Очередной резкий поворот в размеренной жизни монголов произошел в начале 90-х. Москва не только перестала учить их жить, но и прекратила помогать материально. Свято место тут же заняли Всемирный банк, МВФ и Азиатский банк развития, которые дружно начали направлять страну к рынку. К началу этого маневра в Монголии оставалось всего две конкурентоспособные отрасли промышленности: добыча меди и овцеводство. Сейчас, после несколько сот миллионов долларов инвестиций и десятилетия «свободного» развития, страна утратила все шансы на достойное место на мировом рынке.
Западные эксперты во всем, конечно, винят коррумпированное местное руководство, которое не справилось с задачей модернизации добычи меди и организовало целую сеть подпольной торговли кашемировой пряжей. А Ральф ван Гельдер, австралиец, с 1994 года изучающий развитие монгольской экономики, утверждает, что она (монгольская экономика) была принесена в жертву глобализации и идеалам рынка. «Рыночная экономика является ничем иным, как экономикой мощи. Если вы принадлежите мощной экономике, такой, как в Соединенных Штатах или в Японии, то вы можете позволить себе принять религию глобализации, — утверждает д-р Гельдер. — Но в отношении маленькой страны, такой, например, как Монголия, эта религия не срабатывает. Она приводит лишь к опустошению».
Тем не менее жизнь в стране начинает понемногу налаживаться. В 1990 году 90 процентов государственного поголовья овец (33 миллиона особей) было приватизировано. С тех пор это поголовье увеличилось на треть. Зато количество пастухов, которых десять лет назад было всего лишь 15 тысяч человек, увеличилось втрое. Прирост произошел в основном за счет пришлых людей, которые соблазнились высокими ценами на кашемир на мировом рынке.
Монголы считают, что предрасположенность к выращиванию овец заложена в них генетически. Со своими стадами они проходят многие тысячи километров, не страшась опасностей величественной пустыни. А новоявленные пастухи не любят слишком сильно отдаляться от Улан-Батора и других обжитых мест, тем самым истощая почвы и приближая экологическую катастрофу. Более того, вместо овец они предпочитают разводить коз, которые поедают на своем пути все, еще больше увеличивая нагрузку на окружающую среду.
И наконец, с крахом системы государственного контроля безнадзорными остались колодцы. В результате из их стен выковыривают камни для сооружения зимних загонов для скота, а сами колодцы приходят в негодность. Название одного из районных центров, Даландзадгад, переводится как «город 70 колодцев». Сейчас там их осталось меньше десяти. Особенно сильно последствия такого преступно- пренебрежительного отношения к воде в пустыне ощутили в прошлом году, когда после очень засушливого лета наступила ранняя и суровая зима. К концу ее не досчитались 2,5 миллиона коз и овец...
Впрочем, с получением самой пряжи головная боль монголов не заканчивается. Запад, финансовая помощь которого достигает сейчас 20 процентов всего монгольского ВВП, выставил свои, достаточно жесткие требования к урегулированию экспорта кашемира. В результате практически вся пряжа оказалась за бесценок скупленной соседним Китаем. В 1994 году монгольское правительство решилось ослушаться всесильного МВФ и наложило запрет на экспорт непереработанной пряжи. Это вызвало мощный приток иностранных инвестиций в монгольскую экономику, и уже к концу года в стране было открыто более 50 цехов по переработке пряжи. Зато МВФ со Всемирным банком тут же заморозили 17 миллионов долларов из 30-миллионного кредита, и уже в следующем году ни о каких запретах на экспорт сырья речи не было. Тем не менее этот акт отчаяния способствовал тому, что Китай все же поднял закупочные цены с 9 долларов за килограмм пряжи до 40.
Десятилетие независимости показало, что Монголии будет очень трудно найти свое место под палящим солнцем глобализации. Хотя эта страна уже не кажется такой оторванной от остального мира как прежде. По крайней мере спутниковые тарелки возле традиционных монгольских юрт способны вызвать ажиотаж только среди западных журналистов. Так что, вполне может статься, через несколько лет и рынок в пустыне уже не будет казаться миражом, который то ли манит, то ли отпугивает.