Ну, смотрите, все очень просто. Отключают свет, как говорится, среди бела дня, то есть посреди лета. Сознание через механизм памяти автоматически прыгает на старые грабли зимнего блэкаута.
Тот факт, что вокруг все цветет и буйствует (из-за чего при других обстоятельствах мы бы радовались жизни на полную катушку), во внимание не принимается. Инстинкт сохранения вида через гормон кортизол диктует нам необходимость беспокоиться больше, чем того требует очевидная ситуация.
Свет у нас ассоциируется с прогрессом, благосостоянием, успехом и вообще всем прекрасным. Мы воспринимаем все это как часть человеческий сущности, хотя слово «прогресс» придумал аббат Сен-Пьер в 1737 году. Дальше из-за продолжительной французской культурной экспансии мы восприняли навязанную модель развития человечества, включая стратегии успеха, как безальтернативную.
Вместе с этой моделью мы получили оценочную шкалу того, что есть хорошо, а что — плохо, что должно нас радовать, а что — погружать в переживание глубокого горя.
Появление электричества не имело цели осчастливить человечество. Это была промышленная необходимость увеличить рабочий день и сделать промышленность независимой от большого количества рабочих рук. Безработица служила причиной появления большого количества свободного времени. У одних — вследствие чрезмерного обогащения, у других — вследствие обнищания. И то, и другое обусловливало развитие индустрии развлечений, паразитирующей на манипулировании разными видами освещенности, начиная от кинематографа и заканчивая рекламой.
Соответственно за несколько поколений наличие света у нас прямо ассоциируется с благополучием и успехом, а тьма — со смертью и упадком.
И это при том, что мы треть жизни сознательно проводим в темноте, то есть во сне. И каждый день хотим этой темноты очень сильно.
То есть мы, может, и не хотели бы. Но организм, который умнее нас, говорит, чтобы мы не брали дурного в голову и ложились спать тогда, когда захочется.
Другая ассоциация, которая появляется с отключением света, это холод. Зима, когда световой день физически меньше, неосознанно наступает в головах людей посреди знойного лета. Это очень старая прошивка, которую стресс активизирует, когда прогнозировать будущее становится невозможно и обычные календарные изменения больше не важны. Потому что у тебя нет каких-то особо убедительных шансов дожить до следующего времени года.
Как все эти отключения, которые уже есть и будут еще, влияют и будут влиять на устойчивость людей, на их настроение, состояние, агрессию, апатию?
Чем старше люди, тем легче им переживать это психологически, но труднее — физически. Они в жизни уже всякого навидались и напереживались, но электричество критически связано с поддержанием их жизнедеятельности, ведь биологических ресурсов уже значительно меньше.
Для людей, у которых большая часть мозгов в смартфонах, это жизненная катастрофа, потому что социальные сети для них — эрзац идентичности. Когда они перестают действовать, человек оказывается наедине сам с собой. И может случиться так, что там оказывается пустота или совсем не то, за что вам ставили «лайки».
Это такая общая шкала, на которой есть много разных более мелких социальных делений.
Другая шкала, по которой распределяются настроения, — это депрессивность и тревожность. Само по себе отключение света не вызывает эти состояния. Оно вообще ничего не вызывает. Происходит генерализация склонности человека к тем или иным изменениям настроения, и эта склонность примерно на 20% определяется наследственностью и психологическими травмами детства.
То есть если представить фантастический сценарий, при котором вдруг на неопределенный срок рандомно воцарится день без ночи и жара, отключение Интернета из-за солнечных вспышек, то распределение психологических последствий будет точно таким же.
Об устойчивости.
В условиях стресса часть общества атомизируется, часть — объединяется. Вообще распределение происходит по принципу оптимизации ресурсов. Более слабая часть общества объединяет ресурсы, пока это оптимизирует их жизнедеятельность. У более сильной части тоже есть свои ограничения на благотворительность.
Чем сильнее в обществе социальная этика, тем дольше она удерживает сообщество в состоянии кооперации. В случае истощения ресурса она распадается на сумму моралей разных социальных групп и отдельных личностей. Эти морали либо договариваются выработать новую социальную этику кризисных условий, либо начинают взаимно враждовать.
Каким будет ощущение коллективного бессознательного, как оно будет видоизменяться?
Дедушки Юнг и Фрейд придумали нам термины «архетип» и «бессознательное», но на обычном уровне самый валидный термин — слово «чуйка». Не углубляясь в сферы паранормального и вульгарно обобщая достижения нейробиологии, можно сказать, что мозг воспринимает абсолютно все сигналы извне и даже их обрабатывает, но большинство нейронов занято блокированием этих сигналов как ненужных для поддержания жизнедеятельности.
Жизнедеятельность — это не совсем то, о чем вы думаете. Это поддержание сердечного ритма и работы легких, удержание равновесия в пространстве. А все остальное — от лукавого, который называется цивилизацией и антропогенезом.
Префронтальная кора головного мозга, и часть, где гипотетически расположено наше сознание, — это «малый ребенок» антропогенеза, заброшенный в хаотичный мир техногенной и экологической катастрофы, которую мы называем развитием человечества.
То есть все наши эмоциональные реакции по сути — детские. А детские реакции редко отвечают потребностям тела. И вскоре вступают в конфликт с организмом, от чего мы болеем. А чем наше тело «хочет» заболеть, зависит, как было указано выше, от наследственности и пережитого ранее травматического опыта.
