В самом начале войны мы согласились на своеобразный общественный договор, согласно которому доверять можно только информации из официальных источников. Однако эти источники не слишком дорожат оказанным доверием. Их информация очень часто опровергается спустя некоторое время — зачастую ими же самими, но без всякой попытки извиниться за недостоверность. Официальные источники и их информационные каналы уверены, что могут позволить себе свободно обращаться с информацией, скрывать все, что может быть скрыто, и даже прямо приврать — все всегда можно списать на «военную тайну».
Но где заканчивается военная необходимость во всеобщей дезинформации и начинается простая привычка власти решать все свои проблемы с помощью лжи?
Украинское Минэнерго утверждало, что фейк об аварии на Южноукраинской АЭС в информационное пространство Украины «забросили оккупанты». Всех, кто этот фейк распространяет, СБУ должна привлечь к ответственности. Через два дня выяснилось, что на станции за три дня сгорели три трансформатора. Ну или российское ИПСО начали распространять украинские нардепы. На пару с Энергоатомом, который в спешке уволил директора станции — «жертву ИПСО».
«В некоторых отделениях у нас осталось по два, в некоторых — по три-четыре человека, тогда как по уставам их должно было быть 8–10» — рассказывал в апреле 2024-го о катастрофе с человеческими ресурсами на фронте тогдашний командующий объединенными силами ВСУ Юрий Содоль, добавляя, что российская армия по количеству людей на фронте превышает украинскую в десять раз. А уже в самых первых числах июля действующий президент Украины в интервью Bloomberg утверждал, что у Украины есть 14 «полностью укомплектованных бригад», которым только не хватает оружия. Кто-то из двух чиновников сказал неправду? Если смотреть на последующие кадровые решения, то, наверное, первый. Если послушать о динамике пополнений на «ноль», то уверенности в этом нет.
Список образцов сомнительной коммуникации представителей украинской власти со своими гражданами можно продолжать до бесконечности.
Максима о том, что «гражданин имеет право знать» отредактирована военным временем. Президент выступает перед народом часто и со вкусом, но эти выступления — номера оригинального жанра и служат больше для развлечения, а не для того, чтобы информировать. Эти речи не имеют стратегического значения — это просто набор случаев, из которых невозможно сделать вывод об общем положении дел. Зато можно сказать парочку фраз, которые растянут на цитаты, превратят в жупел, разгонят по соцсетям — и таким образом разговор уйдет от важных и тяжелых вопросов на окольные тропы разбора риторических фигур. Сводки разрозненных частных случаев разбавляются терапевтическими заверениями о том, что «ситуация тяжелая, но контролируемая». Что бы ни происходило в реальности, наша победа неизбежна — убаюкивающий рефрен.
Как и во времена позднего СССР о важных вещах мы чаще узнаем из западных СМИ. Например о том, что с поддержкой союзников Украина может «попробовать завершить горячую стадию войны до конца этого года» украинцы узнали не из телемарафона, а из интервью Зеленского ВВС. Как и о том, что Киев начинает детальные дискуссии с третьими странами, чтобы разработать дорожную карту для достижения мира. «Я поручил эту задачу офису президента и дипломатическим командам. План будет готов к концу ноября», — анонсировал президент Украины. Опять-таки, не во время какого-нибудь вечернего телеобращения к согражданам, а в интервью японскому телеканалу NHK.
Чем-то эта ситуация напоминает период Перестройки — о позиции и планах президента СССР Горбачева советские граждане зачастую узнавали из интервью, которые давала Маргарет Тэтчер, или из выступлений президента Джорджа Буша перед американским Сенатом. Идея сообщить важную политическую информацию в первую очередь собственным гражданам в советском правительстве вызвала бы недоумение. Кажется, так же думают и в офисе нынешнего президента.
Не факт, конечно, что власть говорит правду «западным партнерам». Есть разные версии украинской реальности для каждой целевой аудитории — для внешнего потребителя и для внутреннего. То, что и те, и другие запросто могут ознакомиться с обеими версиями, никого не смущает. Медиапространство перегружено информацией, которая противоречит друг другу — к этому все привыкли. Почему бы эту привычку не использовать в своих интересах?
