную очередь, хотя это абсолютно противозаконно.
— Внедрением регистрации непосредственно занимался Минюст, однако этот вопрос все так же находится в ведении МВД. Отчего?
— Объяснить я этого не могу.
— Как часто вы пытались убедить Президента, премьера в целесообразности передачи под юрисдикцию Министерства юстиции всех вопросов, связанных с регистрацией?
— Я неоднократно пытался убеждать всех, от кого в той или иной мере зависело положительное решение вопроса. Я подавал проекты необходимых для этого указов Президента. Для меня это превратилось в почти личное дело. Если помните, еще будучи народным депутатом, я инициировал обсуждение соответствующего нормативного акта, но не смог тогда заручиться необходимой поддержкой коллег.
— А сейчас не смогли заручиться поддержкой Президента?
— Президент выслушал мои аргументы и сказал, что надо работать далее, искать пути к достижению необходимого согласия, пути к наиболее эффективному решению. Возражений с его стороны не было, однако не было и готовности решить этот вопрос в ближайшее время.
Президентский указ по этому поводу, как известно, появился еще в 2001 году, хоть его суть и несколько отличалась от того, что я предлагал. Указ был издан, но он не был реализован, а позже был отменен.
— Почему не был реализован и почему был отменен?
— На эти вопросы мне трудно ответить. Могу предположить, что это произошло по предложению Министерства внутренних дел. Все вернулось на круги своя, несмотря на то что уже были проведены некоторые мероприятия. В частности, Минюст вплотную приступил к организации паспортных столов, которые находились бы в его ведении.
— Вы разделяете мнение, что фактическое сохранение прописки создает благоприятные условия для взяточничества?
— У меня нет права обсуждать компетенцию другого министерства.
— Александр Владимирович, я не предлагаю вам обсуждать действия другого министерства. Я предлагаю согласиться (или не согласиться) с тем, что пока будет сохраняться прописка, у некоторых должностных лиц останется удобный повод «брать на лапу».
— Я не буду этого комментировать.
— Вы пытались каким-то образом повлиять на позицию руководства Министерства внутренних дел? Общались на эту тему с министром?
— Я пытался убедить предшественника Николая Билоконя. Но не убедил. Его аргументация была заранее известна и сводилась к следующему: МВД — это не министерство милиции, его полномочия шире.
Между тем Минюст никогда не ставил перед собой задачи состязаться с кем бы то ни было по поводу обладания теми или иными полномочиями. Речь о другом. Ничего не изменится, пока те, кто отвечают за внедрение регистрации, кто обязан организовывать эту работу, не осознают наконец, что система разрешений закончилась. Государство уже не вправе разрешать или не разрешать кому бы то ни было жить или не жить в том или ином месте, работать или не работать на том или ином предприятии, регистрироваться или не регистрироваться. Сейчас правовой порядок сводится не к выдаче разрешений или запретов, а к фиксации воли граждан.
А людям, которые десятилетиями занимались только тем, что разрешали и запрещали, согласитесь, будет очень непросто переломить себя.
— В перечне наших обязательств перед Европой — не только принятие определенных нормативных актов, но и системная адаптация нашего законодательства к законодательству Старого Света. В то же время, если мы станем частью Единого экономического пространства, мы вынуждены будем (если верить существующим документам) наше законодательство не только европеизировать, но еще и еэпизировать. Нет ли здесь правовых противоречий?
— Теоретически возможны любые варианты. Но не будем, например, забывать о том, что Российская Федерация, как и Украина, взяла на себя аналогичные обязательства перед СЕ.
— Но таких обязательств не брал на себя Казахстан...
— Не брал. Но мы сейчас говорим об Украине. Есть указ Президента, есть постановление Кабмина, надеюсь, что уже в феврале появится закон, где будет утверждена общенациональная программа адаптации законодательства Украины к законодательству СЕ. Так что воля всех ветвей власти выражена максимально четко и ясно. Поэтому любые другие согласования возможны только в этом контексте.
— То есть скорее ЕЭП будет вынужден согласовывать свою законодательную базу с европейской, чем Украина будет подстраиваться под требования ЕЭП?
— Я не стал бы говорить о ЕЭП. Скорее, имеет смысл говорить об адаптации законодательства конкретных стран.
— Создается впечатление, что перспективы ЕЭП у вас вызывают серьезные сомнения...
— Я думаю, что только время может подтвердить жизнеспособность подобного образования, искренность сделанных шагов и реалистичность декларируемых намерений. Повышение эффективности сотрудничества между странами — цель, безусловно, благая. Если она соответствует национальным интересам. Президент несколько лет говорит о необходимости создания зоны свободной торговли — если это осуществится, Украина, безусловно, выиграет. Если же этого не будет, то любые разговоры о перспективах просто лишены всякого смысла.
