В Украине, которая ежегодно ищет кредитную поддержку Соединенных Штатов, начали всерьез рассуждать о признаках заката американского доллара, «естественных» причинах его обесценения и соответствующем 20—25-процентном укреплении национальной валюты
Второй год подряд совокупное предложение иностранной валюты на межбанковском рынке Украины устойчиво превышает спрос на нее, и Национальный банк скупает образующийся излишек. В прошлом году он составил порядка 1,6 млрд. долл. США, а с начала текущего – более 1,5 млрд. Таким образом НБУ пополняет свои международные резервы и в то же время сдерживает темпы номинальной ревальвации гривни и соответствующего обесценения американского доллара, курс которого в текущем году снизился на 2,5 процента. Валютные резервы НБУ при этом выросли примерно на 700 млн. долл. США. Понятно, что меньшая интенсивность покупки доллара Национальным банком привела бы к еще большему его обесценению.
Сложившаяся ситуация разительно контрастирует с 90-ми годами, когда чрезмерное удешевление грозило не доллару, а гривне, и ее курс со всей очевидностью зависел от притока иностранных кредитов. Например, в 1996-м, когда в течение примерно шести месяцев также происходило курсовое усиление национальной валюты, Украина заимствовала за рубежом 1,6 млрд. долл. США. В 1997 году, отмеченном всего лишь 1,8-процентным снижением курса гривни, приток официальных кредитов составил 1,5 млрд. долл. При этом чистые доходы бюджета от продажи ОВГЗ превышали 4 млрд. грн. По экспертным оценкам, не менее их половины было выкуплено иностранными портфельными инвесторами, что могло обеспечить поступление в страну еще около
2,2 млрд. долл.
Нынче объемы продаж ОВГЗ незначительны, а внешние заимствования меньше платежей по их погашению. Чистый размер последних составил в прошлом году
1,4 млрд. долл. США, а за шесть месяцев текущего превысил 0,5 млрд. долл. Основу относительного избытка валюты на внутреннем рынке формирует положительный баланс внешней торговли: доходы от экспорта уже третий год подряд на 1,0—1,4 млрд. долл. превышают импортные расходы. Прямые иностранные инвестиции, более половины которых осуществляется в виде валютных вложений, обеспечивают ежегодный чистый приток еще порядка 0,3—0,4 млрд. долл. Поступления из этих источников, не имеющих долговой природы и отражающих преимущественно результаты текущей производственной деятельности, перекрывают нынешние валютные расходы страны.
В начале 2000 года Национальный банк официально ввел режим плавающего валютного курса. На практике, однако, НБУ достаточно жестко контролирует его динамику, целенаправленно предохраняя от чрезмерных колебаний. Подобная политика позволяет гасить негативные эффекты ситуативных валютных всплесков, способствует формированию прогнозируемого курса гривни, что привносит в экономику элемент стабильности. Однако возможности курсового регулирования не безграничны. Они не могут, например, полностью заменить эффективную торговую или промышленную политику, элементарный административный контроль или тарифное регулирование. Поэтому наивно рассчитывать, что курсовой режим позволит, например, решить проблему полного возврата в Украину экспортной выручки (косвенные свидетельства позволяют предположить, что на зарубежных счетах отечественных экспортеров ежегодно оседает от 1 до 3 млрд. долл. США). При этом ревальвация гривни вряд ли послужит причиной инвестиционного бума: доля машин и оборудования в украинском импорте устойчиво колеблется в диапазоне 13—16 процентов. Маловероятно, что структура экспорта улучшится и вследствие обесценения гривни.
Сглаживая амплитуду курсовых колебаний, НБУ вынужден учитывать не только их объективные тенденции, но также потенциальные негативные эффекты. Например, хорошо известно, что глубокая девальвация чревата резким ростом цен, а фиксация или усиление курса при устойчивом оттоке иностранной валюты может провоцировать денежный дефицит. Причин для развития в Украине таких процессов сегодня нет. В условиях устойчивого чистого притока иностранной валюты и последовательной антиинфляционной политики центрального банка усиление гривни выглядит непротиворечивым, тогда как целесообразность девальвации вызывает очевидные сомнения.