«Если бы мы сказали правду, все разбежались бы». Этот тезис времен начала войны стал не просто заявкой со стороны власти о своем праве лгать. Но он стал и заявкой на то, что это право власти — эксклюзивное. Мы прошли определенную эволюцию — от увлечения «внештатными экспертами» вроде Арестовича, которые были удобны тем, что при необходимости от них можно было отмежеваться и даже «разжаловать из экспертов» до полного отказа от всего «независимого», включая как международных авантюристов, так и всех остальных «неуполномоченных» граждан. И то сказать, делиться правом на ложь — это делиться рейтингами. Так мы пришли к абсолютному доверию «официальным источникам». Которые, даже если выдают в эфир непроверенную информацию или откровенную дезу, наверняка делают это не ради собственных интересов, а из высоких соображений государственной безопасности и военной необходимости.
Множество украинцев считают, что это в общем правильно: дезинформация в эфире — военная хитрость. Таким образом мы вводим врага в заблуждение. Правда, в этой ситуации стирается грань между врагом и своими — ведь в заблуждение вводят сразу всех. Самих себя в первую очередь.
Подмена честной информации терапией не стала менее популярной у публики с тех пор, как Арестович исчез с экранов. Казалось бы, от «святой лжи» — и о «шашлыках», и о том, что «война за две недели закончится» — пострадало немало людей. Инъекции информационного успокоительного стоили множества жизней из-за того, что люди неправильно оценивали ситуацию. И мы так и не получили от нашей власти ничего похожего на извинение за эту ложь и напрасные смерти, которые она повлекла за собой. Однако большая часть украинцев и сейчас готова согласиться с тем, что «начальству виднее» и на этом основании передать заботу о собственном будущем в руки «отцов нации».
Украинцы всегда были великими даосами, война же с ее неопределенностью еще больше отучила нас планировать, задумывать на будущее и делать выбор. Жизнь, конечно, непредсказуема и есть какая-то мудрость в том, чтобы не смешить Бога, рассказывая ему о своих планах. Но в конечном итоге это приводит к тому, что мы оказываемся неспособны на самые простые жизненные выборы. Блуждание в потемках парализует волю. Мы превращаемся в детей, готовых передать заботу о себе «взрослым», которые (как нам нравится думать) «лучше знают» и «могут что-то сделать».
С нами случилась странная вещь: мы не верим тому, что говорит власть, — у нас есть много поводов для этого. Но в то же время мы признаем за ней право скрывать от нас информацию и прямо дезинформировать. Сформировалась очень своеобразная ситуация, в которой доверие к власти и вера в ее слова не пересекаются в одной плоскости. Подобная ситуация уже существовала в нашей недавней истории — в период позднего СССР.
Чем дальше по времени мы удаляемся от Чернобыльской катастрофы, тем очевиднее становится тот факт, что развал СССР начался именно в те первые майские дни («шашлыки», да), когда советское правительство беспросветно лгало и своим и чужим о том, что у него «все под контролем». При этом оно прикрывало ложью не «честь страны» и даже не честь своего изрядно поношенного мундира, а факт собственного бессилия. Радиационный фон проявил со всей очевидностью и ложь, и бессилие — как для потребителя внутри «великой страны», так и для «внешнего», по привычке с опаской взиравшего на некогда могучего геополитического противника. Остатки кредита доверия сгорели за считанные недели.
Авария на Южноукраинской АЭС, к счастью, по масштабам и близко не подошла к Чернобыльской катастрофе. Но объединяет обе аварии реакция власти. Первая же рефлекторная реакция — скрыть правду — оказалась совершенно такой же. И природа этого рефлекса, увы, такая же — ложь призвана не столько «предотвратить панику», сколько прикрыть собственное бессилие перед реальным вызовом.
Полномасштабная война тоже имеет высокую способность проявлять ложь и бессилие. И цена терапии в стиле «мы можем закончить войну до конца года и не потерять при этом территории» оказывается все выше и выше — по мере того как ложь и бессилие становятся все более очевидными.
Как показала история СССР, не бывает так, чтобы ложь оставалась эксклюзивным правом какой-то одной группы. Она становится нормой жизни целого общества, где право власти врать своим гражданам оплачивается правом граждан игнорировать собственное государство и его интересы, привычкой к двоемыслию, отсутствием чувства единства со своей страной и обществом. Мы преодолеваем это советское наследие в себе медленно и рывками в моменты общественных потрясений — революций и войн, то есть большой кровью. Но когда рывки заканчиваются, когда ситуация из «горизонтальной» снова полностью переходит в руки «официальных источников», ложь и недоверие снова становятся нормой.