— Виктор Янукович достаточно жестко отреагировал на позицию трех министров — Грищенко, Лавриновича и Хорошковского, высказавших вполне резонные замечания к тексту документов по ЕЭП. Санкции применялись?
— Санкций не было. Был диалог: мы с Виктором Федоровичем неоднократно говорили по этому поводу. Разговоры были абсолютно предметными и вполне дружественными. Все приведенные мною аргументы были выслушаны и услышаны. Я считаю, что нет даже повода говорить о разногласиях в наших позициях. И вообще не припомню, чтобы мне кто-нибудь когда-нибудь угрожал санкциями.
— В проектах документов, касающихся ЕЭП, Минюст обнаружил значительное количество нарушений законодательства и Конституции. Были ли ваши замечания в полной мере учтены?
— Документы были одобрены лишь в той части, которая не противоречит Конституции. Так что, думаю, все вопросы сняты.
— Информированные источники в комитете Верховной Рады по иностранным делам утверждают, что украино-российский договор о сотрудничестве в использовании Азовского моря и Керченского пролива был подписан с очевидными нарушениями необходимой процедуры. Не были созданы обязательные в этом случае рабочие группы, документ не был предварительно завизирован премьером и министром иностранных дел. Это соответствует действительности?
— Представители Министерства юстиции не привлекались к переговорному процессу и соответствующей экспертизе. Можно лишь заметить, что этот документ является обязательным для ратификации и перед этим он обязательно будет отправлен на экспертизу в Минюст.
— И все же — была ли нарушена процедура?
— Я не могу делать категорических заявлений, поскольку не так хорошо помню эту процедуру. Если бы знал, что вас так заинтересует данный вопрос, обязательно освежил бы ее в памяти.
— Однако вы не станете спорить, что очень хорошо знаете процедуру импичмента. Есть ли необходимость ее упростить? И не является ли данная проблема особенно актуальной в свете запланированного ограничения президентских полномочий?
— Проблема не в сложности конституционных норм. Речь идет о необходимости детальной регламентации процедуры в соответствующих законах.
— То есть необходим закон об импичменте?
— Необязательно. Это может стать частью общего закона, регулирующего деятельность главы государства и его администрации.
— Вы говорите о форме. Но хотелось бы услышать ваш ответ на вопрос, касающийся содержания: процедура отрешения Президента от власти нуждается в упрощении?
— Возможно, это имело бы смысл. Но здесь идет речь только о политической целесообразности, не имеющей ничего общего с правом. Существующая процедура импичмента была внедрена абсолютно сознательно и, с моей точки зрения, была вполне оправдана. Таким образом, создавалась законодательная гарантия устойчивости государственной власти. Любая проигравшая политическая сила лишалась легко прогнозируемого искушения перманентно ставить этот вопрос на повестку дня. Что не слишком положительно сказывалось бы на политической стабильности.
— Создается впечатление, что со временем ваши взгляды на эту проблему несколько изменились: раньше, насколько помню, Александр Лавринович считал эту процедуру громоздкой и несовершенной...
— Не стану спорить: процедура выписана тяжело с точки зрения ее реализации. Но и ранее, и сейчас я подчеркиваю: проблема не в нормах Конституции, проблема в том, чтобы это было четко, детально прописано в законе. Ибо сегодня нет возможности говорить о том, каким образом должна действовать депутатская следственная комиссия, откуда должен браться специальный прокурор, чем он должен заниматься и т.д. и т.п.
— В свое время вы вносили проект закона, который регулировал деятельность временных специальных следственных комиссий. Однако позже вы же призывали к их ликвидации.
— Одно связано с другим: нет полномочий — нет смысла плодить амбициозные, но бесправные органы. Кроме того, есть острая потребность в жестком ограничении круга вопросов, относящихся к компетенции следственных спецкомиссий Верховной Рады. Они создаются сотнями и занимаются всем чем угодно — проблемами строительства торгового центра, жалобами на жэк… Это — профанация. А еще — это унижение для высшего представительского и законотворческого органа государства.
— И что же, по-вашему, не будет являться профанацией и унижением для парламентских следователей?
— К полномочиям временных следственных комиссий парламента должны, на мой взгляд, относиться вопросы, касающиеся деятельности высших должностных лиц, вопросов национальной безопасности.
— Верховная Рада не так давно учла пожелания ПАСЕ и оставила в силе конституционную норму о бессрочном избрании судей. Тем не менее многие депутаты отчего-то убеждены, что на непредвзятости судей и объективности принимаемых ими решений это мало отразится. Вы с этим согласны?
