85-летие со дня рождения Владимира Щербицкого отмечают в трех главных измерениях: государственных торжеств, исторического осмысления, личных воспоминаний. Все эти измерения взаимосвязаны. Именно празднование на государственном уровне дало толчок к обнародованию воспоминаний и выступлениям историков — и именно эти воспоминания и выступления наполняют значащим для многих людей содержанием государственные мероприятия, которые иначе имели бы чисто официальный, протокольный характер. А так чиновники вместе с «общественностью» открывают мемориальные доски и называют улицы в честь деятеля, который, оказывается, был выдающейся фигурой украинской истории и вместе с тем чутким и преданным своим идеалам человеком. О возврате к тем идеалам вроде бы речи не идет. Но подчеркивание преданности, чуткости и талантливости человека, им служившего, призвано легитимизировать отказ государства безоговорочно оставить в прошлом эту страницу истории, на которой этот человек записал свою строку, осудить систему, сформированную этим человеком и сделавшим ее своим орудием. До сих пор наши власть имущие довольствовались возможностью присваивать монополизированные той системой материальные плоды народного труда, позволив бывшей национально-демократической оппозиции отбросить (хоть и не полностью) духовное наследие советской эпохи. Теперь они уже настолько укрепили здание своего государства, что могут нацепить собственные символы на фасад. Ясное дело, при всенародном одобрении.
Реабилитацию Щербицкого прикрывают ссылкой на потребность объективной оценки. Дескать, фигура неоднозначная, поэтому нужно выяснить что к чему. Посмотрим сначала, как происходит это выяснение в СМИ — в газетных статьях, сюжетах в теленовостях и ярчайшем, наверное, нынешнем образчике юбилейного жанра — документальном фильме Олега Биймы «Владимир Щербицкий. Попытка эпитафии», показанном 17 февраля на государственном телевидении. Дабы не быть голословными и казенными, СМИ обращаются к воспоминаниям людей, видевших оцениваемую фигуру вблизи: членов семьи, коллег-номенклатурщиков, различных людей, соприкасавшихся с ним в своей профессиональной деятельности, — от знаменитых певцов и футболистов до неизвестных охранников и водителей. Уже в этом представлении как бы различных взглядов заложено радикальное сужение перспективы, что делает картину прогнозируемо неадекватной. Во-первых, говорить разрешено преимущественно людям, которые в той или иной степени благодарны Щербицкому своей карьерой, посему склонны видеть прежде всего позитивы. О родных и говорить нечего — они предпочитают помнить только хорошее. Во-вторых, и главное, кто сказал, что политического деятеля нужно оценивать по впечатлениям тех, кто жил и работал с ним рядом? Ведь речь идет о великом, а его, как известно, легче увидеть на расстоянии. И великие подвиги, и великие преступления. Ведь и у нацистских лидеров были любящие жены, верные соратники и признательные водители — должны ли мы полагаться на их воспоминания?
Даже если оставаться на уровне тогдашнего личного восприятия, почему бы не спросить о нем также у жены Васыля Стуса или матери Валерия Марченко? В фильме Биймы вдова Щербицкого рассказывает, как ее муж чернел и чах, ожидая из Москвы команду эвакуировать киевлян после Чернобыля, и как в феврале 1990-го, когда его хоронили, над процессией вспорхнула стая голубей. А «с другой стороны» слышим лишь короткий отрывок суховато-рассудительного рассказа Евгения Сверстюка о его отстраненном лагерном восприятии замены Шелеста на Щербицкого. А может, следовало бы рядом с болью жены партийного руководителя поставить не менее ярко переданную боль жены диссидента, для которой приход этого руководителя к власти ознаменовался постоянным страхом за мужа, а потом долгой разлукой с ним. Или какой-нибудь киевской матери, после Чернобыля многие годы ходившей по больницам с родившимся тогда ребенком, проклиная вождей с их станциями и парадами. И уже этого расстояния было бы достаточно, чтобы образ героя поблек, а в эпитафии зазвучали нотки приговора, демонстрируя неадекватность избранного жанра.