Характерно, что последовательными сторонниками снижения курса выступают экспортеры, теряющие гривневые доходы при укреплении национальной валюты. Поддерживать экспортный сектор, обеспечивающий страну твердой валютой, безусловно, необходимо. Однако аргументы приверженцев курсовой стабильности гривни заставляют задуматься над тем, в какой степени девальвация отвечает интересам всей отечественной экономики.
Достаточно убедительным выглядит аргумент о естественной устойчивости сложившегося курса. О том, что девальвация отпугнет иностранных инвесторов, поскольку они будут терять часть своих доходов при переводе их в доллары. Министерство финансов высказало предположение о чрезмерности обесценения гривни в 1998—1999 годах и сегодняшнем устранении допущенных курсовых диспропорций. Минфин также привлекает более сильная отечественная валюта, поскольку она уменьшает нагрузку внешних долговых платежей на бюджет.
Однако необходимо признать, что курсовая стабильность гривни остается все-таки относительной, несмотря на существенные положительные изменения, происшедшие за два последних года. Прошлогодняя реструктуризация внешних долговых платежей позволила Украине сэкономить 1,2 млрд. долл. США. Поэтому если бы не дефолт 2000 года (который по сути дал возможность удержать гривню в курсовом коридоре 5,2—5,4 грн./долл.), соотношение давно бы уже перевалило за отметку 6 грн./долл. Основу сегодняшних курсовых соотношений в значительной степени формируют отложенные долговые обязательства. Их ценой являются дополнительные процентные платежи, которые берет на себя Украина, идя на рассрочку своего внешнего долга.
Очевидно, что успех сегодняшних переговоров с Парижским клубом способствует курсовому усилению гривни, равно как и получение до конца года новых кредитов от МВФ (375 млн. долл.) и Всемирного банка (250 млн.). Однако подобное укрепление валютного курса не должно оставлять иллюзий относительно его долговой природы. Ибо каждому проценту сегодняшней ревальвации противостоят дополнительные миллионы долларов, которые Украина обязалась выплатить своим кредиторам.
Принудительная рассрочка в 1998—2000 гг. обязательств Минфина перед коммерческими банками и НБУ по погашению ОВГЗ (примерно на 11 млрд. грн.) также косвенно способствовала усилению гривни. Уже в силу этого гипотеза о ее чрезмерной девальвации выглядит достаточно уязвимой. А если учесть, что в 1998—1999 гг. Украина позаимствовала за рубежом более 3 млрд. долл., указанное предположение не выдерживает никакой критики. Что касается укрепления гривни с целью уменьшения долговой нагрузки на бюджет, то здесь прослеживается очевидная логическая ошибка: бюджетные проблемы могут служить причиной дестабилизации национальной валюты, но никак ни усиления. В противном случае доллар Соединенных Штатов, профицит бюджета которых в восемь раз превышает ВВП Украины, давно уже мог стоить копеек 10. Аналогичные софизмы наблюдались года четыре назад, когда номинальная стабильность гривни обосновывалась необходимостью поддержания привлекательности ОВГЗ для иностранных инвесторов.
В этой связи примечателен
аргумент о негативных эффектах девальвации на объемы иностранных инвестиций. Уменьшение долларовой доходности из-за снижения курса гривни действительно может отпугнуть портфельных спекулянтов — достаточно лишь вспомнить, с какой скоростью они улетучились из проблемных экономик во время кризиса 1997—1998 годов. Но под них ли должна подстраивать валютно-курсовую политику страна, капитализация фондового рынка которой устойчиво не превышает 2—3 процентов ВВП? Даже в экономиках с низкими среднедушевыми доходами среднее значение указанного показателя раз в десять выше. Кроме того, в структуре отечественных ценных бумаг доля корпоративных акций и облигаций составляет всего 13 процентов, тогда как векселей и сберегательных сертификатов — 86. Наконец, нерезиденты сегодня приобретают не более 2 процентов эмитируемых в Украине ценных бумаг.
