Да, действительно я веду свой репортаж из глубокой отхожей ямы, которую сам вырыл и теперь обкладываю кирпичом, как того пожелала хозяйка дома, у которой нанялся на эту работу. Надо еще успеть проложить отводящую трубу из дома сюда до наступления осени. Работа потихоньку спорится, есть раствор, кирпич и… скромная мечта: из заработанных денег купить на зиму добротные ботинки. Ибо в противном случае с наступлением холодов обувать будет нечего.
Надо мной кусок глубокого и прозрачного синего неба. Того самого неба, которому я отдал более тридцати лучших лет жизни. Сейчас оно безмолвно или почти безмолвно. За все дни два или три раза мне пришлось искать взглядом из ямы пролетающий вверху самолет.
А ведь совсем недавно были времена, когда в небе действительно было тесно. От зари до зари аэропорт напоминал потревоженный улей, а самолеты в небе - вылетевший из него пчелиный рой. Куда все это делось? Где подевались те люди, о профессии которых мечтали чуть ли не все мальчишки в детстве? Какова их судьба? Да вот же я, один из них, перед вами, простите за каламбур, в этой яме.
Я кладу кирпич, пристукивая по нему ручкой молотка, и начинаю неторопливый рассказ. О чем же мне хотелось бы сказать из этой ямы? Да конечно, о себе, о своих коллегах. О тех, кто уже закончил свой труд в небе, и о тех, кто еще летает, и их земных проблемах.
О том, как их обидели, мне не доводилось читать в прессе и слышать по радио и телевидению. А сами они молчат о себе, возможно, из-за излишней скромности, не позволяющей выпячивать свои болевые точки напоказ в то время, когда подавляющее большинство их сограждан живет за чертой бедности и летчик-пенсионер в том числе. Или его голос не может пробиться на страницы, казалось бы, доступных всем средств массовой информации, упираясь в какую-то невидимую преграду. Во всяком случае, я бы очень хотел, чтобы мой голос услышали, ибо, говоря о себе, знаю, что за мной стоят все летчики гражданской авиации Украины, благополучно окончившие свой труд в небе, и те, кто еще летает. Все без исключения. То, что я расскажу о себе, довольно характерно для многих.
Итак, по порядку. Мне уже за 60. Пилот первого класса. Летного стажа с лихвой хватает на две пенсии. Более полуторы тысячи часов провел только в ночном небе. Должен заметить, что летный стаж определяется количеством часов, проведенных в небе. Эти часы, с точностью до минуты, зафиксированы в летной книжке за каждый месяц и за каждый год. Вот и при расчетах пенсии один прожитый год будет зачтен за два, если летчик за этот период не менее 500 часов отсутствовал на твердой земле.
Окончил военное училище летчиков, летал на истребителе. После принудительного увольнения по воле Хрущева из армии освоил в гражданской авиации своего родного Запорожья все виды обработки сельхозугодий с самолета. На бреющем облетал чуть ли не половину бывшего Союза - от опытных полей сельскохозяйственной академии под Калугой до безразмерных хлебных массивов Казахстана и разбросанных клочков хлопковых посевов Узбекистана. Из-за такой работы двое моих сыновей выросли без меня. На этих авиахимработах, сплошь и рядом с сильнейшими ядами, тяжело заболел, лишился работы.
Через четыре с половиной месяца вышел из больницы. Определился в своем авиаотряде работать с бумагами. Хоть и не летать, да все же поближе к летчикам. Но и руки не опустил, а перешел на строжайший режим диеты, закаливания и самоограничения.
Спустя восемь таких месяцев добился у строгой медицины в высшей и последней московской инстанции восстановления на летной работе, получив, правда, навсегда запрет на работу в сельхозавиации. Два года после того самозабвенно возил на своем Ан-2 пассажиров, почту и грузы на местных воздушных линиях. Доставлял врачей в отдаленные села области для оказания срочной помощи, вывозил оттуда больных.
А затем - вот уж подарок судьбы! - сел в кресло современного реактивного пассажирского самолета на целых пятнадцать лет. Причем в кресле командира корабля - тринадцать из них.