Но, конечно, воспоминаниями не следует ограничиваться. Научные работники могут заметить, что репрессии против инакомыслящих начались еще при Шелесте, а Щербицкий возражал и против строительства АЭС так близко от Киева, и против парадов в мае 1986-го, однако Москва настояла. Эти и другие замечания должны были вывести разговор на уровень анализа отношений центра и республики, возможностей сопротивляться союзному диктату и роли украинских руководителей в осуществлении начерченной в Москве политики и, в конце концов, ответственности конкретных лиц и системы в частности. К сожалению, подобный анализ юбилей не стимулировал. Наивно было бы ожидать его от таблоидных статей и теленовостей — хотя и для массовой аудитории можно было бы не упрощать проблемы вплоть до такой «всесторонней» оценки, которую предложил в своем сюжете канал «1+1»: «С одной стороны — московский ставленник, с другой — оппонент бывшего генсека». Или тем более до рассказов о мудром и чутком руководителе, страдавшем от бессмысленных московских веяний, а именно от введенной Горбачевым безалкогольности застолий номенклатуры. Тем не менее и фильм Биймы, в котором задекларировано стремление «докопаться до истины», ограничился описанием карьерного пути и трудовых свершений руководителя УССР, измеряемых ростом социально-экономических показателей в республике, которые, ясное дело, ничего не говорят о милитаризации экономики, дефиците и низком качестве товаров для населения, экологической цене промышленного роста. Не говорится об абстрактных категориях, которые и в самом деле не очень уместны в художественном осмыслении (впрочем, так же, как и статистические показатели): эта проигнорированная в фильме оборотная сторона достижений оставила конкретные следы в памяти нескольких поколений. В фильме упомянут лишь один негативный аспект — репрессии против диссидентов. Но автор возлагает, по сути, равную ответственность на активных исполнителей преступных директив из Москвы (предположим, что они писались только в Москве) и на пассивных, молчаливых свидетелей преступления. Напоминание «всем нам» об общем грехе, который нужно искупить, можно было бы только приветствовать — если бы оно не было средством снятия греха с режима, сделавшего народ соучастником своих нечестивых дел. Если бы слова об общем грехе не были средством умолчания об индивидуальных и корпоративных преступлениях.
Впрочем, синтетические формулы, которые СМИ могли бы «заворачивать» в приспособленные для соответствующих аудиторий слова и образы, должны были исходить от научных сотрудников, быть результатом их профессионального осмысления. Конечно, украинские СМИ не очень ценят подобное осмысление и не стремятся предоставить научным сотрудникам слово для чего-то более серьезного, нежели сенсация. Однако кажется, что в этом случае научным сотрудникам и нечего им предложить. Профессиональные историки предпочитают говорить или о все тех же статистических достижениях, или об отрытых в архивах подробностях отношений Щербицкого с другими номенклатурными деятелями или его роли в принятии конкретных политических решений. Во время дискуссии за «круглым столом» в Институте истории Украины НАНУ 18 февраля больше говорилось о соотношении характеров и заслуг Щербицкого и Шелеста (в частности, меры их сопротивления союзному центру), нежели об ответственности деятеля и системы, месте первого во второй и их обоих в истории, или влиянии эпохи Щербицкого на процессы в нынешней Украине. На все непростые и неудобные вопросы титулованные историки отвечали фразой о том, что Щербицкий был сыном своего времени и человеком системы. При этом оценивать время и систему не предлагалось. Зато говорилось о потребности написать политическую биографию юбиляра и научную историю КПСС, где эти оценки тоже, следует понимать, будут считаться неуместными. Зато вопрос об уместности ознаменования юбилея научные функционеры решили не менее положительно, нежели правительственные.
Я убежден, что действительно новую историю советской эпохи напишут уже те научные сотрудники, для которых Щербицкий не будет «Владимиром Васильевичем». Свободные от личных воспоминаний, вооруженные новейшими методологиями, дающими возможность по-иному посмотреть на архивные источники, с иными критериями достижений отдельных деятелей и общественного развития в общем. Тем временем важно сделать все для того, чтобы подобное будущее украинской науки и общества стало возможным.
Поэтому в истории со Щербицким меня интересует не то, что было, а то, что будет: не подробности номенклатурных интриг или подготовка конкретных постановлений, а символическое значение этих постановлений, фигур и советского прошлого в общем для исторического сознания современного украинского общества и определения пути его развития. В конце 80-х оппозиционная пропаганда сделала Щербицкого символом тоталитарного порядка и колониального положения Украины, что сыграло немаловажную роль в формировании «незалежницьких» ориентаций широких масс. С другой стороны, на протяжении 90-х он стал для немалой части украинцев символом потерянной стабильности и благосостояния, чему способствовала не только смена государственного порядка и падение уровня жизни, но и практикующаяся государством и СМИ, особенно при Кучме, «многовекторность» (не только во внешней политике, но и в отношении к языку, культуре и истории) и коллективная амнезия. Нынешний юбилей призван закрепить это превращение символа, сделать его господствующим не только на уровне некоторых газет (где уже длительное время выдающегося Щербицкого противопоставляют карикатурному Горбачеву, давая, таким образом, оценку советской системы и попытки последнего генсека предать ей человеческий облик), но и на уровне санкционированного государством исторического знания — от торжественного собрания во Дворце «Украина» до издаваемых миллионными тиражами учебников для школьников.
Конечно, оба символических представления упрощают и искажают историческую реальность, но это свойство всех символов. Важно другое: выбор между этими представлениями связан с ответами на более общие вопросы о том, какую Украину мы строим, кем является для нас Россия и почему мы стремимся в Европу. Если настоящим героем последних советских десятилетий будет Стус, у нас есть шанс вырваться из советских объятий. Если им станет Щербицкий, это будет означать, что переходный период завершился, можно расслабиться под мудрым руководством наследников великого сына Украины и спеть по-русски с малороссийским акцентом старые песни о главном.