Что же касается прямых иностранных инвестиций, то их динамика не демонстрирует негативного влияния умеренной девальвации. Более того, такая девальвация может их стимулировать, поскольку производство в стране-реципиенте оказывается выгоднее, чем ввоз в нее готовой продукции. В этом отношении показательны различные эффекты стабилизации и обесценения номинального курса национальных валют в Аргентине и Польше в 90-х годах. Первая в антиинфляционных целях ввела режим currency board, приравняв песо к доллару США. Вторая предпочла режим «ползущей привязки», в соответствии с которым злотый плавно обесценивался. Первоначальный темп его девальвации составлял 1,8 процента в месяц (впоследствии он был снижен до 1 процента) и поддерживался на уровне инфляции. В обеих странах выбранные валютные режимы не препятствовали притоку прямых иностранных инвестиций. В Аргентине их чистые ежегодные объемы увеличились в 9,2 раза — с 2,6 млрд. долл. США (1990 год) до 24 (1999-й). В Польше они выросли в 24 раза — с 0,3 до 7,3 млрд. долл.США.
Позитивная динамика прямых иностранных инвестиций оказалась одним из немногих положительных совпадений в развитии Аргентины и Польши в прошлом десятилетии. Приравняв национальную валюту к американскому доллару, Аргентина достаточно успешно справилась с антиинфляционными задачами: в 1991—1995 годах ежегодные темпы роста цен на потребительские товары снизились с 272 процентов фактически до нуля. Однако последующее удержание валютного паритета с долларом сопровождалось неожиданными результатами. В 1999—2001 годах производители столкнулись с дефляцией — падением абсолютного уровня оптовых цен. Негативные ценовые импульсы не замедлили сказаться на общих темпах экономического роста — в течение трех лет они остаются негативными. Совокупный прирост ВВП Аргентины за шесть последних лет (1995—2000 гг.) составил всего 10,7 процента. Внешний долг страны в 1990 —1999 годах вырос в 2,4 раза, увеличившись с 62,2 до 147,9 млрд. долл. США. При этом почти половина его прироста (44 процента) была обусловлена внешними заимствованиями и гарантиями государства.
В отличие от Аргентины, у Польши были меньшие стимулы для поддержания курса своей валюты посредством внешних заимствований. Ее внешний долг увеличился всего на 12 процентов, с 48,5 (1992 год) до 54,3 млрд. долл. США (1999 г.), а объем государственных обязательств даже снизился – на 22 процента. Темпы же роста валового продукта в 1995—2000 годах в три раза превышали динамику ВВП Аргентины.
На этом фоне аргумент об удачном прохождении Аргентиной валютно-финансового кризиса 1997—1998 годов не выглядит впечатляющим. Тем более что в контексте прямых иностранных инвестиций жесткая привязка не продемонстрировала существенных преимуществ над умеренно девальвирующими валютами. В 1998—1999 годах объемы прямых инвестиций значительно упали в Индонезии, Малайзии и России. Однако их национальные валюты в ходе кризиса обесценились в три—пять раз. Приток же прямых инвестиций в Бразилию, пережившую 80-процентную девальвацию реала в 1997—1999 гг., оказался более устойчивым, нежели в Аргентину. Характерно, что в Корее и Таиланде — странах, спровоцировавших начало кризиса, — номинальное 50-процентное обесценение вона и бата сопровождалось двух-трехкратным ростом прямых иностранных инвестиций.
Несомненно, зарубежные инвесторы заинтересованы в минимизации хозяйственных рисков. Однако в случае прямых долгосрочных инвестиций, когда речь идет о многолетнем присутствии на иностранном рынке, валютный режим страны-реципиента скорее оценивается по тому, насколько он способствует экономическому росту. Ибо, чем больше емкость и темпы расширения экономики, тем большие объемы вложений оказываются рентабельными и выше их доходность. В Аргентине жесткая привязка была эффективной в начале 90-х, когда инфляционные риски блокировали инвестиционную деятельность. Однако последующее поддержание валютного паритета с долларом, похоже, провоцировало цепную реакцию «дефляция — экономический спад — сокращение прямых иностранных инвестиций». В первом квартале с.г. объем последних снизился до 1,4 млрд. долл. США — уровня трехлетней давности, когда в мире разгорался валютно-финансовый кризис.
Что касается Украины, то интерес к ней прямых иностранных инвесторов остается, мягко говоря, незначительным, безотносительно к курсовой динамике. Факт легко объяснимый в контексте десяти лет экономического спада. Поэтому и стимулы к их увеличению, по-видимому, должны быть ориентированы на экономический рост, а не долговую стабильность национальной валюты.