— С моей точки зрения, данная норма не является принципиальной. В перечне возможных способов оказания давления на суд я бы это поставил на одно из последних мест.
— В таком случае, что бы вы поставили в этом перечне на первое место?
— Корыстные мотивы — вот в чем основная угроза независимому судопроизводству. В стране появилась категория судей, независимых от закона и от совести. Есть судьи, уделяющие слишком много внимания отдельным субъектам предпринимательской деятельности. Некоторым из них, на мой взгляд, было бы правомерно задать вопрос — не числятся ли они случайно в штате банков и концернов и не является ли для них судейство работой «по совместительству»?
Появились некоторые основания предполагать, что особо крупные финансовые группировки имеют не только «своих» судей в разных судах, но и целые суды, и организовывают рассмотрение дел в этих судах с заранее известным результатом.
— И что же, у вас есть действенный метод борьбы с этим?
— Прежде чем ответить, приведу пример. На днях состоялось заседание Высшего совета юстиции, где рассматривались случаи нарушения судьями присяги. Я инициировал вопрос об увольнении судьи Подольского районного суда.
— Для столь сурового наказания нужны веские основания.
— Они были. Судья приняла к производству дело, которое не имела права брать. При вынесении решений проигнорировала букву закона. После чего просто-напросто спрятала апелляционную жалобу, отослав ее тогда, когда необходимые сроки уже истекли. К делу подключилась прокуратура, решение было отменено. А дело было, замечу, серьезным: речь шла о непоступлении средств в госбюджет, о миллионных суммах. Решение отменили, а деньги так и не поступили. К сожалению, это типичная ситуация для Украины…
Так вот, большинство членов ВСЮ высказались в поддержку моего представления, однако для принятия необходимого решения не хватило одного голоса. Против высказались всего трое, и этими троими были судьи. Вполне очевидно, что судья преступила грань закона, налицо все признаки нарушения присяги. И что же? Она не понесла даже дисциплинарного взыскания. Корпоративная солидарность оказалась важнее закона.
— Вы намерены с ней бороться?
— Минюст подготовил предложения, которые будут рассмотрены на государственном совете, а затем, очевидно, лягут в основу законодательной инициативы Президента. Вкратце остановлюсь на их сути. Есть потребность в проведении жестких квалификационных экзаменов, способных дать представление о готовности кандидатов в судьи к будущей сложной и ответственной работе. И есть необходимость в конкуренции. Сегодня количество вакансий строго соответствует количеству претендентов на них, и это ненормально.
Примечательно, что около трети соискателей отсеивается еще на уровне Высшего совета. При том что на данном этапе провести глубинное тестирование просто-напросто нет возможности. О каком уровне готовности можно говорить, если человек не в состоянии вспомнить даже название якобы написанного им реферата, не говоря уже о пересказе его содержания?
Поэтому Министерство юстиции предложило, во-первых, изменить принцип набора и обеспечить проведение реального конкурса. Во-вторых, перейти к специализированному тестированию, отказавшись от не оправдавшей себя практики написания рефератов.
В-третьих, и это, на мой взгляд, крайне важно, изменить состав квалификационных комиссий.
Нас убеждают: поскольку речь идет о будущих судьях, то сами судьи и должны их экзаменовать. В соответствующих комиссиях представители судейского корпуса составляют две трети. Насколько подобная политика эффективна, можно судить и по подбору судейских кадров, и по тому, как судьи привлекаются к ответственности. Корпоративные интересы становятся доминирующим фактором.
— Вы полагаете, что, поломав корпоративную солидарность судей, вы добьетесь полной объективности судейских решений?
— Я считаю: если не сломать порочную систему круговой поруки, говорить об объективности и непредвзятости судей бессмысленно.
— Не так давно решением правительства Министерству юстиции были выделены 850 тысяч гривен на проведение экспертизы аудиозаписей, фигурирующих в «деле Гонгадзе». Насколько мне известно, получателем этих денег должен был стать Киевский институт судебных экспертиз. Почему в таком случае в постановлении фигурировал Минюст, у института нет своего счета?
— У института есть свой счет, но, согласно законодательству, мы в данном случае являлись распорядителем бюджетных средств.
— Правда ли, что инициатором выделения этих средств именно Киевскому институту судебных экспертиз выступила Генпрокуратура? И правда ли, что данное предложение было адресовано руководству Кабмина еще во времена предшественника Геннадия Васильева?
— Правда. Предложение появилось в то время, когда Генпрокуратурой руководил Святослав Пискун. Что касается определения структуры, проводящей экспертизу, то это право следователя.