География моих полетов еще более расширилась: от Калининграда на западе до Красноярска на востоке. Это крайние точки, а серединой все же была моя Украина. За этот период пришлось дважды доставлять в Киевский институт микрохирургии пострадавших с отсеченными пальцами рук в результате травм на производстве. В обоих случаях игра стоила свеч: работоспособность пострадавших усилиями столичных хирургов была восстановлена, два человека не стали инвалидами. А доставленная из Москвы в Бердянск нашим экипажем попутно, между делом, по просьбе родных больного, маленькая коробочка с ампулами спасла жизнь начальника гарнизонного госпиталя. Я уверен, что в любом городе Украины живут и здравствуют мои бывшие пассажиры.
Работа была полнокровная, интересная. Должен заметить, что и заработок летного состава ГА находился в прямой зависимости от налета часов, чего нельзя сказать, например, о летном составе Вооруженных Сил. Там денежное довольствие летчика от налета никак не зависит, а человек уж так устроен, что по своей инициативе, за идею здорово вырываться вперед не будет, да и задачу перед ним такую никто не ставит. Поэтому к концу летной карьеры налет пилота ГА и летчика ВС несопоставим и не в пользу последнего. Это так, к слову. Вот только их пенсии находятся в диаметрально противоположной зависимости.
Когда мне шел 52-й год, строгая медицина поставила окончательную, на этот раз, точку на моей летной карьере. Мне была определена максимальная, по тем временам, в СССР пенсия для лиц летного состава гражданской авиации - 180 рублей. Справедливости ради надо сказать, что существовала еще более высокая пенсия для лиц летного состава - в размере 250 рублей. Ею отмечались лишь те, кто удостоен звания «Заслуженный пилот (штурман, радист, бортмеханик) СССР». Обратите внимание: не заслуженный командир авиапредприятия, начальник управления, хозяйственник и т. д., а пилот. Вот только сами рядовые пилоты, штурманы, бортмеханики - главная тягловая сила в небе - этих званий не имели. Я не считаю тех одного-двух рядовых на сотню начальников. Для порядка, так сказать. Высокие авиационные руководители облагораживали себя и своих ближайших коллег этими званиями, таким образом обеспечивая безбедное существование после ухода с начальствующего олимпа.
Мне приходилось неоднократно быть в составе экипажа такого «заслуженного пилота» - так сказать, в качестве подстраховщика, а официально - пилота-инструктора. Интересные взаимоотношения складывались у нас в таких случаях. От взлета до посадки я был старшим на борту, но только лишь ступали на твердую землю - и должностная субординация тотчас восстанавливалась.
Не скрою, своей пенсией я был вполне удовлетворен. Для сравнения: мой однокашник по военному училищу, которого массовое сокращение армии Хрущевым в 1960 году обошло стороной, уволился майором с должности командира экипажа и с налетом в четыре раза меньшим моего почти на десяток лет раньше, получил 250 рублей пенсии.
С учетом специфики службы такое соотношение военной пенсии и гражданской, на мой взгляд, было вполне уместным, тем более, что подавляющее число пенсионеров тогдашнего Союза получало 120 рублей.
После развала СССР и обретения Украиной независимости нашу пенсию неожиданно уравняли со всеми, т.е. уменьшили на одну треть. Поначалу подумалось: ну, что ж, потерпим, всем ведь тяжело. По простоте душевной мне казалось, что уравнивание, а попросту говоря, снижение ее размера, касается поголовно всех, у кого она выше 120 рублей. Но вскоре выяснилось, что это не так. Шахтеры, сталевары и другие специальности остались в списке №1. А летчиков ГА выкинули. Не ущемили ни военных пенсионеров, ни, тем более, государственных служащих.