Гривня уже демонстрировала
возможные эффекты своей курсовой динамики. В течение 1996—1997 гг., вследствие двукратного роста цен на потребительские товары, реальные доходы населения (оплата труда, пенсии, стипендии и материальная помощь) сократились на 12 процентов. Долларовый же их эквивалент вырос на 45 процентов, поскольку рост номинальных доходов (83 процента) опережал скорость девальвации гривни (26). Сложилась ситуация, когда на одну и ту же заработную плату, пенсию и стипендию стало возможным приобрести в 1,7 раза больше товаров зарубежного производства, нежели отечественного. В пересчете на доллары доходы росли, тогда их внутренняя покупательная способность падала. В Украине стало выгодно покупать импортную продукцию. Расходы на приобретение иностранных товаров за два года выросли на 16, а дефицит торговли ими – на 55 процентов.
Массовое переключение потребительского спроса на иностранную продукцию достаточно болезненно отразилось на объемах отечественного производства. При общих темпах его падения в 1996—1997 годах на 7,6 процента выпуск товаров народного потребления сократился на 27,6 процента.
Ситуация резко изменилась после двукратного обесценения гривни в 1998—1999 годах. Вследствие роста цен реальные доходы населения (оплата труда, пенсии, стипендии, материальная помощь) сократились за два года на 12 процентов, в долларовом же измерении — на 46. Потребительские предпочтения переключились на отечественную продукцию, которая оказалась дешевле импортной. Курсовые эффекты импортозамещения стали очевидными в 2000—2001 годах, когда с 20—40-процентными темпами начало расти производство в отраслях, ориентированных на внутренний рынок. По данным Министерства экономики, за семь месяцев текущего года предприятия пищевой промышленности обеспечили больший вклад в общую динамику промышленного производства, нежели металлургические флагманы.
Указанные эффекты в той или иной мере отразились на структуре спроса всех экономических агентов, а не только населения. Совокупные потребительские и инвестиционные расходы в долларовом эквиваленте сократились в 1998—1999 годах на 39 процентов. Темпы падения импорта при этом составили 30 процентов, почти в два раза превысив темпы сокращения экспорта (-16,2 процента).
Однако в текущем году курсовая дискриминация отечественной продукции возобновилась. Реальный прирост оплаты труда, пенсий, стипендий и материальной помощи населению превысил 7 процентов. Долларовый же их эквивалент увеличился на 20 процентов. Усиление курса гривни снова способствует переориентации спроса на импортные товары. Даже при минимальных темпах инфляции – 2—3 процента в год – курсовое укрепление национальной валюты будет постоянно ухудшать конкурентные позиции отечественных производителей как на внешнем, так и внутреннем рынках. В той или иной мере оно коснется не только основных отечественных экспортеров — металлургов и химиков, но также работников легкой и пищевой промышленности, лесной и деревообрабатывающей, агропромышленного комплекса и фермеров, работников бюджетной сферы, пенсионеров, студентов и т.д.
Таких негативных эффектов можно избежать, формируя равные темпы курсовой и ценовой динамики. В этом случае товары конкурируют в большей степени по качеству и себестоимости, нежели по причине курсовых предпочтений, которые могут иметь весьма отдаленное отношение к эффективности их производства.
В период ревальвации национальной валюты этого можно достичь при абсолютном снижении цен. Поэтому, если Украина хочет сохранить укрепляющуюся гривню и одновременно предотвратить курсовое подавление собственной продукции, она должна перейти от просто антиинфляционной политики к дефляционной. По данному сценарию уровень цен в отечественной экономике уже должен был с начала года сократиться на 2,5 процента. Целесообразность подобной стратегии, мягко говоря, сомнительна — достаточно лишь проанализировать экономическую ситуацию в Аргентине. Между тем ее национальная валюта имеет жесткую номинальную привязку к американскому доллару, тогда как гривня по отношению к нему укрепляется.
Вообще говоря, дефляция — общепризнанный сигнал надвигающегося экономического спада. И даже эксперты Международного валютного фонда, известного своей патологической нелюбовью к росту цен, не порекомендуют избрать ее в качестве экономической цели.