— У вас не вызвала удивления сумма, указанная в постановлении?
— У меня вызвали некоторые вопросы обе суммы, указанные в постановлении.
— Вторая, насколько помню, касалась выделения пяти миллионов гривен для обеспечения судей необходимой литературой. У вас появилось сомнение в адекватности этой суммы?
— У меня появилось сомнение в рациональности использования бюджетных средств.
— Вы поделились с кем-нибудь своими сомнениями?
— Я высказал их вслух на заседании Кабинета министров. Мои аргументы были восприняты и постановление отправили на доработку.
— И?
— Ничего не было изменено.
— А последние решения Конституционного суда сомнений у вас не вызвали?
— Я бы воздержался от комментариев в силу этических соображений. Тем более что любое решение КС необходимо не только выполнять, но и уважать. Могу сказать только одно: некоторые решения Конституционного суда являются для меня непонятными.
— Надеюсь, что этические соображения не помешают вам высказать свои соображения по поводу будущих конституционных и законодательных изменений. Согласны ли вы с замечаниями Венецианской комиссии, что императивный мандат несколько ограничивает свободу определенной категории граждан?
— Я бы говорил о другом — об обеспечении реального и адекватного представительства народа в высшем представительском органе. С этой точки зрения введение императивного мандата может привести к некоторым проблемам. Тем более что в нашем обществе еще не сформированы стойкие политические симпатии, симпатии на уровне традиций. Потеря четкой связи между теми, кто выбирает, и теми, кто избран, просто-напросто опасна для государства.
— В таком случае вы должны считать, что внедрение пропорциональной модели с закрытыми избирательными списками также несколько увеличит дистанцию между избирателями и избранниками?
— Это приведет к возникновению пропасти между теми, кто голосует, и теми, кого выбирают. Считаю (не как министр юстиции, а как человек, который много времени посвятил изучению избирательных систем): общенациональные закрытые избирательные списки — это шаг назад. Они уже не используются нигде.
Необходимо предоставить избирателю право выбирать не только политическую силу, но и ее носителя. Это обеспечит обратную связь, необходимую для поступательного развития общества.
— Какой избирательный барьер для партий и блоков вы считаете оптимальным?
— Не менее 7%. Существование меньшей избирательной планки видится мне нецелесообразным.
— Кстати, сколько партий вы стерли с политической карты Украины?
— Ни одной. Минюст аннулировал 38 свидетельств, но при этом из политической жизни не вычеркнул ни одной партии. Организаций, формально вычеркнутых нами из списка живущих, просто не существовало в природе.
— Не испытываете ли вы ностальгии по партийной работе?
— Нет.
— Никто так толком и не знает, вышли вы из Руха или нет?
— Я никогда не писал заявления о выходе из Руха, как никогда и не писал заявления о вступлении в него. Потому что некому было это заявление подавать. Когда организация только создавалась, я (в числе прочего) отвечал за сбор заявлений о вступлении в Рух. Не мог же я написать его сам себе?
— То есть формально вы никогда не были членом Руха?
— Я принимал непосредственное участие в создании этой организации. У меня был билет под номером два. После перерегистрации я получил новый — под номером четыре. Оба хранятся у меня.
— Слово «хранятся» означает, что членом НРУ вы себя уже не считаете?
— Я не принимаю участия в партийной жизни и не планирую делать этого в будущем. Но писать заявление о выходе из Руха я не буду никогда. Потому что для меня Рух — это не политическая партия, это часть моей биографии. Это ушедшая в прошлое эпоха, частью которой я был.
— То есть прошлое — отрезанный ломоть?
— Прошлое — пройденный этап. Он был очень важным и очень интересным, он дал мне возможность сформироваться как политическому деятелю. И обеспечил переход от политического романтизма к политическому прагматизму.
— Тем не менее создается впечатление, что в исполнительной власти вы чувствуете себя менее комфортно, чем в законодательной.
— Я всегда и везде ощущал себя комфортно. Решение о прекращении депутатской деятельности принимал абсолютно сознательно и рад, что занимаюсь делом, которое мне нравится.
— И вам никогда не приходится принимать решения, против которых выступает голос вашей совести?
— Вопреки велению своей совести я не поступал ни разу в жизни.
— В таком случае позвольте задать два болезненных вопроса. Не испытываете ли вы угрызений совести, когда вспоминаете раскол Руха? И ладите ли вы со своей совестью, когда приходит на память тот период вашей жизни, когда руководили временной парламентской комиссией по расследованию «дела Гонгадзе»?