Вообще есть в этом вопросе вещи, для нормального разума необъяснимые. Бортпроводница, пролетавшая семь лет, получает пенсию больше командира самолета с 35-летним стажем. А военные пенсионеры! Прапорщик - более 80 гривен, военный замполит - 180 грн. Как злословили о них в армии? Рабочее место всегда при нем - закрыл рот и, - будь здоров, оно уже прибрано. Военный летчик - 220-250 гривен. А я, как и все пилоты ГА, - 49 гривен с копейками, т. е. в пять раз меньше. Однако небо - одно и то же место работы как военных, так и гражданских летчиков…
Военные пенсионеры, т. е. те, кто нас когда-то защищал или, вернее, прослужил в армии в готовности нас защитить, получают в пять раз большую пенсию чем те, кого они защищают. Первые живут безбедно, вторые голодают. Скажите, пожалуйста: а какую бы у вас вызвала реакцию мысль о том, что личный телохранитель Президента, а тем более вся его команда, получает в пять раз больше того, кого они охраняют? И если так пойдет дело дальше, то не окажемся ли мы перед фактом, когда нашим дорогим защитникам скоро защищать будет некого?
Тех, кто никогда не был в настоящем бою, не проливал свою кровь, не нюхал пороху, я, по своему разумению, ставлю всего лишь на одну ступеньку выше всех остальных, но не на пять же…
Командир экипажа Владимир Бончев, доставивший в Днепропетровск из Киева величайшего экономического стратега независимой Украины Виктора Пинзеника, при расставании пожелал ему, чтобы в следующий раз он летел с экипажем, возглавляемым уборщицей. Так как именно до ее уровня опущена ныне летная пенсия.
А условия работы… В настоящее время для авиации СНГ очень характерным признаком грядущей беды, дамокловым мечом, который висит над головой, стало выполнение полетов с недостаточной заправкой в баках - по причине сложных экономических взаимоотношений экипажа с наземными службами аэропортов. Мало кто знает, что экипажи летают с немалыми суммами денег в наличке для расчета с вышеназванными службами. Плату за то, что сел, за стоянку, за охрану, за заправку, за то, что предоставили экипажу место в гостинице после многочасового рейса или в ожидании погоды. За устную метеорологическую консультацию своей аэропортовской Русланы Пысанки о погоде по маршруту предстоящего полета.
А когда денег не хватает, экипажу приходится экономить. Но на чем? Оказывается, никого не обойдешь, все в тебя вцепятся мертвой хваткой. Вот только горючего ты можешь заправить столько, на сколько распахнешь свой кошелек.
Вот тут-то и ловится экипаж- заправит самый минимум, - а вдруг обойдется. Да еще в гостиницу можно не пойти отдыхать в ожидании погоды, а перебиться на стуле в зале ожидания, или пристроиться в углу какого-нибудь служебного помещения или, наконец, в своем самолете, если на дворе не зима.
Но бывают и другие варианты. Отвез мой товарищ футбольную команду в Хмельницкий, а там его отказались заправить, мотивируя тем, что его полет не является рейсовым. Вот и полетел он домой на том, что у него осталось в баках. А когда до полосы приземления остался один километр, аэродром закрыло туманом. Экипаж ушел на запасной - в Кривой Рог. Очень слезно просил командир корабля диспетчера обеспечить ему посадку вне всякой очереди, сходу. Ему, конечно, пошли навстречу, и в условиях темной и ненастной ночи он сел и зарулил на стоянку с остатком двух ведер керосина в баках. А мог и упасть в темноте вблизи аэродрома без взрыва и огня. Случайно, уже в качестве пассажира другого самолета, я находился в аэропорту Кривого Рога, и видел состояние того экипажа сразу после его посадки…
***
Солнце уже поднялось высоко. Его яркие и уже не жаркие лучи достигают середины моей ямы, заставляют жмуриться.
И я вспомнил, что так же ярко светило солнце в день начала войны той, что назовут потом Великой Отечественной. Под ярким солнцем тысячи людей заполнили территорию железнодорожного вокзала города Львова и берут приступом стоящий на первом пути пассажирский состав. Вместе со своими родителями, дедушкой и младшим братом мы оказались под бомбежкой в первые минуты войны. Тогда мы жили там в двухкомнатной квартире на верхнем этаже четырехэтажного дома, незадолго до этого полученной отцом.