Вопрос текущего момента в
Украине очевиден — способно ли государство направить реальный рост денежных доходов на развитие национального производства, либо предпочтение в очередной раз будет отдано импорту иностранной продукции? При этом следует учесть замедление темпов роста мировой экономики. До сентябрьских событий в США эксперты МВФ прогнозировали, что они составят в текущем году 2,6 процента против 4,8 процента в прошлом. После террористических актов Всемирный банк снизил свои оценки мировой динамики примерно на 1-процентный пункт. Оба прогноза свидетельствуют о предстоящем обострении борьбы за рынки сбыта. Политика же укрепляющейся гривни ухудшает конкурентные позиции Украины. Однако подобное положение не является неизбежным. Переход к равным темпам курсового обесценения гривни и роста внутренних цен позволяет убрать «курсовые подпорки» как из-под зарубежных, так и отечественных производителей. В этих условиях обе стороны лишаются искусственных преимуществ.
При этом не следует апеллировать к «излишней» девальвации гривни в предшествующие годы. Как уже отмечалось, ее текущее усиление в значительной степени базируется на дополнительных внешних обязательствах и отложенных долговых платежах. По данным МВФ, чистые (незаемные) резервы НБУ на начало октября составляли 600 млн. долл. Определенным успехом текущего года является тот факт, что они вообще появились у страны. Однако теоретически их достаточно для покрытия всего 20 процентов гривневой наличности, не говоря уже о безналичных счетах. Аналогичные соотношения наблюдались в 1996—1997 годах, однако события 1998-го продемонстрировали их неустойчивость в качестве курсового фундамента. Ревальвация же гривни снижает и без того незначительный запас курсовой прочности, усиливая восприимчивость экономики к возможным негативным шокам.
В данном контексте примечательна валютно-курсовая политика Центрального банка России. Мощный приток иностранной валюты позволил ему в прошлом году увеличить золотовалютные резервы с 12,5 до 28 млрд. долл. США, а уже в текущем — до 38 млрд. В октябре Россия объявила о начале досрочного погашения своего внешнего долга Международному валютному фонду. Несмотря на это, Центральный банк последовательно девальвирует рубль. По оценкам журнала The Economist, в течение ближайшего года он обесценится относительно доллара на 10 процентов. Целевая инфляция на 2002 год российским правительством также заложена на уровне 10 процентов. (Кстати, девальвация рубля не помешала международному агентству Moody’s повысить в текущем году рейтинг российских ценных бумаг.)
Было бы большим упрощением усматривать в политике ЦБ России одно лишь стремление поддержать собственных экспортеров. Хотя оно, безусловно, присутствует. Планомерная девальвация рубля — одновременный ответ на продолжающийся рост импорта и нежелание отдавать внутренний рынок иностранным производителям.
Украина же, похоже, уверовала в незыблемость своей внешнеторговой позиции и даже не отслеживает курсовой политики своего крупнейшего торгового партнера и кредитора. Если нынешняя динамика сохранится, гривня до конца года реально усилится относительно российского рубля процентов на пять–шесть. Для нас подобная политика представляется чересчур самонадеянной хотя бы уже потому, что дефицит торговли с Россией давно уже перерос из экономической проблемы в политическую. Между тем, положительное сальдо торгового баланса для такой развивающейся страны, как Украина, — явление вообще не характерное.
Превышение экспортных доходов над импортными расходами — преимущественная прерогатива индустриальных экономик. В конце 90-х годов подавляющее большинство развивающихся государств с ВНП на душу населения меньше 15 тыс. долл. США (по паритету покупательной способности, цены 1997 года) имели отрицательные торговые балансы. Показатель же среднедушевых доходов в Украине почти в пять раз меньше указанной пороговой величины. Она не принадлежит к группе развивающихся стран-экспортеров нефти и газа, пользующихся привилегией положительных торговых балансов. Поэтому даже нулевое сальдо внешней торговли для такой экономики, как украинская, является прекрасным результатом, не говоря уже о его положительных значениях. Практически у всех признанных лидеров постсоциалистических и постсоветских реформ торговые балансы отрицательные.