Устойчивость общественного организма зависит от рационального сотрудничества разных его органов с разными потребностями эффективного функционирования. Все мантры об унификации мировоззрения и жизнедеятельности хороши, пока от печени не требуют действовать, как сердце, а от почек — как мозг. Самыми одиозными в этом смысле выглядят попытки идеологически отрегулировать репродуктивную функцию.
Какие дополнительные факторы на все это влияют? Те, которые мы цивилизационно решили считать основными. На фронте — не очень хорошо, тарифы повысили, мобилизация, рабочие руки, акцизы, цены, продолжение следует.
Какой запас прочности у общества? Значительно больший, чем само общество думает. Проблема в том, что оно не обязательно должно существовать в виде политической нации. Семь тысяч лет цивилизации показывают очень разные формы существования обществ. И обществу даже не очень нужно государство.
Хотя каждое государство изо всех сил старается отождествить себя с обществом, навязывая безальтернативный способ взаимного существования. Прудон с Бакуниным здесь бы поспорили.
Во что это может вылиться? Мы десять лет живем в состоянии хронической ретравматизации. И наше сознание к этому привыкло, устанавливая новые понятия нормы, хотя не успевает за сменой обстоятельств.
А организм не особо в курсе, поэтому реагирует расстройствами поведения, сердечнососудистыми заболеваниями и всем прочим, у кого что было в заначке нездоровья. Болезнь не только сама по себе болезнь, она отвлекает голову от фантомных болей на очень конкретные телесные.
Какие у нас есть варианты, с учетом всех этих факторов влияния, и как им можно противостоять, чтобы уберечься?
Человек — такое хитро сделанное существо, что старается сохранить свою идентичность и все обстоятельства комфортного бытия в условиях стремительных непредсказуемых изменений.
Чем больше амбиций по сохранению идентичности и комфортности, тем больше травма во время столкновения с реальностью. Например, нас много лет учили развивать лидерские способности, пока не оказалось, что работать под чьим-то руководством реально некому. Потому что учить эффективно подчиняться кому-то — очень неполиткорректно.
Пришло время разгибать пальцы, которые как минимум два поколения отважно загибали в виде перечня разных своих «евро-хотелок». Это на индивидуальном уровне.
На социальном уровне на нас ожидает стремительный процесс стратификации общества. Есть социальный запрос на смену общественной формы всех основных социальных институтов. Власть делает вид, что такого запроса нет, но это ненадолго.
Произойдет усиление имеющихся в обществе стратификационных ограничений. Поскольку власть блокирует новые каналы повышения имеющихся статусов, происходит усиление горизонтальной мобильности. То, что мы называем развитием гражданского общества.
Из-за смены у огромного количества субъектов одного социально-экономического статуса на другой появятся новые, переходные формы маргинализации. Это не имеет прямой связи с материальным статусом, а зависит от состояния наполненности или опустошенности личности.
Сравнительная роль компонентов социального статуса девальвируется. То есть критерии принадлежности к власти или системе управления станут факторами риска, а не ценностью.
Наличие доходов в перспективе инфляции ожидает та же судьба.
Социальный престиж образования и квалификации перестанет быть атрибутом, необходимым для социальных лифтов. Самообразование с точки зрения стабилизации психического состояния будет доминировать над образованием классического образца. Квалификация будет определяться наличием практического опыта, а не справкой о ее наличии.
Поскольку социальная структура стремительно меняется качественно и количественно, и как именно точно, мы не знаем, то возможности индивидуального развития очень поляризуются. Общая депопуляция населения создает картину, подобную эпидемии чумы в XIIІ веке. «Очень долго почти все товары стоили вдвое больше, чем до эпидемии, стоимость труда и всяческой ремесленной и заказной работы выросла больше чем вдвое против обычной цены. По всем городам среди жителей были ссоры и иски из-за наследства», — так описывал хронист Маттео Виллани реалии Италии.
Ну и социальная поляризация общества. Свет и тьма, день и ночь, черное и белое. Либо ты воюешь (воевал), либо ты — уклонист, либо ты осталась, либо убежала, посмертно ты — герой или героиня, а при жизни — неизвестно кто и звать тебя никак. Социальное дно не то чтобы сильно углубится, а просто будет сказываться больше. Криминализация, наркомания, самоубийства. То, о чем не принято публично говорить. Но оно само о себе скажет.
Если вы воспринимаете перечень этих факторов как какой-то ужас в стиле Стивена Кинга (кстати, у него есть замечательная повесть «Туман», где очень хорошо описана модель социальной трансформации в малой социальной группе в условиях кризиса), то вы слегка ошибаетесь.
Это абсолютно закономерное явление в развитии общества, десятилетиями пребывавшего в прокрустовом ложе своих романтических иллюзий и внешнеполитических ограничений. Война — это, в частности, и социальная трансформация взрывного характера, если до сих пор государство ограничивалось имитациями.
Психологическое принятие этой реальности не означает капитуляцию перед обстоятельствами. Принятие реальности оптимизирует ваши энергозатраты при одном условии: нужно иметь смелость отказаться от тех представлений о реальности, которые не позволяют вам, как Винни-Пуху, высунуть голову из кувшина с медом ресентимента.