С большим трудом отец затолкал в дверь вагона маму, а нас, детей, с ночным горшком для младшего, подал в открытое окно. Затем дедушку с двумя чемоданами с детской одеждой ему удалось посадить в этот же поезд, но в другой вагон, о чем мы узнали лишь после войны. Сам же ушел на призывной пункт. Больше мы его не видели, погиб на Луганщине в конце февраля 1942 года. Был он лейтенантом в пехоте, в должности командира пулеметного взвода.
А с дедушкой мы встретились лишь после окончания войны. Его занесло аж в Куйбышев, то бишь в Самару, где всю войну он проработал на оборонном заводе, но сохранил те два чемодана с детской одеждой, из которой мы с братом давно выросли.
Кто-то может спросить: чего это я ту, уже далекую, войну припомнил? Да потому, что нынешнее наше состояние сродни войне. Посудите сами: нынешняя длится значительно дольше той, Отечественной, и ее конца не видать. Ее дна мы еще не достигли. А потому продолжаем опускаться в пучину нищеты и бесправия, бандитизма и коррупции. Если на той войне был фронт, по обе стороны которого находились противники, то в этой войне нет четкого фронта, но зато есть пострадавшая сторона, ежедневно несущая потери. Это простые люди, составляющие большинство нашей страны. И применяемое оружие - сверхсовременное, что-то вроде нейтронной бомбы, но только с замедленным и избирательным действием. Все сооружения остаются на месте невредимыми, а люди гибнут, почти как на войне.
Впрочем, я, кажется, отвлекся и забыл, что собирался говорить лишь о себе и о своих коллегах.
…Аэропорт затрясло, как самолет на критическом углу атаки, за которым, если так продолжать, непременно последует срыв в штопор. Вихрем пронеслась серия сокращений. Она коснулась всех профессий, но я скажу о летчиках. Если я лишился в свое время летной работы по состоянию здоровья, что с учетом моего возраста вполне естественно и, как говорят, с пенсией в кармане, то десятки моих коллег уволены просто так, в расцвете сил, по сокращению штатов. Молодые и не очень, с пенсией и без, начинающие и весьма опытные, прошедшие через плотные фильтры отбора жизнью.
Сам аэропорт разделился на отдельные составные организации под разными наименованиями. Что-то вроде удельных княжеств получилось. Мелких, но со своим князем, то бишь директором, во главе. Сельхозавиации, как таковой, практически уже не существует. Ее разогнали за ненадобностью.
Продали оказавшиеся лишними самолеты и автотранспорт. А то, что не могли продать, просто списали на металлолом.
Наступило затишье. Правда, аэропорт получил статус международного со всеми службами, необходимыми для такой деятельности. Рейсы только коммерческие. Работники аэропорта между редкими рейсами углубляются в решение каких-то своих личных дел - времени-то много! Как сонные мухи, сидят, ожидая конца рабочего дня.
Теперь, уже как авиатехник, был уволен по сокращению и я. Вскоре устроился на автозавод. Предлагали в охрану, но я из имеющегося скудного выбора пожелал в штамповщики. На громадном прессе с трехэтажный дом высотой, не считая еще и одного этажа под полом, стал штамповать детали кузова «Запорожца» и «Таврии». Работа не из козырных. Раньше, при острой нехватке людей, сюда присылали зэков и солдат.
Да, моя работа очень шумная, но я к этому привычен; да, довольно тяжелая, но я вынослив; конечно, грязная, но я не белоручка; достаточно опасная (уже при мне в нашем цехе лишилось рук трое, а в другом таком же - один человек и жизни), но кажется, я с этим жил рядом всю жизнь. И главное, вот уж где равноправие: рядом со мной эту тяжелую работу выполняют женщины, которых, как мне кажется, незаслуженно считают слабым полом. Кстати, двое из пострадавших, о которых я упомянул выше, - именно они, наши дорогие женщины. Рядом с ними просто невозможно показывать, что тебе нелегко.
Заработком был вполне удовлетворен. Да и какое-то чувство сопричастности к большому общему делу меня приподнимало в собственных глазах. Но… вот уже пошел второй год, как мой автозавод не работает. Работали, правда, вначале по три дня в месяц, да и это теперь в прошлом. Заработанные крохи не выплачены еще за минувший год.