Вообще-то, анализ валютного режима вне контекста общей экономической политики является малопродуктивным. Например, высокие импортные барьеры могут способствовать формированию положительной внешнеторговой позиции и укреплению национальной валюты даже в относительно слаборазвитой экономике. Однако отечественная действительность не дает ни малейшего повода для подобных аналогий. Тот же уровень тарифной защиты в Украине в течение последних пяти лет не превышает 3—6 процентов — подобную степень экономической открытости себе позволяют мировые экономические лидеры. Обычно такую политику объясняют требованиями вступления в ГАТТ/ВТО. Однако России намерение присоединиться к этой организации не мешает удерживать импортные тарифы на уровне, почти в два раза превышающем отечественный. Равно как и Китаю, который 13 лет вел переговоры о вступлении в нее и при этом плавно снижал тарифы на импорт, начав с 40 процентов.
Между тем, в текущем году в отечественной экономике сложились поистине уникальные предпосылки для ее восстановления. Речь идет о реальным росте денежных доходов и положительном торговом балансе — сочетании, которое сформировалось впервые за последние 12 лет. Одно лишь сохранение текущей динамики реальных доходов населения гарантирует 3—4 процента ежегодного роста ВВП. Положительные же сдвиги в инвестиционной сфере — при отсутствии внешнеторговых дефицитов — могут увеличить их еще на 2—3 процентных пункта. Валютно-курсовое регулирование оказывается существенным фактором сохранения этих преимуществ — как в контексте стимулирования экспорта, так и предприятий, ориентированных на внутренний рынок. Целесообразно также подумать и о более активных формах тарифной и антидемпинговой политики.
При этом краткосрочные эффекты умеренной девальвации могут оказаться достаточно скромными на общем фоне предпринимаемых усилий и сопутствующих им результатов. Сегодня им, например, не под силу компенсировать прямые убытки от торговых санкций, введенных Россией и США против украинского экспорта. Однако в долгосрочной перспективе постепенное ослабление гривни может быть нацелено на нивелирование потерь, тогда как курсовое усиление со временем их будет только усугублять.
Политика умеренной деваль-
вации, по-видимому, в большей степени соответствует долговому статусу развивающихся экономик. Их чистыми кредиторами являются индустриальные государства, как правило, обладающие положительными торговыми балансами и относительным избытком капиталов. Последние, в силу определенных экономических и исторических причин, торгуют преимущественно друг с другом, равно как и экспортировать свои капиталы предпочитают в экономически развитые страны. Например, в 1999 году половина экспорта индустриальных стран потреблялась их же экономиками. Что же касается международных потоков прямых иностранных инвестиций, то 80 их процентов направлялось в страны с высокими среднедушевыми доходами.
К государствам-должникам относятся около полутора сотен развивающихся стран с преимущественно дефицитными внешнеторговыми балансами, величина которых не покрывается притоком прямых иностранных инвестиций. По тем или иным причинам развивающиеся страны прибегают к внешним заимствованиям. На начало текущего года совокупный объем их долгосрочного долга составлял 2 трлн. долл.США (или 37 процентов общего ВНП против 18 процентов в 1980-м), из которых три четверти приходились на государственные заимствования и гарантии. Основными кредиторами развивающихся экономик — прямо или через международные финансовые организации — выступают индустриальные государства.
Возможность естественного устойчивого усиления валют стран-должников не очевидна. Хотя исключать ее, безусловно, нельзя. Но для этого требуются веские основания. Отечественная же кредитная история, монотоварная структура внешней торговли и непривлекательность для западных инвесторов, к сожалению, таковыми не являются. Украина — это типичная развивающаяся страна с низкими — по классификации Всемирного банка — среднедушевыми доходами. В 1999 году она занимала 138 позицию из 207 возможных, оказавшись позади Доминиканской Республики, Гватемалы и Албании. Несмотря на это, в Украине, которая ежегодно ищет кредитную поддержку тех же Соединенных Штатов, начали всерьез рассуждать о признаках заката американского доллара, «естественных» причинах его обесценения и соответствующем 20—25-процентном укреплении гривни.