— Повторюсь: ни один поступок, совершенный мною в бытность политиком, не вызывает у меня угрызений совести…
Начну со второго вопроса. Во-первых, я был против создания подобной комиссии, потому что ее полномочия не были определены законом. Следовательно, ее возможности были существенно ограничены, а работа почти наверняка обречена на провал. Своего мнения по этому поводу я никогда не скрывал. Во-вторых, я был против того, чтобы возглавлять эту комиссию. И вы лучше меня знаете, кто выдвинул Лавриновича.
— Журналисты. Но у вас была возможность отказаться. Никто бы вас насильно туда не загнал.
— Когда встал вопрос о формировании комиссии, речь не шла об организации специального политического органа, призванного бороться против кого бы то ни было — Президента, олигархов или всемирного заговора. Была поставлена вполне конкретная цель: создать комиссию, которая бы максимально способствовала поиску Георгия. Это являлось ее единственным заданием. Слишком важным, чтобы я позволил себе отказаться. И я добросовестно работал ради осуществления этой цели.
Но когда ответ на вопрос «Где Георгий?» был получен, возникла необходимость отвечать на следующие вопросы: «Кто это сделал?» и «По каким мотивам?» В свете новых задач деятельность комиссии выглядела абсолютно бесперспективной, кто бы ее ни возглавлял — Лавринович, Жир, Омельченко или кто-то еще. У нас просто не было ни законных оснований, ни реальных возможностей для дальнейшей работы. Последующие события подтвердили обоснованность моих аргументов. Лавринович мешал? Лавринович саботировал? Скажите, чего конкретно добилась комиссия после ухода Лавриновича?
«Дело Гонгадзе» стало поводом для спекуляций, рычагом для удовлетворения личных и корпоративных интересов. В этой ситуации появился риск трансформации комиссии в инструмент ведения политической борьбы. Я был категорически против этого. Комиссия создавалась не для этого. А для выражения политической позиции существовали фракции. Потому я высказал коллегам свое мнение: «Если вы добиваетесь превращения комиссии в политический орган, делайте это без меня». Кстати, Александр Мороз тогда поддержал меня, но большинство членов временного следственного органа высказались против.
— Как вы думаете, почему?
— Точный ответ на этот вопрос для меня не ясен до сих пор.
— Вы убеждены, что на посту председателя той комиссии сделали все, что могли, все, что от вас зависело?
— Убежден… Теперь то, что касается раскола Руха. Вопреки мнению некоторых журналистов (очевидно, не слишком хорошо информированных о тех событиях), я никогда не был одним из инициаторов раскола.
На протяжении многих лет у меня были серьезные противоречия с Вячеславом Максимовичем. Мы с ним спорили по самым разным вопросам начиная с 1992-го. Но споры носили честный, принципиальный и открытый характер. Я никогда не скрывал своей позиции: чтобы убедиться в этом, достаточно пересмотреть программы раннего Пиховшека. Но я никогда не делал шагов, способных привести к расколу.
Для меня Рух слишком много значил. Малоизвестная деталь: я — единственный депутат, который всегда был членом фракции НРУ. Вспомните: в 1999-м две трети депутатов фракции приняли решение о смене руководства. Треть депутатов с этим не согласилась и создала новую фракцию с названием «Народный Рух Украины — первый». Я оставался во фракции, носящей имя НРУ.
Не скрою, раскол переживался мною очень болезненно. Но я до сих пор не считаю верхом демократии, когда треть организации навязывает свою волю двум третям. Позже Юрий Костенко и другие видные политические деятели решили сформировать новую политическую партию — Украинский народный рух. Я против этого категорически возражал, ни малейшего участия в ее создании не принимал. И когда фракция, возглавляемая Юрием Ивановичем, стала называться фракцией УНР, я из нее вышел. И перешел во фракцию Народного руха в тот же день, когда менялось название.
— После трагической гибели Вячеслава Чорновила вы не сожалели о прошлых трениях?
— Повторюсь, у нас были сложные отношения. Но я всегда стремился, чтобы моя критика (кто бы ни был ее объектом) была публичной, предметной и аргументированной.
— Многие еще не забыли Лавриновича — публичного и аргументированного критика Президента. Леонид Данилович сегодня не поминает всуе былое?
— Нет.
— В свое время вы активно поддержали решение комитета по правовой политике о начале процедуры импичмента, из-за чего вас отстранили от выполнения обязанностей координатора по связям Руха с властными структурами. Вот только не припомню, из-за чего разгорелся сыр-бор…
— Президент не выполнил свои конституционные обязанности и не подписал в установленные сроки закон.
— Если бы сегодня вы были депутатом и ситуация повторилась, вы бы заняли такую же позицию?
— Разумеется.