Вот и оказался я в яме в прямом и переносном смысле. За жилье и за свет не имею возможности платить с женой, тоже безработной пенсионеркой, с минувшего июля. Из одежды и обуви донашиваем старое. Из газет и журналов ничего не выписываем. Живопись, кино и фотографию забросил - не по карману. Покупаю лишь «Запорожские новости» с телепрограммой. Буханку хлеба растягиваем на три-четыре дня.
У меня две внучки, две невестки, жена и престарелая мать. Скажите, как я, заботливый дед, уважаемый свекор, терпимый муж и любящий сын, на свои 49 гривен могу приобрести ну самые незатейливые подарки и сверхскромные цветы к женскому дню 8 Марта? Я всю свою пенсию до копейки потрачу на дорогих моих женщин, но мне же бомжем надо после этого жить целый месяц.
***
Из поисков дополнительного заработка по объявлению ничего не вышло. Везде до того надо вложить доллары - да где их взять?
Стоит у меня в гараже «Москвич». В далекие годы, когда приходилось читать, что там, за бугром, какой-то нищий безработный имеет собственный автомобиль, в моей голове это не укладывалось. Теперь все стало понятно. Моему автомобилю более 17 лет. Аккумулятор «сдох», покрышки лысые, их стоимость несоизмерима с пенсией. Такую рухлядь за бугром просто отгоняют на свалку и там бросают навсегда.
Так вот, и до него очередь дошла. В том смысле, что держава вспомнила о нем. Нет, транспортный налог я плачу исправно, хоть и не езжу. Да вот надумали в стране ввести новые национальные регистрационные номера. С этим вполне можно согласиться. Да платить, оказывается, за эти две металлические пластинки и за вновь переписанный техпаспорт нужно больше двух моих пенсий. А на что мне два месяца жить? Пусть попробуют те, кто это придумал, отдать свои две депутатские или министерские зарплаты за две железки, а затем прожить два месяца. Каково? Может, эти номера из чистого золота отштампованы? Дайте мне штампы, и я за неделю из отходов наштампую новые номера на всех автовладельцев города. Ведь теперь я безработный штамповщик.
Мне и старые номера не режут глаз. А если державе так надо, так пусть и берет за это ровно по себестоимости, а не снимает с меня последние в заплатах штаны! Лучше посмотреть, как у нас дела в городе с наименованиями обстоят. Вот в общественном транспорте объявляют остановки: улица Чекистов (это ведь тех ревностных исполнителей сталинских репрессий), дом культуры имени Кирова, улица Красногвардейская, 40 лет Советской Украины, наконец проспект Ленина.
Город на Неве в России, колыбель Октябрьской революции - и тот давно уже сбросил с себя это имя. А у нас не спешат. Видимо, не с кого персонально взять деньги за замену наименований, а может, надеются на возврат в прошлое? А вот автомобильные номера - персональные, с ними проще, можно и строгость употребить.
Да, настоящая идет война со своим народом, и не видно ей конца. Позиции, на которых стояли долго и прочно, сдаются одни за другими и, кажется, навсегда. Плата за жилье, продукты, одежду, предметы первой необходимости, лекарства, подписку на газеты неуклонно растет, а семейный бюджет с той же неумолимостью уменьшается, как шагреневая кожа. Медицина и учеба становятся платными.
Моя невестка - врач-педиатр. В детское отделение больницы, где она работает, почти ежедневно поступают малютки матерей-отказниц. А дежурная медсестра плачет от того, что их нечем даже накормить на первый случай…
А у входа в булочную два солдата, наших защитника, просят гривеник на буханку хлеба. Нет, не на выпивку, как может сразу подумать читатель, а действительно на кусок хлеба.