Мера долговой зависимости развивающихся стран предопределяет степень несвободы их центральных банков, в том числе и при выработке национальной курсовой политики. Позиция кредиторов при выделении внешних займов, равно как и при реструктуризации платежей, оказывается существенным фактором формирования их валютных резервов. При этом центральный банк страны-реципиента, в лучшем случае, лишь косвенно может влиять на их решения. Когда же речь заходит о межгосударственных кредитах, главным фактором оказывается собственная политическая игра государства-донора. Для Украины данный факт является принципиальным, поскольку около 90 процентов ее внешнего долга приходятся на государственные заимствования и гарантии.
Таковы реалии, и они позволяют поставить вопрос о том, насколько вообще целесообразна фиксация валютных курсов в долговых экономиках? Всегда ли долговая стабильность валюты является экономически и политически оправданной? Примечательным в данном контексте является соотношение долгосрочного государственного долга развивающихся стран и их международных резервов: на начало текущего года первые превосходили вторые в два раза. В Украине – более чем в шесть раз. При этом до 2001 года международные резервы Национального банка вообще имели долговое происхождение. Следует также учесть, что сегодня нет тех инфляционных проблем, в силу которых номинальная фиксация гривни еще в 1996 году была целесообразной.
Корректный выбор валютного режима связан не только с точностью экономического анализа. Он также может влиять на степень политической свободы страны и смягчения ее долговой зависимости. Этих проблем нет у индустриальных государств — являясь чистыми кредиторами и экспортерами капитала, они не связаны проблемой долговой несвободы. Между их валютами сформировались достаточно устойчивые соотношения, которые эволюционно нашли отражение в фиксированных курсах. Их денежные единицы считаются «твердыми», поскольку служат курсовыми ориентирами для стран-должников.
Грубо говоря, г-на Гринспэна нисколько не интересует (и, что самое главное, — не должна интересовать) курсовая динамика украинской гривни, тогда как Украина обязана ловить каждое его слово. Федеральная резервная система, равно как и Банк Англии, теоретически могут декларировать фиксацию доллара и фунта стерлингов относительно друг друга. Право на это им дает суверенитет национальных экономик. А вот состоятельность заявлений Национального банка Украины о номинальной стабильности гривни представляется весьма проблематичной, так как ее удержание поставлено в зависимость от тех же США и Великобритании — как при реструктуризации внешних долговых обязательств, так и при голосовании в МВФ и Всемирном банке по вопросу предоставления нашей стране новых кредитов.
Фиксация развивающимися
странами курса своих национальных валют зачастую оказывается неудачным и вредным копированием опыта индустриальных государств. Неудачным — поскольку не отвечает их объективным экономическим возможностям. Вредным — так как усиливает экономическую и политическую зависимость от государств-кредиторов. Постоянные заявления в Украине «о твердости и стабильности» позволяют сомневаться: а осознают ли у нас весь круг проблем. Правда, параметры валютно-курсовой политики на 2002 год предусматривают среднегодовое снижение курса гривни до 5,6 грн./долл. Однако их объявили, не объяснив причин именно такого решения, что дает основания для вопросов. Тем более что и в текущем году вопреки заявлениям о планируемом обесценении гривни она ревальвирует.
Между тем, в случае введения «ползущей привязки» ее успех в Украине не очевиден. Если динамика цен начинает устойчиво превышать темпы девальвации, курсовые эффекты могут оказаться минимальными. Кроме того, дополнительная инфляция — весьма болезненный удар по наименее защищенной части населения. Поэтому идеальным сочетанием можно считать ползущую привязку с опережающими темпами роста пенсий, стипендий и социальных пособий. В этом случае положительные эффекты курсового регулирования более равномерно распределяются между всеми членами общества.
Реализация подобного сценария зависит от эффективности и гармонизации усилий правительства и центрального банка. Достичь указанных результатов независимо друг от друга они не могут. Хотя бы уже потому, что уровень инфляции определяется не только монетарной политикой. Например, в прошлом году на его формирование повлияло административное повышение тарифов на электро- и теплоэнергию, жилищно-коммунальные услуги и транспорт; повышение закупочных цен на зерно, муку, корма и хлебопродукты из-за нехватки зерна урожая 1999 года; отмена нулевых ставок НДС при продаже электроэнергии, угля и импортного газа; уменьшение поголовья крупного рогатого скота и соответствующий рост цен на продукцию животноводства...
Переход к ежегодному обесценению гривни, например, с 12-процентным темпом, экономически возможен. Однако в этом случае должна быть уверенность, что курсовая политика НБУ окажется адекватно поддержанной со стороны правительства как в части ценообразования, так и структуры бюджетных расходов. Но в этом есть серьезные сомнения. Дело даже не в начале избирательной компании и частоте смены Кабинета министров. Вопрос упирается в проблемы ценообразования. Атомщики, например, сегодня требуют повышения тарифов на электроэнергию, фактически скрывая структуру своих производственных затрат. В таких условиях возникает реальная угроза, что валютный курс и материальный статус пенсионеров окажутся заложниками отечественных монополистов и банального воровства. Поэтому сегодняшняя курсовая политика, возможно, и не худший тактический выбор Национального банка. Однако далеко не лучшее стратегическое решение государства.
Несмотря на текущее благополучие, вопрос о долговом усилении гривни вряд ли можно считать надуманным. Просто до августа 1998 года ему способствовало накопление долгов, а сегодня — отказ от их частичного погашения и принятие дополнительных процентных обязательств по отложенным платежам. Например, в контексте текущей реструктуризации долга странам Парижского клуба и сопутствующих переговоров с Россией и Туркменистаном речь идет об отсрочке выплат порядка 2,2 млрд. долл. Если все кредиторы пойдут на услосвия, согласованные с Россией, только за первые три года льготного периода процентные платежи Украины могут составить около 0,5 млрд. долл. (если процентная ставка LIBOR превысит 6 процентов, они будут выше). При нынешней курсовой политике указанные полмиллиарда фактически являются частью цены за номинальную стабильность гривни. Ее полная величина будет включать, среди прочего, дополнительные процентные платежи в течение еще девяти последующих лет.
Почти любой курсовой режим предполагает выбор валютных ориентиров. Проблематичность привязки гривни к одному лишь доллару в полной мере проявилась во время валютно-финансового кризиса 1998 года. В Украине его начало катализировала российская экономика. Бегство портфельных инвесторов из России не только посеяло панику на отечественном валютном рынке, но и послужило первым толчком к падению курса гривни. Да, само падение было предопределено ошибочной долговой и курсовой политикой Украины. Однако необходимость девальвации обуславливалась и трех-четырехкратным обесценением российского рубля, которое мгновенно сделало неконкурентоспособными в России практически все украинские товары. Угроза потери российского рынка, на который приходится до четверти отечественного экспорта, со всей очевидностью продемонстрировала тесную курсовую связь двух наших валют.
Безусловно, предложение о включении в корзину валют потенциально проблемной денежной единицы является достаточно спорным. Однако для этого есть объективные причины. Во-первых, если бы отечественная экономика была связана с российской так же, как с австралийской, вопрос о привязке действительно оказался бы надуманным. Во-вторых, хочет того Украина или нет, однако зависимость гривни от рубля будет иметь место до тех пор, пока Россия остается ее крупнейшим торговым партнером и кредитором. Так что эту связь лучше учитывать целенаправленно, нежели она будет проявлять себя в самые неподходящие моменты. В-третьих, не следует переоценивать потенциальный вес российского рубля в возможной корзине валют: последняя должна отражать фактические географические приоритеты внешнеэкономической деятельности Украины и может включать, помимо рубля, доллар США, евро и японскую иену. Наконец, если в будущем Украина сможет изменить структуру своих экономических связей, перенеся акцент на индустриальные страны, необходимость отслеживать курсовую динамику рубля отпадет сама собой.
В общем-то, этот подход является очевидным следствием теории оптимальных валютных зон, в соответствии с которой привязка валютных курсов целесообразна по признаку интеграционной близости национальных экономик. Ее автор, Нобелевский лауреат проф. Р.Манделл, считается теоретическим отцом европейской валютной системы и евро. Студентов на его лекциях, кстати, забавляет байка о непонятливости сэра У.Черчилля. Тот, якобы, отстаивая необходимость возврата послевоенной Великобритании к золотому стандарту, ответил Дж.М.Кейнсу, что не видит никакой связи между усилением фунта стерлингов и безработицей...