Смерть побеждает рождаемость. В соседнем доме повесился тридцатипятилетний глава семьи из-за того, что он, здоровый и крепкий мужчина, не смог прокормить семью из двух детей и жены. На ближайшем рынке часто вижу своего бывшего командира эскадрильи. К нам он в свое время перевелся из Хабаровска, где успешно летал на Ту-104, а в Запорожье немало положил сил в освоении нами нового тогда самолета Як-40. А теперь он продает туалетную бумагу - не от счастливой, конечно, жизни на склоне лет и с букетом болезней…
Как на минувшей войне были, так и на этой есть люди, которым война - что мать родная. Встретил бывшую сотрудницу по авиаотряду. Теперь она работает в банке. На мой наивный, как оказалось, вопрос о заработке сказала: «Не проси, не скажу, иначе меня тут же уволят». Таково непременное условие их работы там.
Как в популярной телепередаче «Угадай мелодию», она назвала лишь подсказку: «Мой заработок в несколько раз выше того, что я имела за ту же самую работу в аэропорту». В несколько раз! Стало быть, неспроста такая секретность. Одни - доллары в чулок складывают, другие - на грани вымирания. Действительно, пир во время чумы!
***
Мысленно возвращаюсь в минувшие годы. Я - командир авиалайнера. Когда после отрыва от твердой земли убираются вовнутрь самолета стойки шасси с колесами, слушаю четкие доклады членов экипажа, и мне кажется, что моя должность сродни президентской. Есть сходства и есть различия. Мне, занятому решением неотложных задач, не всегда удается заглянуть в глаза своим пассажирам - моим избирателям. Да-да, избирателям. Они избрали мой рейс, заплатили даже свои кровные деньги, что меня возвышает над настоящим Президентом. Они вручили в мои руки свою судьбу, да что там судьбу - они вручили свою жизнь. Они верят мне, моему профессиональному мастерству. И я, и Президент обязаны оправдать то высокое доверие - в первом случае нескольких десятков людей, во втором - миллионов сограждан.
От взлета и до посадки я, командир корабля, честно разделяю судьбу моих избирателей. Я никак не могу оказаться в стороне от них. Любое мною принятое решение действительно судьбоносно, как говарил еще Горбачев, и для моих пассажиров, и для экипажа. От младенца с соской во рту до женщин и стариков, до министров и депутатов.
Я стопроцентно разделяю их судьбу, чем не может похвастать ни одни президент в мире. Разве что Дудаев, бывший президент Ичкерии. Ошибся командир корабля - гибнут и он, и его пассажиры. Ошибся Михаил Горбачев - гибнет и СССР, и содружество наций разваливается на никогда более не соединимые части одной шестой Земли. А Горбачев с его деятельной женой - жив и здоров. Ему назначена пожизненная президентская пенсия, личная охрана, персональный автотранспорт и прочие льготы. В Германии его считают своим почетным гражданином.
Пусть те молодые ребята, находящиеся на распутье дорог, прочтя эти мои мысли, окончательно решат: есть ли смысл связывать свою судьбу с такой романтической и серьезной профессией. Послушайте совет уже старого человека: не ходите в летчики. Устраивайтесь на рынок скупщиками золота, осваивайте скромную профессию жеэковского газосварщика, займитесь коммерцией, наконец. И вам никогда не придется сажать самолет в тумане с десятками пассажиров за спиной и холодной струйкой пота, стекающей сверху вниз вдоль этой самой спины, и легкой дрожью в коленках. А на закате дней строить для заказчицы отхожую яму.
Я достоверно знаю, что о трагической, - а иначе ее не назовешь, - судьбе летчика-пенсионера (военные не в счет) знают самые высокие люди в стране. Но они молчат. Летчики - не шахтеры. Они не бастуют, их как бы вообще нет в этом обществе, они - его изгои.
А строительство отхожей ямы… Что ж, тоже работа! Вот закончу, получу расчет, куплю теплые ботинки и буду в них обходить все столбы с объявлениями о трудоустройстве. Хотя кому нужны мои старческие услуги, если молодые и крепкие парни не могут найти себя в этом обществе?
Таковы мои грустные размышления, или, как я их назвал вначале, репортаж без петли на шее. Пока еще - без. Хотя мы с женой перешли на двухразовое питание в день и двухдневное голодание в неделю…